– Вот как?
– Я выпишу вам бумагу. Это называется – предписание. Как фигурант объявленного расследования вы не имеете права покидать территорию Большой Ялты.
– До каких пор?
– Пока мы сочтем нужным. Лично я сочту. А лично я считаю: вы можете оказать неоценимую помощь в расследовании.
– Расследовании чего?
– Обстоятельств исчезновения вашего… друга. И, для начала, я попросил бы вас ответить на несколько вопросов.
– Да ради Бога!
– Когда вы приехали в Крым?
– За день до Сергея. Поезд пришел в семь утра. Я бродила тут. Заночевала. Скучный город.
– Я бы поспорил. Но почему вы не сели с ним вместе на Яхту? Зачем так громоздко?
– Он не хотел брать меня на борт. Хотел побыть один в море. Мы условились встретиться в Ялте и провести вместе несколько дней подряд, а не как раньше – урывками, порой на два-три часа… Но яхта, как вы знаете, пришла пустой. Я влезла на борт, но обнаружила лишь кипящий кофейник.
– Больше вы ничего не обнаружили? Что-то еще показалось вам странным?
– Да! Вещи были выброшены из шкафа и разбросаны по полу.
– Вы что же – условились, что яхта пристанет к берегу именно на этом маленьком пляже?
– Да нет же! Она должна была придти в порт. В последнем разговоре Сергей уточнил время прибытия. Я прогуливалась по Набережной и ждала его. На звонки он перестал отвечать. Пеленг аппарата показывал, что яхта идет совсем в другое место.
– Что значит – пеленг аппарата? – не выдержал Жаров. – У вас что же – есть функция джи-пи-эс?
– Да. Сергей был очень щепетильным и поставил мне ее на всякий случай. Мы ведь катались на яхте последнее время, каждый уикенд по ночам. А на море всякое может случиться.
– Но позвольте! – воскликнул Жаров. – Ваш аппарат засекал что? Ведь не положение яхты, а положение мобильного телефона ее владельца!
– Да, ну и что?
– Это значит, что когда Шурупов исчез с борта, мобильник еще оставался на яхте.
Груздева пожала плечами:
– Может быть, его просто смыло в море? Вряд ли его теперь можно найти.
– Может быть – нет. А может быть – и да, – задумчиво произнес Пилипенко.
Друзья молча дошли до «Жигуленка», который был со всех сторон заставлен другими авто, словно старый чайник на плите среди тефлоновой посуды. Что-то не давало покоя Жарову, какое-то слово, употребленное не совсем так, как требовала логика. Как профессиональный литератор он был особенно чувствителен именно к словам.
Они влезли в машину, протиснувшись в двери, которые нельзя было распахнуть полностью, не покарябав чужой тефлон. Пилипенко завел мотор и принялся выруливать. Скрежет старой коробки передач странным образом навел Жарова на потерянное слово. Он сказал:
– Груздева дважды оговорилась: сказала о Шурупове «был». Вот что. Шурупов уже мертв, и девушка знает об этом.
– Возможно, – сказал следователь. – В любом случае, я собирался по всем этим адресам.
– Твой рабочий день, между прочим, давно закончился.
– Ничего. Я выпишу сверхурочные.
Он, конечно, знал, что Жаров не оставит его, увяжется с ним, поэтому не тратил времени на лишние разговоры.
– Осталось четыре места, где засекли Шурупова. Якобы узнали по расклеенным фото. Квартирные хозяйки и менеджер отеля. На Халтурина, на Руданского, в Массандре и в Гурзуфе, – говоря, Пилипенко поводил головой туда-сюда, указывая подбородком в направлении означенных мест. – Думаю начать с самой дальней точки, с Гурзуфа.
– К тому же, лодку нашли именно в том районе, – сказал Жаров.
– Да не в этом дело, – отмахнулся следователь. – Вполне возможно, что Шурупов заквартировал как можно дальше от места, где причалил к берегу. Просто лучше пилить в самую дальнюю точку с надеждой в сердце, чем возвращаться оттуда разочарованным.
– Приветствую такую логику.
– Ничего удивительного, – пробурчал Пилипенко. – Простая мужская логика. Женщина бы действовала наоборот.
До автовокзала томились в пробке, но, выехав зигзагом на трассу, почувствовали относительную свободу.
Хозяйка маленького пансиона в Гурзуфе производила впечатление вполне вменяемой. Друзья не сразу заметили, что именно с ней не так.
Человек, которого она опознала по фото, наклеенному на доску объявлений Гурзуфского пятачка, был ее постояльцем и в данный момент, «естественно», спал пьяным в своей комнате. Дверь была не заперта, и все трое вошли в довольно вонючее логово, где на столе топорщился развороченный скелет курицы-гриль. То, что лежало на кровати, заставило друзей переглянуться. Человек, спавший поперек съехавшей постели, не имел ничего общего с Шуруповым. Мало того, что он был брюнетом, в отличие от белобрысого яхтсмена, но тугие щеки, меж которых располагался круглый, тяжело дующий рот, не шли ни в какое сравнение с впалыми щеками разыскиваемого. Пилипенко закрыл дверь, перерезав поток сероводорода и ацетона, и сухо сказал женщине:
– Это не тот человек.
В маленьком холле висел постер, изображающий Арнольда Шварценеггера.
– Вам тоже нравится Сильвестр Сталлоне? – поинтересовался Пилипенко, кивнув на изображение.
– Это не Сталлоне, – сердито сказала хозяйка.
– А кто?
– Это Стивен Сигал.
Уже по пути в Ялту следователь прокомментировал ситуацию:
– У этой женщины явная болезнь Альцгеймера. Она не распознает человеческих лиц. На место своего постояльца она подставила фото разыскиваемого, а произвольный плакат наполнила образом любимого актера.
– Рано или поздно она сожжет свой дом, – мрачно отозвался Жаров.
– Я сообщу гурзуфскому участковому, – сказал Пилипенко. – Пусть направит ее к врачу. Хоть это и неизлечимо, но пациент и его близкие должны знать о такой болезни.
Свернув с трассы в Массандру, Пилипенко безошибочно вывел машину в проулок к нужному дому. Жизнь в маленьком городке невольно заставляет изучить его назубок, вплоть до расположения зданий по номерам.
Раньше это был просто жилой дом на восемь квартир, но в новые времена некий «уважаемый человек» выкупил его, прогнав оттуда жильцов на выгодных для них условиях. Теперь здесь был небольшой и не очень дорогой, имея ввиду положение высоко над морем, частный отель.
Менеджер отеля и позвонил сегодня утром в милицию, сообщив о том, что человек, похожий на Шурупова, остановился на его территории.
Сообщение также оказалось ложным. Рассмотрев альбом, менеджер вернул его, виновато пожимая плечами.
– В объявлении была одна фотография, а здесь множество. Наш гость был просто похож на него. Да и съехал он уже.
Оставалось еще два адреса. Труп Шурупова друзья обнаружили по первому из них.
Хозяйка частной квартиры в многоэтажном доме по улице Руданского немедленно подтвердила свое телефонное заявление, лишь перелистнув две-три страницы альбома. В доме ей принадлежало три квартиры: две из них она сдавала, в третьей жила сама. На звонок никто не отзывался, следователь попросил открыть дверь запасным ключом.
Шурупов сидел на полу, привалившись к кровати. Голова была опущена на грудь. Пилипенко присел на корточки и заглянул ему в лицо. Судя по тому, как скривились губы следователя, Жаров понял, что ему также предстоит весьма неприятное зрелище.
Действительно: глаза мертвеца вылезли из орбит, существуя, словно два плохо закрепленных шара. Что-то похожее на фильмы, где у астронавта лопается стекло шлема. И гримаса ужаса, застывшая на лице.
– Похоже, то, что преследовало этого человека на яхте, все же настигло его, – сказал Жаров. – Тайна Марии Целесты существует.
Пилипенко уже стоял посередине комнаты и рассматривал предметы, лежащие на столе, низко наклонившись и поводя носом.
– Не думаю, – что здесь есть какая-то тайна вообще. Этот человек просто-напросто покончил с собой.
– Ты что же, как Пуаро – уловил запах горького миндаля в стакане?
– Положим, «Массандра» и так попахивает конским миндалем. Дело в том, что тут наличествует предсмертная записка.
Жаров подошел и тоже склонился над столом. Пустой бокал лежал на боку, уткнувшись в ополовиненную бутылку вина. Посередине стола белел лист бумаги.
«Нет больше сил это терпеть. Я ухожу из жизни добровольно. Никого прошу не винить в моей смерти. Прощайте, друзья! Свидимся в другой жизни. Прощай, жена! Если придут, то скажи им, что взять с меня было нечего».
– Ушел, стало быть, от кредиторов, – сказал Пилипенко.
– Это первое, что приходит в голову, – проговорил Жаров. – Возможны и какие-то другие трактовки.
Жарова поразил не сам текст записки – нечто подобное он уже видел не раз, разъезжая с оперативниками по Ялте и окрестностям. Предсмертное послание Шурупова было написано простым карандашом, а в самом листе без труда можно было узнать вырванную страницу из судового журнала. Пилипенко также был озадачен.
– Вряд ли самоубийца взял чистую страницу про запас, – сказал он. – Скорее всего, записка была написана еще на борту. Покидая яхту, он взял листок с собой. Это и видно: похоже, что бумага была сначала сложена, потом разглажена.
Трогать листок было нельзя до прихода эксперта, и Жаров нагнулся, рассматривая его.
– Что же это получается? – проговорил он, распрямившись. – Человек решает свести счеты с жизнью прямо на своей яхте. Пишет записку в судовом журнале. Внезапно что-то мешает ему. Он вырывает из журнала листок, сворачивает и кладет в карман. Торопливо пишет в журнале о том, что нечто здесь и повсюду, нечто преследует его. Спасаясь от чего-то ужасного, надувает лодку и мчится к берегу. Арендует квартиру. Живет здесь три дня. Затем исполняет свой план, используя ту же самую записку. По-моему, так не бывает.
– Если еще учесть, что перед первой попыткой самоубийства он решает испить кофейку и ставит кофейник на плиту. Включает плиту. И лишь тогда покидает яхту. Более нелепого сценария мне не доводилось видеть.
Пилипенко замолчал, тщательно оглядывая комнату. Похоже, что он не приметил ничего необычного.