ресованное мне в Уайлдернси и переправленное оттуда в Саутгемптон. Джордж отправил его за несколько дней до отплытия «Аргуса»; в нем сообщалось, когда примерно корабль прибудет в Ливерпуль. Так мы узнали, сколько времени нам отпущено на осуществление плана, который заставит Джорджа исчезнуть с моего жизненного пути. Мы решили, что в день возможного прибытия «Аргуса» или несколько дней спустя в «Таймс» должно быть опубликовано объявление о моей смерти. Осуществление простого с виду плана было сопряжено с величайшими трудностями. В объявлении о моей мнимой кончине следовало указать, где я умерла, и этот факт нуждался в подтверждении местных жителей, ибо Джордж, приехав туда, раскрыл бы наш обман. Отец совершенно пал духом, лишь тяжко вздыхал и лил слезы, как ребенок, не видя выхода из отчаянного положения. Поняв, что он мне не помощник, я растерялась и уже начала подумывать о том, не положиться ли на волю случая. В конце концов, Одли-Корт находится у черта на куличках, и, быть может, мой первый муж, при всей его неуемности, не заглянет в этот медвежий угол. Мы сидели за столом в убогой квартире отца и пили чай, я играла с сынишкой – ему очень нравились мое платье и драгоценности. Увы, он даже не знал, у кого сидит на коленях, для него я была чужим человеком. В это время в комнату вошла незнакомая мне женщина. Она сказала, что хочет умыть и приодеть малыша, чтобы он достойно выглядел в присутствии леди. Мне хотелось узнать, как здесь обращаются с ребенком. Отец дремал прямо за столом, напившись чаю, а я разговорилась с женщиной. Ей было около сорока пяти, лицо бледное, волосы светлые, рыжеватые. Я видела, что она рада возможности выговориться. Вначале мы беседовали о мальчике, но вскоре она перешла к собственным горестям, которых у нее хватало. Старшей дочери пришлось из-за болезни оставить работу; доктор заявил, что девушка совсем слаба. Бедной вдове, знавшей лучшие дни, было трудно содержать больную дочь и младших детей. Она говорила долго: о болезни дочери, о том, чем и как лечит ее доктор, о набожности девушки и ее страданиях и прочее в том же духе. Я слушала, не вдумываясь в слова, сливавшиеся с шумом карет за окном. У меня своих бед хватало – ей такие и не снились. Вечно у этих простолюдинок больные мужья или дети, и вечно они ждут помощи от богатых. Я уже собиралась прервать беседу и дать бедняжке соверен на прощание, как вдруг меня осенило. Кровь ударила в голову, а сердце забилось часто-часто, как бывало всякий раз, когда начинался приступ безумия. С миссис Плаусон следовало познакомиться поближе. Она держала мелочную лавчонку по соседству и время от времени заходила к моему отцу, чтобы узнать, все ли в порядке с Джорджи, за которым присматривала маленькая девочка – единственная служанка в доме. Еще я узнала, что ее старшая дочь Матильда, двадцати четырех лет, умирает от чахотки. По мнению доктора, жить ей оставалось не более двух недель. Корабль, на котором Джордж Талбойс прибывал из Австралии, должен был бросить якорь в Ливерпуле через три недели. Я решилась. Посетила больную – изящную светловолосую девушку, и мне пришло в голову, что если описать ее в самых общих чертах, то люди вполне могут подумать, что речь идет обо мне, хотя сходство между нами было весьма и весьма отдаленным. Меня представили девушке в качестве богатой дамы, желающей ей помочь. Я подкупила мать, бедную и жадную женщину, дав ей столько денег, сколько она не держала в руках ни разу в жизни, и она согласилась сделать все, что я прикажу. На другой день мой отец отправился в Вентнор и снял там комнату якобы для своей больной дочери и ее маленького сына. Рано утром следующего дня он поехал в Вентнор с умирающей девушкой и Джорджи, которого, как следует задобрив, убедили звать ее мамочкой. В Вентноре она поселилась как миссис Талбойс, и когда умерла, ее похоронили под этим именем, сделав соответствующую запись в церковной книге. Объявление о ее кончине поместили в «Таймс», и когда несколько дней спустя Джордж появился в тех краях, он заказал надгробный камень, на котором и доныне стоит имя его безвременно угасшей жены – Элен Талбойс.
Сэр Майкл медленно встал. Было видно, что каждое движение дается ему с большим трудом.
– Довольно, я не могу больше слушать, – хрипло прошептал он. – Как я понял, Роберт, это открытие совершил ты. Мне не надо более ничего знать. Пожалуйста, позаботься о безопасности и комфорте женщины, которую я считал своей женой. Надеюсь, нет нужды напоминать тебе, что я любил ее всем сердцем. Я не скажу ей «прощай и будь счастлива», пока не смогу думать о ней без горечи, пока не почувствую к ней жалости. А пока – да смилуется над ней господь!
Сэр Майкл медленно вышел из комнаты, не взглянув на жену даже мельком. Он направился в гардеробную, звонком вызвал камердинера и приказал собрать чемодан и совершить все приготовления для отъезда последним вечерним поездом.
Глава XXXV. Затишье после бури
Роберт прошел за дядей в вестибюль. Последние слова сэра Майкла прозвучали как похоронный звон по его надежде и любви. Одному богу известно, как страшился Роберт этого дня, и вот он наступил. Баронет не разрыдался, не впал в буйство, ничем не выказал своего отчаяния, однако Роберт не обольщался. Он прекрасно понимал: сэр Майкл Одли ушел с зазубренной стрелой в сердце, которую отправила в цель его, Роберта, рука. Это странное хладнокровие – первичное онемение души, пораженной величайшим внезапным горем. Позднее, когда оно пройдет, мало-помалу, одна за другой, проявятся все ужасные подробности, и тогда разразится настоящая буря с потоками слез и оглушительными раскатами грома, губящая этого благороднейшего человека.
Роберт знал случаи, когда ровесники дяди переносили страшное горе со стоическим спокойствием, как сейчас сэр Майкл. Этим внешним спокойствием они обманывали тех, кто мог бы их утешить, а после падали на землю от удара, который сначала только оглушил их. Он вспомнил случаи, когда паралич или апоплексический удар поражали таких же крепких стариков в первый час после серьезного потрясения, и задержался в освещенном вестибюле, размышляя, не состоит ли его обязанность в том, чтобы постоянно быть рядом с дядюшкой, не отходя от него ни на шаг.
Разумно ли навязываться седовласому страдальцу в тот жестокий час, когда он пробудился от заблуждений и обнаружил, что его одурачила фальшивая женщина, слишком корыстная и бессердечная, чтобы осознать собственную низость?
«Нет, – решил Роберт. – Я не буду вторгаться в страдания раненого сердца. К горю примешивается унижение. Пусть сражается в одиночку. Я выполнил то, что считал своим священным долгом, – и все же не удивлюсь, если он меня возненавидит. Он должен справиться сам. Я ничем не могу ему помочь».
В это время открылась дверь в столовую, обшитую старинными дубовыми панелями, и явила его взору длинный обеденный стол, покрытый белоснежной скатертью, сверкающий хрусталем и серебром.
– Папа идет обедать? – спросила стоявшая на пороге Алисия. – Я ужасно проголодалась. Бедняга Томлинс уже трижды присылал слугу, чтобы предупредить: рыба остывает, – добавила девушка, выходя в вестибюль с газетой в руках.
Дожидаясь, когда все соберутся, Алисия сидела в столовой у камина и читала «Таймс».
– Роберт, ты обедаешь с нами? – обратилась она к кузену. – Пожалуйста, найди папу. Скоро восемь часов, а мы обедаем в шесть.
Мистер Одли сурово посмотрел на кузину. Он совершенно забыл, что девушка ничего не знает о трагедии, разыгравшейся у нее под носом, и легкомысленный щебет Алисии привел его в раздражение.
– На твоего отца, Алисия, только что обрушилось великое несчастье, – пафосно заявил он.
Алисия, нежно любившая отца, с тревогой подняла голову.
– Какое несчастье?! – воскликнула она. – Что случилось?
– Пока ничего не могу тебе сказать, – глухо отозвался Роберт. Он увлек кузину в столовую и плотно закрыл за собой дверь. – Могу я тебе довериться?
– В чем?
– В том, что в эти тяжелые для твоего отца дни ты станешь ему опорой и утешением.
– Да, конечно! – с чувством воскликнула Алисия. – И как только у тебя язык повернулся спрашивать? Разве ты не знаешь, я ради папочки на все готова? Неужели ты думаешь, что я смогла бы вести себя иначе?
– Нет-нет, что ты, дорогая, – сконфуженно отозвался молодой человек. – Я никогда не сомневался в твоей любви к отцу, но… Хватит ли у тебя осмотрительности?
– Да! – решительно ответила Алисия.
– Ну что ж, тогда я спокоен. Твой отец решил покинуть Одли-Корт – во всяком случае, на время. Горе сделало для него ненавистным родной дом. Он уезжает… Думаю, он не должен ехать один, понимаешь, Алисия?
– Конечно, но разве миледи…
– Леди Одли с ним не поедет. Сэр Майкл хочет с ней расстаться.
– На время?
– Нет, навсегда.
– Расстаться с ней навсегда! – воскликнула Алисия. – Значит, горе…
– Горе принесла ему именно миледи.
У Алисии вспыхнули щеки. Несчастье, причиной которого стала миледи и которое навсегда разлучит сэра Майкла с женой! Странно… Они никогда не ссорились, в их отношениях всегда царила полная гармония. Значит, несчастье связано с каким-то внезапным позорным открытием…
Роберт Одли понял, почему покраснела Алисия:
– Не оставляй отца, куда бы он ни направился. В такое тяжелое время твое присутствие послужит ему утешением. Не упоминай о его несчастье и ни о чем не расспрашивай. Даже к лучшему, что ты не посвящена в подробности, это станет залогом твоей сдержанности.
– Хорошо, – кивнула Алисия.
– Не упоминай при отце имени леди Одли. Он будет молчать целыми днями – терпи. Тебе будет казаться, что это никогда не закончится, – терпи. Он сможет пережить несчастье, только если твоя дочерняя преданность заставит его вспомнить, что на свете есть только одна женщина, которая любит и будет любить его искренне и беззаветно до самого конца.
– Я буду помнить об этом, милый кузен.
Тут Роберт, впервые со школьной поры, обнял девушку и поцеловал в высокий лоб.