Морин пыталась сложить все это в своей голове — ложь, тщательно спланированный обман, исполнение странных пророчеств и снов, продолжавшихся годами. Но это было слишком в ее нынешнем состоянии. Ее волнение, должно быть, отразилось на ее лице, поэтому Питер быстро вмешался:
— На сегодня этого достаточно. Когда ты поправишься, они смогут заполнить для тебя все пробелы.
Морин помедлила минуту. Оставался еще главный вопрос.
— Когда мы откроем сундук?
Она была искренне удивлена, что они этого еще не сделали. Эти люди посвятили большую часть своей жизни поискам сокровища. Несколько поколений семьи Синклеров потратили миллионы долларов, преследуя эту цель. Хотя они считали ее Долгожданной, она едва ли чувствовала, что заслуживает увидеть это раньше их. Но Синклер настаивал, чтобы никто даже не прикасался к сундуку до тех пор, пока Морин не будет готова, и Ролан лично караулил около него всю ночь, ложась спать между дверью и сундуком.
— Как только вы будете готовы спуститься вниз, — ответил Синклер.
Ролан заерзал — интересное зрелище для такого крупного человека. Тамми заметила это и заботливо спросила:
— Что такое, Ролан?
Увалень-окситанец шагнул ближе к Морин.
— Сундук. Это священная реликвия, мадемуазель. Я думаю… Я верю, если вы прикоснетесь к нему, может быть, это излечит ваши раны?
Морин была глубоко тронута его верой. Она протянула руку и коснулась его руки.
— Не исключено. Давайте посмотрим, если я смогу встать…
Питер встревожился.
— Ты уверена, что готова попробовать это сделать так скоро? Предстоит долгий путь по коридорам и несколько пролетов лестницы.
Ролан улыбнулся Питеру, а потом Морин.
— Мадемуазель, нет нужды идти.
И когда Морин показала, что готова, Ролан без всяких усилий поднял ее с кровати и осторожно понес через весь замок.
Отец Питер Хили молча следовал за гигантом, который, как тряпичную куклу, нес его кузину по коридорам замка. Никогда в жизни он не чувствовал себя таким беспомощным, полностью лишенным контроля за ситуацией. У него было чувство, что Морин сейчас находится где-то далеко, куда он не может дотянуться. Находка сундука произошла благодаря божественному вмешательству; он видел это по ней и знал, что остальные тоже так думают. В огромном доме царил дух провидения. Происходило какое-то великое событие, и никто из них не мог пройти через него, не изменившись.
Потом еще состояние Морин. Доктор был потрясен ее раной на затылке; он сказал, что она чудом осталась жива. Питер обдумывал, насколько буквальным может оказаться это заявление. Возможно, Ролан прав. На самом деле, Питер доказывал, что его кузину следует отправить в больницу. Именно Ролан — а не Синклер — воспротивился этому предложению. Гигант категорично утверждал, что Морин нельзя уносить слишком далеко от сундука. Контакт Морин с сундуком уже мог послужить своего рода божественным исцелением.
Подойдя к двери кабинета Синклера, Питер обнаружил так сильно сжал четки в своем кармане, что цепочка врезалась ему в руку.
Сундук стоял на полу, рядом с роскошным диваном. Ролан осторожно положил Морин на бархатные подушки, и она тепло его поблагодарила. Тамми села по одну сторону от нее, Питер — по другую, Синклер и Ролан остались стоять. Долгую минуту никто не шевелился и не говорил. Тишину разорвало тихое рыдание, которое вырвалось у Морин.
Никто больше не пошевелился, когда Морин потянулась вперед. Она положила обе руки на крышку большого сундука и закрыла глаза. Слезы выкатывались из-под ее закрытых век и текли по лицу. Наконец, она открыла глаза и посмотрела в лицо каждому, кто находился вокруг нее.
— Они здесь, — сказала она шепотом. — Я чувствую их.
— Вы готовы? — мягко спросил Синклер.
Морин улыбнулась ему спокойной, понимающей улыбкой, которая преобразила ее лицо. На минуту она перестала быть Морин Паскаль. Она стала кем-то совсем другим, женщиной, до краев наполненной внутренним светом и покоем. Позднее, когда Беранже Синклер вспоминал этот момент, он мог бы сказать, что видел саму Марию Магдалину, сидящую на месте Морин.
Морин повернулась к Тамми с улыбкой, сияющей состраданием. Она потянулась к своей подруге, на миг крепко сжала ее руку, потом отпустила. В эту секунду Тамми поняла, что прощена. Все они пришли сюда ради какой-то божественной цели, какого-то высшего добра, и каждый в комнате знал это. Знание преобразило каждого из них. Тамми спрятала лицо в руках и тихо заплакала.
Синклер и Ролан опустились на колени рядом с сундуком и взглядом спросили подтверждения у Морин. Когда она кивнула, мужчины ухватились за крышку и приготовились к тому, что поднять ее будет тяжело. Но петли не заржавели от времени, как ожидалось. Крышка открылась без усилий, настолько легко, что Ролан чуть не потерял равновесие. Но никто этого не заметил. Все они были слишком поглощены зрелищем двух прекрасно сохранившихся больших глиняных кувшинов, лежащих внутри сундука.
Питер находился в большом напряжении, сидя на своем месте рядом с Морин, но он первым прервал молчание:
— Кувшины — они почти идентичны тем, в которых хранились Свитки Мертвого моря.
Ролан встал на колени рядом с сундуком и благоговейно провел рукой по пробке одного из кувшинов.
— Целый, — прошептал он.
Синклер кивнул.
— Действительно. И посмотри, никакой пыли или эрозии, никаких признаков разрушения или времени. Как будто для этих кувшинов время остановилось.
Ролан прокомментировал:
— Они чем-то запечатаны.
Морин провела рукой по пробке одного из кувшинов, отдернув ее, как от удара электрическим током.
— Может быть, это воск.
— Подождите минуту, — прервал их Питер. — Нам надо это обсудить. Если эти кувшины содержат то, что вы ожидаете, у нас никакого права открывать их.
— Нет? Тогда у кого оно есть? — тон Синклера был резким. — У Церкви? Эти кувшины никуда не отправятся, пока мы все не сможем проверить их содержимое. И последнее место, куда им стоит попасть, это подвалы Ватикана, где они будут скрыты от мира еще на две тысячи лет.
— Я не это имею в виду, — сказал Питер спокойнее, чем он на самом деле себя чувствовал. — Я имею в виду, что внезапное попадание воздуха может повредить бесценные документы, даже разрушить. Я всего лишь предлагаю, чтобы мы нашли подходящее нейтральное место — возможно, через французское правительство — где можно открыть эти кувшины. Если мы их разрушим, все ваши годы поисков пойдут прахом. Это будет преступно и в буквальном, и в духовном смысле.
Лицо Синклера отразило дилемму, стоящую перед ним. Мысль о том, что содержимое кувшинов может быть уничтожено, была слишком ужасной. Но искушение увидеть мечту всей своей жизни, которая находилась в каких-то дюймах от кончиков его пальцев, было трудно побороть, как и его внутреннюю подозрительность к чужакам, вмешивающимся в дела его семьи. На минуту он лишился дара речи, в то время как Ролан встал на колени перед Морин.
— Мадемуазель, — начал он, — это ваше решение. Я верю, что она привела вас к нам и что через вас выскажет нам свою волю.
Морин начала отвечать Ролану, но остановилась, когда ее охватила волна головокружения. Питер и Тамми одновременно рванулись, чтобы поддержать ее. Все померкло для Морин, но только на миг. А потом оно пришло к ней с кристальной ясностью. Когда появились слова, они прозвучали как приказ:
— Открой кувшины, Ролан.
Указание вылетело из ее уст, но голос, который произнес его, не был голосом Морин.
Синклер и Ролан осторожно вытащили кувшины из сундука и положили их на большой стол из красного дерева.
Ролан обратился к Морин с исключительным почтением:
— Какой первым?
Морин, которую с одной стороны поддерживал Питер, а с другой — Тамми, положила палец на один из кувшинов. Она не могла сказать, почему выбрала именно этот, она просто знала, что это правильный выбор. Ролан последовал ее указаниям, обхватив пальцами горлышко кувшина. Синклер нашел на своем письменном столе старинный нож для вскрытия конвертов и начал трудиться над восковой печатью. Тамми стояла рядом, замерев и не отводя глаз от Ролана.
Питер, казалось, окаменел. Среди них он был единственным, кто знал, как надо работать с древними документами и бесценными предметами из прошлого. Возможность полного разрушения была огромной. Даже повреждение кувшинов было бы ужасным несчастьем.
Как будто чтобы подчеркнуть его мысль, отвратительный треск раздался в напряженной атмосфере комнаты. Нож Синклера разбил край кувшина и отломил кусок пробки. Питер сжался и закрыл лицо руками. Но он не мог долго так оставаться, резкий вздох Морин заставил его поднять голову.
— Мои руки слишком большие, мадемуазель, — сказал Ролан Морин.
Своими дрожащими ногами Морин сделала шаг вперед и засунула руку в поврежденный кувшин.
Она вытащила — медленно и осторожно — две книги, написанные на древней, похожей на льняное волокно, бумаге. Черные чернила представляли собой яркий контраст с пожелтевшими страницами. Буквы были маленькими, четкими и вполне разборчивыми.
Питер наклонился над Морин, неспособный сдерживать свое собственное возбуждение перед тем, что сейчас лежало на столе перед ними. Он посмотрел на восторженные лица вокруг него, но вынес свой приговор, обращаясь прямо к Морин. Его голос дрогнул, когда он произнес:
— Свитки. Они написаны на греческом.
У Морин перехватило дыхание. Она с надеждой спросила его:
— Ты можешь что-нибудь прочитать?
Но она знала ответ заранее; вся краска схлынула с его лица. В этот момент каждому в комнате было ясно, что мир, который знал отец Питер Хили, никогда больше не будет для него таким же.
— «Я — Мария, прозванная Магдалиной», — медленно переводил он. — И… — Он остановился не для драматического эффекта, а вследствие сомнения. Но один взгляд на лицо Морин — и Питер понял, что обязан продолжать.
— «Я — законная жена Иисуса, прозванного мессией, который был царским сыном из дома Давидова».