Паула Незеркофф была сегодня в превосходном настроении. Сплошная любезность, блеск и очарование, никаких капризов. Коуэн был приятно удивлен и только молился, чтобы это продлилось подольше. После ленча все гости отправилась в театр, где осмотрели декорации и все, что попадалось им на глаза. Оркестром дирижировал Сэмюель Ридж, один из лучших дирижеров Англии. Все шло как по маслу, что вызывало у мистера Коуэна сильнейшее беспокойство. Он не привык к такой благостной атмосфере и все время ждал какого-то неприятного сюрприза.
— Все слишком хорошо, — бормотал он себе под нос. — Это просто не может продолжаться долго. Мадам мурлычит точно кошка, объевшаяся сливок. Нет, это не к добру, что-то обязательно случится!
Видимо, долгое общение с музыкальным миром развило у него некое шестое чувство, поскольку вскоре его прогноз подтвердился. Было уже почти семь часов вечера, когда горничная-француженка, Элиза, в расстроенных чувствах ворвалась к нему в комнату.
— О мистер Коуэн, идемте скорее. Да скорее же, умоляю вас.
— Что-то случилось? — заволновался тот. — Мадам капризничает? Хочет все отменить, да?
— Нет, нет, это не мадам, это сеньор Роскари… Ему плохо, он… он умирает!
— Умирает? Идем!
И он поспешил вслед за Элизой, приведшей его в комнату несчастного итальянца.
Маленький человечек лежал на постели или, точнее говоря, метался по ней, извиваясь в непрекращающихся судорогах, показавшихся бы комичными, не будь они столь мучительными. Паула Незеркофф, склонившаяся над ним, коротко кивнула Коуэну.
— А, вот и вы, наконец. Наш бедный Роскари! Бедняга страшно мучается. Наверняка съел что-то не то.
— Я умираю, — простонал страдалец. — Эта боль… Ужасно. О!
Он снова скорчился, обхватив руками живот, и принялся кататься по кровати.
— Нужно послать за врачом, — решил Коуэн.
Паула остановила его у самых дверей.
— Об этом позаботились, он скоро будет здесь и поможет бедняге, но сегодня ему не петь, это уж точно.
— Мне никогда больше не петь: я умираю, — простонал итальянец.
— Нет, не умираете, — отрезала Паула. — Это всего лишь расстройство желудка. Тем не менее выступать вы сегодня явно не сможете.
— Меня отравили.
— Точно, — согласилась Паула. — Думаю, это было второе. Оставайся с ним, Элиза, пока не придет доктор.
И, прихватив Коуэна, покинула комнату.
— Ну, и что же нам теперь делать? — поинтересовалась она.
Коуэн беспомощно покачал головой. До представления оставалось слишком мало времени, чтобы посылать в Лондон искать замену. Леди Растонбэри, только что извещенная о недуге гостя, спешила к ним по коридору. Заботила ее, впрочем, как и Паулу Незеркофф, исключительно судьба «Тоски».
— Нам бы хоть кого-нибудь! — простонала примадонна.
— Ох! — внезапно вспомнила что-то хозяйка. — Бреон. Ну конечно же!
— Бреон?
— Ну да, Эдуард Бреон, тот самый, знаменитый французский баритон. Он живет здесь поблизости, я видела на этой неделе в «Кантри Хоумс» фотографию его дома. Эго тот, кто нам нужен.
— Кажется, боги услышали нас, — вскричала Незеркофф. — Бреон в роли Скарпиа… Прекрасно помню. Это одна из лучших его партий. Но он ведь больше не поет, разве нет?
— Сегодня запоет, — сказала леди Растонбэри. — Ручаюсь.
И, будучи женщиной решительной, приказала не медля готовить свой личный спортивный самолет. Десятью минутами позже загородное уединение мосье Эдуарда Бреона было нарушено визитом взбудораженной графини. Когда леди Растонбэри чего-то хотела, она умела быть очень настойчивой, и вскоре мосье Бреон понял, что ему придется подчиниться. Справедливости ради следует заметить, что он питал некоторую слабость к титулованным особам. Достигнув вершин в своей профессии, он, человек очень скромного происхождения, довольно часто общался с герцогами и принцами, причем накоротке, и это всячески тешило его тщеславие. Теперь же, удалившись на покой в этот тихий уголок старой Англии, он ощущал все растущую неудовлетворенность. Ему не хватало аплодисментов, не хватало поклонников, да и соседи признали его далеко не так скоро, как он ожидал. Предложение леди Растонбэри не только польстило ему, но и откровенно обрадовало.
— Сделаю все, что пока еще в моих силах, — с улыбкой пообещал он. — Я, как вы знаете, некоторое время не выступал на публике. Даже учеников не беру. Так, одного-двух, и то в виде одолжения. Но, раз уж сеньор Роскари занемог…
— Это был такой удар! — воскликнула леди Растонбэри.
— Для искусства едва ли, — заметил ее собеседник и подробно пояснил свою мысль, — с тех пор как подмостки покинул мосье Эдуард Бреон, ни один театр не видел ни одного мало-мальски приличного баритона.
— Тоску исполняет мадам Незеркофф, — сказала леди Растонбэри. — Я думаю, вы знакомы.
— Никогда не встречались, — ответил Бреон — Слышал ее раз в Нью-Йорке Великая певица. Вот у кого есть чувство сцены!
Леди Растонбэри облегченно вздохнула: никогда не знаешь, чего ждать от этих знаменитостей. Тут тебе и ревность, и какие-то нелепые антипатии…
Минут через двадцать оба уже входили в гостиную замка Растонбэри, и хозяйка, победно смеясь, объясняла:
— Я таки уговорила его. Мосье Бреон проявил истинное великодушие. Никогда этого не забуду.
Изголодавшегося по комплиментам француза тут же окружили, воркуя и ахая. В свои почти уже шестьдесят Эдуард Бреон был все еще очень хорош собой: высокий, темноволосый, необыкновенно обаятельный.
— Погодите-ка, — запнулась вдруг леди Растонбэри, — а где же мадам?.. О, вот же она!
Паула Незеркофф не приняла участия в общем ликовании по поводу появления француза, оставшись сидеть в — высоком дубовом кресле у камина. Огня в нем, конечно, не было: вечер выдался теплый, и певица даже изредка обмахивалась огромным веером из пальмовых листьев. Она казалась настолько отрешенной, что леди Растонбэри испугалась, не обидела ли ее чем.
— Мосье Бреон, — представила она, подводя гостя к певице. — Уверяет, что вы никогда не встречались прежде. Неужели же это правда?
Последний раз — почти что картинно — взмахнув веером, Паула Незеркофф отложила его в сторону и протянула французу руку. Тот низко склонился над ней, и с губ примадонны слетел едва слышный вздох.
— Мадам, — сказал Бреон, — мы никогда еще не пели вместе, и виной тому мои годы. Но судьба смилостивилась надо мной, и устранила эту несправедливость.
Паула мягко рассмеялась:
— Вы слишком добры, мосье Бреон. Я преклонялась перед вашим талантом, еще когда была никому не известной скромной певичкой. Ваш Риголетто…[104] какое мастерство, какое совершенство! Никто не мог сравниться с вами.
— Увы, — ответил Бреон с притворным вздохом, — все это в прошлом. Скарпиа, Риголетто, Радамес…[105] Сколько раз я исполнял их — и никогда больше не буду!
— Будете. Сегодня вечером.
— Вы правы, мадам, я и забыл. Вечером.
— Тоску с вами пели многие, — надменно сказала Незеркофф. — Но не я.
Француз поклонился.
— Это честь для меня, — мягко произнес он. — Большая честь, мадам.
— Здесь требуется не только певица, но и актриса, — вставила леди Растонбэри.
— Да, действительно, — согласился Бреон. — Помню, в Италии, еще совсем юнцом, я набрел в Милане на какой-то богом забытый театр. Билет обошелся мне всего в пару лир, но тем вечером я слушал исполнение не хуже, чем в нью-йоркском Метрополитен[106]. Тоску исполняла совсем еще молоденькая девушка, и пела она как ангел. Никогда не забуду ее «Vissi D'Arte»! Такой чистый, ясный голос… Но вот драматизм — его не хватало.
Незеркофф кивнула.
— Это приходит со временем, — тихо сказала она.
— Да. Эта молоденькая девушка — Бьянка Капелли, так ее, кажется, звали, — я тогда принял участие в ее карьере. Я мог бы устроить ей блестящее будущее, но она была слишком легкомысленна… Слишком.
Он пожал плечами.
— А в чем это проявлялось? — послышался вдруг голос Бланш Эймери, двадцатичетырехлетней дочери леди Растонбэри, худенькой девушки с огромными голубыми глазами.
Француз учтиво повернулся к ней.
— Увы, мадемуазель! Она связалась с каким-то негодяем — бандитом и членом Каморры[107]. Потом он попал в руки полиции, его приговорили к смертной казни. Она пришла ко мне и умоляла что-нибудь сделать, чтобы его спасти.
Бланш Эймери не сводила с него завороженных глаз.
— И вы сделали? — выдохнула она.
— Я, мадемуазель? Да что я мог? Я был там всего лишь иностранцем.
— Но, наверное, у вас все же было какое-то влияние? — заметила Незеркофф своим звучным грудным голосом.
— Если даже и было, парень того не стоил. Вот для девушки я что мог сделал.
Он слегка улыбнулся, и молоденькой англичанке эта улыбка показалась вдруг настолько отталкивающей, что она непроизвольно отпрянула, почувствовав, что за его словами кроется нечто недостойное.
— Итак, вы сделали что могли, — произнесла Незеркофф. — Очень благородно с вашей стороны. Она, разумеется, оценила ваши старания?
Француз пожал плечами.
— Парня повесили, и она ушла в монастырь. Что ж, voila, мир потерял прекрасную певицу.
Незеркофф тихо рассмеялась.
— Мы, русские, куда менее предсказуемы, — беззаботно проговорила она.
Одна только Бланш Эймери, взглянувшая в этот момент на Коуэна, увидела, как он удивленно вскинул глаза, открыл было рот и тут же закрыл его, подчиняясь повелительному взгляду Паулы.
В дверях появился дворецкий.
— Обед, — объявила леди Растонбэри, вставая. — Ах вы, бедняжки, как я вам сочувствую. Наверное, это ужасно: вечно морить себя голодом перед выступлением. Но после я обещаю вам роскошный ужин.
— Мы подождем, — сказала Паула Незеркофф и тихо рассмеялась.
— После!