— Конечно. Столетиями мы подвергаемся клеветническим нападкам со стороны испорченных личностей, которые пытаются разрушить веру миллионов ради своих собственных корыстных целей. Этим экстремистки настроенным феминисткам надо принять тот факт, что все признанные апостолы были мужчинами.
Морин капитулировала. Хватит с нее на сегодня — уж больно длинным и насыщенным был день. Нажав на кнопку пульта, она заставила церковника замолчать, желая, чтобы это можно было так же легко сделать в реальной жизни.
— Да пошли вы, ваше святейшество, — пробормотала она, падая в кровать.
Огни, сверкавшие за окном номера Морин, бросали лучи на ночной столик, освещая остатки ее сонного зелья: полупустой стакан с красным вином и коробочку со снотворным. В маленькой хрустальной пепельнице рядом с настольной лампой лежало древнее медное кольцо из Иерусалима.
Морин беспокойно металась в кровати, несмотря на все свои попытки погрузиться в безмятежный сон. Пришло видение, жестокое и непрошенное.
Оно началось, как всегда — суматоха, пот, толпа. Но когда Морин заметила женщину, все потемнело. На неопределенное время она погрузилась в пустоту.
А потом видение изменилось.
Прекрасный день на берегу Галилейского моря, маленький мальчик бежит впереди своей очаровательной матери. Он не унаследовал ее поразительных зеленовато-карих глаз и густых волос цвета меди, как его младшая сестра. Он выглядит иначе, темноволосый и смуглый, удивительно задумчивый для такого малыша. Бегая по берегу, он нашел интересный камешек, который привлек его взгляд, и теперь высоко поднимает его, заставляя сверкать на солнце.
Мать зовет его, предупреждая, чтобы он не заходил далеко в воду. Сегодня на ней нет обычного покрывала, и длинные распущенные волосы развеваются вокруг лица, когда она идет, держа за руку маленькую девочку, точную копию себя самой в миниатюре.
Голос мужчины с таким же добродушным предостережением обращается к маленькой девочке, которая вырвалась из рук матери и сейчас бежит к своему брату. Девочка не слушается, но мать смеется, бросая взгляд через плечо, чтобы нежно улыбнуться мужчине, идущему вслед за ней. На этой семейной прогулке со своей молодой женой и детьми он одет в свободную, неподпоясанную рубаху из небеленого полотна, а не в белоснежное одеяние. Он отбрасывает с глаз длинные пряди каштановых волос и дарит женщине в ответ улыбку, полную любви и радости.
Морин вернулась к реальности с жестокой внезапностью, как будто ее физически вышвырнули из сна и забросили в номер в отеле. Сны всегда тревожили ее, но этот особенно вывел из равновесия ощущением броска сквозь время и пространство. Она учащенно дышала и должна была собраться с силами, чтобы восстановить равновесие и начать дышать более спокойно.
Морин только начала приходить в себя, когда почувствовала в комнате какое-то движение. Она была уверена, что слышала шорох, и все же скорее ощутила, чем увидела, фигуру, возникшую в дверях комнаты. То, что она увидела в действительности, не поддавалось описанию — образ, фигура, движение. Это было неважно. Морин знала, кто это, так же уверенно, как и понимала, что больше не спит. Это была Она. Она была здесь, в комнате Морин.
Морин сглотнула. Рот у нее пересох от потрясения и нешуточного страха. Она знала, что фигура в дверях не принадлежит физическому миру, но именно это ее и беспокоило. Она собрала в кулак все свое мужество, и ей удалось прошептать призраку, стоящему в дверях:
— Скажи мне, как я могу помочь тебе. Пожалуйста.
В ответ раздался легкий шорох, как будто шелест покрывала или дуновение ветра в весенней листве, а потом ничего. Привидение исчезло так же быстро, как и появилось.
Морин вскочила с кровати и включила свет — 4:10 утра, если верить электронным часам. В Лос-Анджелесе на три часа раньше. «Простите меня, отец мой», — подумала она, хватая телефон с ночного столика и набирая номер так быстро, как только могли позволить трясущиеся пальцы. Ей нужен был лучший друг — и может быть, еще больше ей был нужен священник.
Настойчивый голос Питера, с его успокаивающей ирландской напевностью, вернул Морин обратно на землю.
— Крайне важно, чтобы ты проследила эти видения. Надеюсь, ты записываешь увиденное.
— Видения? Еще не хватало, Пит, чтобы весь Ватикан на меня набросился, — громко простонала Морин. — Я скорее умру, чем стану героиней шумного судебного дела с участием римской инквизиции.
— Фу, Морин, я бы никогда так с тобой не поступил. Но что если это действительно видения? Ты не можешь недооценивать такую возможность.
— Прежде всего, было всего два так называемых видения. Остальное — сны. Очень яркие и отчетливые, но все-таки сны. Может быть, дело в генах безумия. Передается по наследству, ты знаешь, — Морин тяжело вздохнула. — Проклятье, это пугает меня. Вроде бы ты должен был помочь мне успокоиться, помнишь?
— Прости. Ты права, и я действительно хочу тебе помочь. Но пообещай мне, что будешь записывать время и дату своих ви… — извини, снов. Просто лично для нас. Ты же историк и журналист. Сама понимаешь: документальное подтверждение информации имеет решающее значение.
Морин позволила себе легкий смешок.
— О, да, и это, несомненно, историческая информация. — Она вздохнула в телефонную трубку. — Ладно, я запишу. Может быть, это поможет мне когда-нибудь найти смысл. Я просто чувствую: происходит нечто, совершенно мне неподвластное.
…Сейчас я должна написать о Нафанаиле, которого мы звали Варфоломей, ибо я столь тронута его преданностью. Варфоломей лишь только вышел из юношеского возраста, когда впервые присоединился к нам в Галилее. И хотя его изгнали из дома знатного отца, Толмая из Каны, при встрече с ним было ясно, что нет в нем ничего порочного — несомненно, жестокосердый и неблагоразумный патриарх не оценил красоту и верность такой любящей и нежной души, такого прекрасного сына. Иса сразу же увидел это.
Варфоломея можно было понять, лишь только заглянув в его глаза. Кроме Исы и дочери моей, никогда ни в чьих глазах не видела я такой чистоты и доброты. В них проявлялась чистота его души — души, которая не знала грязи и порока. В тот день, когда он пришел в мой дом в Магдале, мой маленький сын забрался ему на колени и не слезал с них весь вечер. Дети — лучшие судьи, и мы с Исой улыбались друг другу через стол, когда любовались маленьким Иоанном и его новым другом. Иоанн подтвердил нам то, что мы оба знали, лишь взглянув на Варфоломея: он был членом нашей семьи и пребудет им вовек.
Аркское Евангелие от Марии Магдалины,
Книга Учеников
Глава 5
Лос-Анджелес
Апрель 2005 года
Морин чувствовала себя опустошенной, когда подъезжала к парковке за зданием своего элитного дома на бульваре Уилшир. Она разрешила Андре, дежурному служащему, припарковать машину и попросила его поднести сумку. Задержка рейса в Далласе в сочетании с предыдущей бессонной ночью привели нервы во взвинченное состояние.
Меньше всего ей нужен был сейчас сюрприз, но именно он ожидал ее в вестибюле.
— Мисс Паскаль, добрый вечер. Извините меня. — Лоуренс был в доме консьержем. Маленький придирчивый человечек, он торопливо вышел из-за стойки, чтобы обратиться к Морин. — Простите меня, мне пришлось зайти в вашу квартиру сегодня вечером. Посылка была слишком большая, чтобы держать ее здесь, в вестибюле. Вам следует предупреждать нас заранее, когда вы ждете что-то подобного размера.
— Посылка? Какая посылка? Я ничего не ждала.
— Хорошо, но это точно для вас. Видимо, у вас есть поклонник.
Озадаченная Морин поблагодарила Лоуренса и поднялась на лифте на одиннадцатый этаж. Как только дверь лифта открылась, ее сразу поразил пьянящий аромат цветов. Запах десятикратно усилился, когда она открыла дверь в свою квартиру и чуть не задохнулась. Сквозь цветы Морин не могла разглядеть свою гостиную. Разнообразные букеты были повсюду, одни — на высоких подставках, другие — в хрустальные вазах, расставленных на столах. Все они представляли собой вариацию на одну и ту же тему — ярко-красные розы, каллы и роскошные белые лилии «Касабланка». Полностью распустившиеся лилии и были источником дурманящего аромата в комнате.
Морин не понадобилось искать визитную карточку. Она находилась здесь, прямо на стене ее гостиной, за картиной в золоченой раме, изображавшей классическую пасторальную сцену. Три пастуха, одетые в тоги и увенчанные лавровыми венками, собрались вокруг большого камня, который, по-видимому, представлял собой отдельно стоящее надгробие. Они показывали на надпись. Центральной точкой картины была женщина, рыжеволосая пастушка.
Ее лицо несло в себе сверхъестественное сходство с лицом Морин.
— «Les Bergers d’Arcadie». — Питер прочитал надпись на латунной табличке в нижней части рамы, находясь под впечатлением от великолепной копии, которая стояла в гостиной Морин. — Работа Никола Пуссена, французского художника эпохи барокко. Я видел оригинал этой картины. Он находится в Лувре.
Морин слушала, как Питер говорил, чувствуя облегчение оттого, что он приехал так быстро.
— Английский перевод названия — «Аркадские пастухи».
— Не уверена, что заслуживаю такой грубой лести. Надеюсь, в оригинале пастушка не выглядит так, будто я позировала для нее.
Питер посмеялся.
— Нет, нет. По-видимому, это дополнение внес художник, рисовавший копию, или отправитель. Кто он?
Морин покачала головой и протянула Питеру большой конверт.
— Его прислал кто-то по имени… Синклер, кажется. Не представляю, кто это.
— Поклонник? Фанатик? Неизвестно откуда появившийся псих, который прочитал твою книгу?
Морин немного нервно рассмеялась.
— Может быть. За последние несколько месяцев издатель переслал мне несколько совершенно безумных писем.
— От поклонников или от противников?
— И от тех, и от других.
Питер вытащил из конверта письмо. Оно было написано аккуратным почерком на элегантной веленевой бумаге. Пергамент украшало тисненое изображение г