орое набросится на меня и убьет, стоит мне подойти поближе. Я просыпалась по ночам от кошмара: холодная, как лед, рука матери сжимает мне горло, и ее жуткий крик сливается с моим. Когда мне исполнилось десять, отец приехал рассчитаться с кормилицей и определил меня в школу-интернат. Я прожила в Гэмпшире дольше, чем планировалось, поскольку он не мог заплатить долг – опять я поняла, как плохо быть бедной: я могла так и вырасти среди грязных деревенских детей, не получив никакого образования, потому что мой отец был беден.
Миледи остановилась перевести дух и вновь заговорила, стремясь как можно скорее избавиться от того, что мучило ее долгие годы. Она так и стояла на коленях, сэр Майкл больше не пытался ее поднять.
Он сидел молча, не двигаясь. Что это за история? О ком? К чему ведет? Нет, это не имеет никакого отношения к его жене. Люси рассказывала ему о своей юности, и он верил – как верят в Евангелие – в краткую историю о раннем сиротстве и долгой, тихой, безрадостной юности, проведенной в обычном английском пансионе.
– Отец не появлялся дольше обычного, – продолжала леди Одли, – а когда наконец приехал, я рассказала ему все, что узнала о своей матери. Он пришел в необычайное волнение. Он очень любил жену, но не мог ухаживать за ней сам, поскольку должен был зарабатывать на хлеб насущный. Глядя на него, я вновь и вновь убеждалась в том, как плохо быть бедным. Мою мать, за которой мог бы ухаживать преданный супруг, пришлось вверить заботам наемных сиделок. Перед тем как отправить меня в школу в Торки, отец отвез меня в больницу, повидаться с матерью. После этого я выбросила из головы ужасные картины, потрясавшие мое детское воображение. Я увидела не уродливую буйнопомешанную в смирительной рубашке, которую день и ночь стерегут неусыпные тюремщики, а золотоволосое, голубоглазое существо, беззаботное, как дитя, и легкомысленное, словно бабочка, с венком из живых цветов на голове. Она приветствовала нас лучезарной улыбкой и веселым щебетом. Нет, она нас не узнала. Точно так же она улыбалась бы всякому, кто навестил бы ее в заточении. Сумасшествие передалось ей по наследству от матери, которая скончалась, так и не обретя прежнего рассудка. Моя матушка не проявляла никаких признаков болезни, пока на свет не появилась я, а сразу после этого рассудок ее стал угасать, и она стала такой, какой я увидела ее в тот день. Покидая больницу, я понимала, что единственное наследство, которое я могу получить от своей матери, – это безумие. И еще я догадалась, несмотря на столь ранний возраст, что об этом нужно молчать, иначе тайна, вырвавшись наружу, отравит мою дальнейшую жизнь. Я должна была помнить это, и я запомнила и, наверное, именно поэтому стала бессердечной эгоисткой. Шли годы, я все чаще слышала о том, какая я миленькая, хорошенькая, очаровательная, просто изумительная. Поначалу я воспринимала похвалы с безразличием, потом они стали желанными, и я начала думать, что, несмотря на свою тайну, могу вытянуть счастливый билет. Я поняла и то, что рано или поздно становится ясно каждой школьнице: судьба женщины зависит прежде и более всего от того, за кого она выйдет замуж, и уж если я действительно красивее школьных подруг, то и замуж должна выйти удачнее всех. С этой мыслью я в неполные семнадцать лет покинула школу и поселилась с отцом на другом конце Англии. Отец, выйдя на пенсию, получил содержание, равное половине жалованья, и обосновался в приморском Уайлдернси, прельстившись его избранным обществом и дешевизной. Не прошло и месяца, как я поняла, что даже самой симпатичной девушке непросто найти богатого мужа. Мне не хотелось бы задерживаться на этой части моей жизни. Вы и ваш племянник, богачи от рождения, можете себе позволить презирать таких, как я. К тому времени я уже сполна успела познать бедность и с ужасом думала о своем незавидном будущем. Наконец появился богатый жених, мой прекрасный принц.
Леди Одли умолкла и передернулась. Трудно было понять, что творилось сейчас в ее душе. Она сидела, опустив голову, и за все время, пока говорила, ни разу ее не подняла, и ее голос ни разу не дрогнул. Каждое слово своего признания она произносила с таким холодным бесстрастием, с каким закоренелый преступник исповедуется перед казнью тюремному священнику.
– Я дождалась своего прекрасного принца, – повторила леди Одли. – Его звали Джордж Талбойс.
Сэр Майкл впервые за все это время вздрогнул. Он начал понимать, в чем дело. Тысячи пропущенных мимо ушей слов и всяких вроде бы ничтожных мелочей вспыхнули с беспощадной ясностью в его памяти.
– Джордж Талбойс, корнет драгунского полка, единственный сын богатого помещика. Он влюбился в меня, и мы поженились спустя три месяца после моего семнадцатилетия. Я любила его – насколько вообще способна любить, хотя не так сильно, как вас, сэр Майкл, ведь вы дали мне положение, какого не мог дать он.
Прекрасный сон кончился. Сэр Майкл Одли вспомнил летний вечер, когда впервые признался в любви гувернантке мистера Доусона. Вспомнил охватившие его сожаление и горечь, и эти чувства показались ему предвестниками сегодняшней агонии.
Я все же не верю, что признание Люси удивило несчастного супруга и что он испытал отвращение к потерянному существу, от которого обязан был отречься. Я убеждена, что сэр Майкл Одли никогда по-настоящему не верил своей жене. Любил, восхищался, был околдован ее красотой – да, но смутное чувство потери и разочарования, которое он испытал в ту летнюю ночь, никогда его не покидало. Не может взрослый человек, даже самый наивный и простодушный, так обманываться. За сознательным добровольным доверием таится невольное недоверие, которое не победить никаким усилием воли.
– Мы поженились, – продолжала миледи, – и счастье наше длилось до тех пор, пока у мужа были деньги. Мы путешествовали по Европе, останавливались в лучших гостиницах и ни в чем себе не отказывали. А потом вернулись в Уайлдернси, поселились с моим отцом, и деньги закончились. Джордж стал раздражительным, постоянно думал о чем-то своем, и я поняла, что замужество дало мне всего лишь год веселой и безбедной жизни. Я умоляла Джорджа обратиться к его отцу… впустую. Найти работу он не смог. Родился ребенок, на меня обрушилась болезнь, сгубившая мою мать. Я слегла, а когда выздоровела, стала еще более нервной и неспособной бороться с трудностями, только жаловалась и пилила мужа. Однажды вечером я напустилась на Джорджа за то, что он обрек меня на лишения и нищету. Он, рассвирепев, выбежал из дому. Проснувшись на следующее утро, я нашла на столике у кровати письмо, в котором он сообщал, что уезжает искать счастья в Австралии и не вернется, пока не разбогатеет. Я расценила поступок Джорджа как трусливое бегство и возненавидела его за то, что он оставил меня с ребенком на руках, вверив заботам слабого, вечно пьяного отца. Мне приходилось зарабатывать на жизнь тяжким трудом, и всякий час я поминала недобрым словом Джорджа Талбойса. Его отец богат, сестра купается в роскоши, окруженная подобающим ей уважением, а я, законная жена и мать его ребенка, влачу безотрадное нищенское существование! Люди жалели меня, а я их в ответ ненавидела. Я не любила и своего ребенка, потому что он связал мне руки. Хотя до тех пор дурная наследственность, доставшаяся мне от матери, не обнаруживала себя, после бегства Джорджа у меня начались приступы гнева и отчаяния. Именно тогда я впервые преступила невидимую черту, отделяющую здравый рассудок от сумасшествия. Отец смотрел на меня с ужасом и тревогой. Он пытался меня успокоить, как успокаивают малых детей и умалишенных, а меня бесили его мелкие хитрости, и даже его потворство моему настроению не вызывало ничего, кроме обиды и злости. В конце концов я отчаялась и решила бежать из проклятого дома, который содержала своим рабским трудом. Я решила покинуть отца: он не столько любил меня, сколько боялся уехать в Лондон и затеряться там в великом людском водовороте. Еще в Уайлдернси мое внимание привлекло одно объявление в «Таймс», и я, приехав в столицу, откликнулась на него, явившись под вымышленным именем в школу миссис Винсент. Эта женщина дала мне работу, не спросив рекомендаций. Остальное вам известно. Когда я поселилась в здешних местах, вы, сэр Майкл, сделали мне предложение, и я получила то, о чем мечтала еще со школьной поры, когда впервые осознала, что хороша собой. К тому времени прошло три года, Джордж не давал о себе знать, и я рассудила: вернись он в Англию, то непременно разыскал бы меня, где бы я ни скрывалась, – мне ли не знать, как он энергичен! И я сказала себе: «Есть все основания считать, что он или мертв, или хочет, чтобы я считала его мертвым, а потому его тень никогда не ляжет между мною и моим будущим счастьем!» Я приняла ваше предложение, сэр Майкл, желая лишь одного – стать вам доброй супругой, насколько позволит моя природа. Страсти и соблазны, сгубившие многих женщин, мне не угрожали. Поверьте, я сохранила бы вам верность, хотя, как вы понимаете, не испытывала недостатка в соблазнителях. Я обладала иммунитетом к безумству, которое люди называют любовью, залогом моей верности служило мое бессердечие. Я очень радовалась своему новому положению и была безмерно благодарна тому, кто мне его дал. В лучах собственного счастья я впервые в жизни начала сочувствовать несчастьям других. Я знала бедность, а теперь разбогатела и могла позволить себе пожалеть соседей и облегчить их жизнь. Я находила удовольствие в благотворительности и в самой обыкновенной доброте. Я нашла адрес отца и отправляла ему крупные суммы анонимно, чтобы он не узнал, какие перемены произошли в моей жизни. Я сполна насладилась вашей щедростью, сэр Майкл. Я была счастлива. Меня любили, мной восхищались, и я осталась бы порядочной женщиной до конца своих дней, если бы не моя злосчастная судьба. Думаю, в ту пору мой рассудок полностью восстановился. Покинув Уайлдернси, я внимательно следила за собой. Часто, сидя в тихом семейном кругу провинциального врача, я спрашивала себя, подозревает ли мистер Доусон о моей наследственной болезни. Как видите, он ни о чем не догадался. Увы, судьбе не угодно было даровать мне счастье – она уготовила мне совсем иное. Не прошло и месяца со дня моего второго замужества, как в одной эссекской газете я прочла сообщение о том, что в Англию из Австралии возвращается некий удачливый золотоискатель по фамилии Талбойс. Когда заметка попалась мне на глаза, корабль уже плыл в Англию. Что делать? Я уже говорила о неуемной натуре Джорджа. Я понимала: человек, отправившийся ради счастья жены на край света, не пожалеет никаких усилий, чтобы ее разыскать. О том, чтобы скрыться от него, нечего было и мечтать. Пока он не уверится в моей смерти, он не прекратит поиски. Когда я думала о грозящей мне опасности, мой разум вновь затуманивался. Равновесие пошатнулось, я переступила невидимую черту. Я отправилась в Саутгемптон и разыскала отца, жившего там вместе с моим ребенком. Вы, наверное, помните, что предлогом для этого поспешного путешествия послужило имя миссис Винсент, и я настояла, что меня будет сопровождать только Фиби Маркс. Приехав в Саутгемптон, я оставила ее в гостинице, а сама отправилась к отцу. Ему я рассказала все как есть. Мое вторичное замужество его не слишком обескуражило: честь и принципы – роскошь не для бедных. Он испугался и обещал помочь отвести грозящую мне опасность. Отец получил письмо Джорджа, ад