Старик поправил костыль под левой рукой, раздвинул черную портьеру и зашел в кабину для исповеди. Выглядел он плохо: на лице лежала смертная бледность, и он был доволен, что человек в облачении священника, сидящий за прозрачной занавеской, не может его разглядеть. Убийца мог не дать ему новой работы, если бы решил, что он слишком слаб, чтобы с нею справиться. Счет его жизни шел уже на недели, и надо было позаботиться о близких. Он заговорил:
— Ангелюс Домини.
— Ангелюс Домини, сын Божий, — донесся шепот, — благополучны ли дни твои?
— Они на исходе, но они стали благополучными.
— Да. Я думаю, это задание станет последним. Однако оно настолько важное, что твой гонорар будет впятеро больше обычного. Я думаю, он тебе пригодится.
— Спасибо, Карлос. Стало быть, ты знаешь.
— Знаю. Вот что ты должен сделать, и то, что ты услышишь, покинет этот мир вместе с тобой. Ошибке места быть не должно.
— Я всегда был точен и останусь таким до конца.
— Опочиешь с миром, старый друг. Это легче… Ты пойдешь во вьетнамское посольство и спросишь атташе по имени Фан Лок. Когда окажешься с ним один на один, скажи ему следующие слова: «Конец марта 1968 года. „Медуза“, сектор Тамкуан. Там был Каин. Другой тоже». Запомнил?
— Конец марта 1968 года, «Медуза», сектор Тамкуан. Там был Каин. Другой тоже.
— Он скажет тебе, когда прийти снова. Дело решится за несколько часов.
Глава 17
— Я думаю, теперь настала пора поговорить об одной fiche confidentielle из Цюриха.
— О Боже!
— Я не тот человек, которого вы ищете.
Борн схватил женщину за руку, удержал на месте, не позволил выбежать в многолюдный зал элегантного ресторана в Аржантей, неподалеку от Парижа. Павана завершилась, гавот закончился. Они были вдвоем в обитой бархатом кабинке — как в клетке.
— Кто вы? — Мадам Лавье с гримасой боли пыталась высвободить руку. На ее загримированной шее обозначились вены.
— Богатый американец, который живет на Багамах. Вы не верите?
— Мне следовало догадаться: ни расписок, ни чеков — одни наличные. Вы даже не посмотрели в счет.
— Равно как и на цены перед этим. Потому вы ко мне и подошли.
— Какая же я дура. Богачи всегда смотрят на цены, хотя бы ради удовольствия ими пренебречь.
Говоря это, Лавье оглядывалась по сторонам, высматривая свободный проход или официанта, которого можно было бы подозвать. И спастись бегством.
— Не надо, — сказал Джейсон, следивший за ее глазами, — это было бы глупо. Для нас обоих лучше поговорить.
Лавье смотрела на него. Посреди гула большого, тускло освещенного канделябрами помещения и доносившихся от соседних столов взрывов беззаботного смеха между ними повисло враждебное молчание.
— Я еще раз спрашиваю: кто вы такой?
— Мое имя значения не имеет. Пусть будет то, что я вам назвал.
— Бригс? Оно фальшивое.
— Как и Лярусс — имя того, кто взял напрокат машину и посадил в нее трех убийц у банка Валуа. Там у них ничего не вышло. Не вышло у них и сегодня на Новом мосту. Он от них ушел.
— О Боже, — воскликнула она, пытаясь вырваться.
— Я же сказал, не надо! — Борн крепче сжал ее руку и заставил опуститься на место.
— А если я закричу, мсье? — На этот раз напудренная маска исказилась злобой. Ярко-красная помада очертила оскал стареющего, загнанного в угол грызуна.
— Я закричу громче, — ответил Джейсон, — нас обоих выставят, и я не думаю, что на улице вы станете проявлять непокорность. Почему бы не поговорить? Мы можем кое-что узнать друг от друга. В конце концов, мы служащие, а не наниматели.
— Мне нечего вам сказать.
— Тогда начну я. Может быть, вы перемените свое решение. — Он осторожно ослабил хватку. Напряжение сохранялось на ее белом напудренном лице, но оно тоже несколько смягчилось. Она была готова слушать. — В Цюрихе вы заплатили свою цену. Мы тоже заплатили. По-видимому, больше вашего. Мы на хвосте у одного и того же человека. Мы знаем, зачем он нам нужен. — Он отпустил ее. — А вам зачем?
Она молчала примерно полминуты, испытующе рассматривая его сердитыми и все еще испуганными глазами. Борн знал, что поставил вопрос верно. Для Жаклин Лавье отказаться от разговора с ним было бы опасной ошибкой. Если впоследствии возникнут вопросы, это может стоить ей жизни.
— Кто это «мы»? — спросила она.
— Компания, которая желает получить свои деньги. Немалые деньги. Они у него.
— Значит, он овладел ими незаконно?
Джейсон знал, что надо быть начеку. Предполагалось, что он знает гораздо больше того, что знал на самом деле.
— Допустим, что дело спорное.
— Какой тут может быть спор? Деньги или его, или не его, вряд ли может быть какая-то середина.
— Теперь моя очередь, — сказал Борн. — Вы ответили вопросом на вопрос, а я от ответов не уклонялся. Итак, вернемся назад. Зачем он вам нужен? Почему частный телефон в одном из лучших магазинов на Сент-Оноре обслуживает какую-то карту из Цюриха?
— Это было сделано по заказу, мсье.
— Для кого?
— Вы в своем уме?
— Хорошо, пока оставлю это в стороне. Мы полагаем, что это нам и так известно.
— Невозможно!
— Может, да, а может, и нет. Стало быть, это был заказ… на убийство человека?
— Мне нечего вам сказать.
— А между тем минуту назад, когда я упомянул про машину, вы пытались сбежать. Это о чем-то говорит.
— Совершенно естественная реакция. — Жаклин Лавье дотронулась до ножки своего бокала. — Я устроила аренду машины. Я готова вам это сказать, потому что нет доказательств того, что я это сделала. Кроме этого, мне ничего не известно о случившемся. — Она вдруг схватила бокал, и на ее лице, похожем на маску, отразились едва сдерживаемые ярость и страх. — Что вы за люди?
— Я вам уже сказал. Компания, которая хочет вернуть свои деньги.
— Вы вмешиваетесь не в свое дело! Убирайтесь из Парижа! Не ввязывайтесь!
— С какой стати? Мы пострадавшая сторона и хотим выправить баланс. Мы имеем на это право.
— Никакого права вы не имеете! — фыркнула мадам Лавье. — Ошибка была ваша, и вы за нее заплатите!
— Ошибка? — Нужно быть очень осторожным. Вот оно, прямо под этой твердой оболочкой — сквозь лед проглядывали глаза правды. — Бросьте вы это. Кража — не ошибка, допущенная пострадавшим.
— Ошибка была в вашем выборе, мсье. Вы выбрали не того человека.
— Он украл миллионы в Цюрихе. Но это вы знаете. Он украл миллионы, и если вы думаете, что отберете их у него, — а это все равно что отобрать их у нас, — то вы очень сильно ошибаетесь.
— Деньги нам не нужны!
— Приятно узнать. Кто это «мы»?
— Кажется, вы сказали, что знаете.
— Я сказал, что у меня есть соображения на сей счет. Этого достаточно, чтобы засветить некоего Кёнига из Цюриха, д’Амакура здесь, в Париже. Если мы решим это сделать, то могут возникнуть большие затруднения, не правда ли?
— Деньги? Затруднения? О чем разговор? Все вы законченные идиоты, все! Я повторяю. Убирайтесь из Парижа! Не ввязывайтесь. Это уже не ваша забота.
— А мы не думаем, что ваша. Откровенно говоря, мы не считаем, что вы компетентны.
— Компетентны? — повторила Лавье, словно не веря своим ушам.
— Именно.
— Да имеете ли вы понятие о том, что говорите? О ком вы говорите?
— Это не важно. Если вы не отступитесь, то я порекомендую начать игру в открытую. Мы фальсифицируем улики, которыми, конечно, располагаем. Расскажем все про Цюрих, про банк Валуа. Обратимся в Сюрте, в Интерпол… ко всем и каждому, чтобы организовать на него охоту — большую охоту.
— Вы сумасшедший. И болван.
— Как бы не так. У нас есть друзья в очень важных инстанциях. Для начала мы раздобудем информацию. Мы будем ждать его в нужном месте и в нужное время. Мы его возьмем.
— Вы его не возьмете. Он опять исчезнет. Можете вы это понять? Он в Париже, и его ищет целый отряд людей, которых он не может знать. Ему удалось ускользнуть один раз, два раза, но на третий не выйдет! Теперь он в ловушке. Мы его туда заманили!
— Мы не хотим, чтобы вы заманивали его в ловушку. Это не в наших интересах. — Момент почти наступил, подумал Борн. Почти, но не совсем: надо, чтобы ее страх сравнялся с ее гневом. Чтобы она взорвалась и выдала правду. — Вот наш ультиматум, и вы будете отвечать за его передачу, в противном случае вас постигнет та же участь, что Кёнига и д’Амакура. Отмените этой же ночью вашу охоту. Если вы этого не сделаете, утром вступим в игру мы — поднимем шум. «Классики» станут самым популярным магазином на Сент-Оноре, но я не думаю, что такая популярность пойдет ему на пользу.
Напудренное лицо исказилось от возмущения:
— Вы не посмеете! Как вы смеете это говорить? Кто вы такие?
Чуть помолчав, он нанес удар:
— Группа лиц, которым не по душе ваш Карлос.
Мадам Лавье застыла, глаза ее расширились, растянув жесткую кожу на лице. Она прошептала:
— Вы знаете. И вы думаете, что сможете ему противостоять, что вы ему ровня?
— В каком-то смысле — да.
— Вы с ума сошли. Не вам ставить ультиматумы Карлосу.
— Я только что это сделал.
— Тогда вы труп. Если скажете кому-нибудь хоть слово, то и суток не проживете. У него повсюду свои люди. Они прикончат вас на улице.
— Они могли бы это сделать, если бы знали, кого им надо прикончить. Вы забываете: никто не знает. Зато они знают вас. И Кёниг знает, и д’Амакур. Как только мы вас засветим, они вас устранят. Карлос вас больше не потерпит. А меня никто не знает.
— Вы забываете, мсье. Я знаю.
— Это меня беспокоит меньше всего. Найдите меня… после того, что произойдет, и прежде, чем решится ваша собственная участь. У вас будет не много времени.
— Это безумие. Вы появились ниоткуда и ведете себя как безумец. Вы не должны этого делать!
— Вы предлагаете компромисс?
— Это допустимо. Вполне возможно.
— Вы вправе обсудить это?
— Я вправе передать… вместо того, чтобы передавать ультиматум. Другие передадут тому, кто решает.