— Я уже догадался, — сказал Штайнер.
— Что предполагаешь делать?
— Я где-то эту фамилию слышал, — задумчиво произнес Штайнер.
— Постарайся вспомнить.
— Во всяком случае, у нас есть хоть какая-то зацепка. Я попытаюсь узнать о нем через университетскую профессуру. Надеюсь, мне удастся что-нибудь выяснить.
Штурмбанфюрер Вагнер сразу же узнал того офицера, которого он увидел на фотоснимке. Говорить об этом шефу он пока не решился. Надо было сначала выждать, все обдумать и встретиться с тем офицером, а потом решить, как ему поступить.
«Всегда в любом деле должен присутствовать личный интерес, а потом уже служебные дела. Именно эту цель неизменно преследует его шеф Рейнхард Гейдрих, и именно это качество я позаимствую у него», — размышлял Бруно.
Штурмбанфюрер Вагнер вышел из здания, сел в служебный автомобиль и поехал в северо-западном направлении от Берлина. Через несколько часов он подъехал к охраняемому объекту и остановился у ворот. К нему подошли двое военных и попросили документы. Один из них, офицер службы безопасности, проверил документы и спросил:
— Прошу предъявить специальный пропуск.
Вагнер показал спецпропуск и тут же услышал:
— Все в порядке, господин штурмбанфюрер, проезжайте.
Ворота открылись, и он въехал на территорию объекта. Проехав совсем немного, Вагнер остановил автомобиль возле административного здания и скрылся в дверях. Спустя пару минут он вошел в кабинет, где за столом сидел офицер СД, который, увидев его, вскочил с места.
— Здравствуй, Альфред! — поприветствовал пришелец.
— Здравствуйте, господин штурмбанфюрер, с чем прибыли к нам? — в дружеском тоне спросил Бергер.
Вагнер, игнорируя вопрос, присел на стул, достал сигарету и закурил. Офицер стоял перед ним вытянувшись, не смея присесть, ведь перед ним находился представитель из Управления Имперской Безопасности. Вагнер о чем-то думал, пауза затягивалась. Потом, неожиданно прервав свои мысли, он внимательно посмотрел на офицера и произнес.
— Скажите, мой дорогой Бергер, с кем это вы были третьего дня в ресторане «Вавилон»?
Офицер вдруг нахмурился и произнес:
— Не понимаю вас, господин штурмбанфюрер, это что, допрос?
— Ха-ха-ха, — засмеялся Вагнер и, сдерживая себя, ответил:
— Конечно, нет, мой друг. С чего это вы взяли?
— Меня откровенно смутил ваш вызывающий тон, — ответил офицер.
Гость строго посмотрел на хозяина кабинета снизу вверх.
— Да вы присядьте и не стойте, как каланча, — повысив голос, с насмешкой произнес Вагнер.
Офицер присел на стул и выжидающе смотрел на опасного пришельца. Манера поведения гостя уже стала раздражать его.
— Так я жду вашего ответа, гауптштумфюрер.
— Я вспомнил, да, третьего дня я по просьбе Отто фон Райнера сопровождал его жену Матильду. Я довез ее до ресторана «Вавилон», где она пробыла четверть часа и вернулась назад в машину. И мы тут же уехали. Больше я ничего не знаю. А что случилось, господин штурмбанфюрер, объясните же, наконец?
Вдруг Вагнер изменился в лице. Его былая надменность улетучилась, и он произнес:
— Ничего существенного, Бергер, успокойтесь. Эти ищейки опять что-то напутали, извините меня, гауптштурмфюрер.
Гость резко встал и, не прощаясь, вышел из кабинета.
Г Л А В А 20
Генрих находился в кабинете Хюбнера уже второй час. Вдвоем им пришлось переворошить груду бумаг, находившихся в огромном металлическом шкафу. Среди многочисленных папок они искали синий конверт с документами. После долгих поисков Генрих наконец обнаружил в одной из папок этот конверт. Увидев его, Хюбнер обрадовался и вытер носовым платком вспотевший лоб. Просмотрев документы, он произнес:
— Да, это именно то, что я искал.
— Что это? — спросил Штайнер.
— Суждение одного ученого теоретика о современной аэродинамике и физике.
— А я думал что-то важное, а это суждение. Сколько сейчас ученых, столько и различных мнений, стоит ли на них обращать внимание?
— Не скажи, Генрих. Это особенный ученый, к нему проявляет огромный интерес фюрер.
— Тогда, это очень серьезно?
— Да, его теория по аэродинамике превосходит все имеющиеся теоретические выкладки ученых в этой области. По личному указанию Гиммлера создан четвертый опытно — конструкторский центр СС, и там этот ученый сейчас работает.
— В чем же состоит основная суть его теории, если, конечно, это не секрет?
— В том-то и дело, что все засекречено до такой степени, что даже руководство Люфтваффе об этом ничего не знает.
— Это удивительно, но ведь ты говоришь, что в этом конверте находится суждение по теории, значит, оно уже перестает быть тайной.
— Да, возможно, ты и прав, но это суждение изложено научным языком. Там сплошные теоретические расчеты, и прочитать их сможет только ученый физик. Нам с тобой этого не понять.
— Дай мне посмотреть расчеты, в физике я неплохо разбираюсь.
— Увы, но не настолько, чтобы понять расчеты крупного теоретика. Документы нужно немедленно передать руководству, которое с нетерпением меня ожидает.
— Дорогой Гельмут, меня удивляет тот факт, что руководство нашего ведомства об этом ничего не знало до сегодняшнего дня, хотя, как я понял, эта аэродинамическая теория касается в прямой степени именно нашего ведомства.
— Насколько, Генрих, ты наивен и не понимаешь, какая там, наверху, происходит борьба между Гиммлером и Герингом за обладание секретами, чтобы подчеркнуть свою значимость перед Гитлером. Идет борьба титанов, а ведомство здесь ни при чем.
— В таком случае, может, нам с тобой подключиться к поиску этого секретного центра, узнать более детально обо всем и доложить Герингу? В конце концов, мы работаем во благо общего дела, во имя Германии, а не ради амбиций одного человека.
Хюбнер, выслушав убедительные доводы своего кузена, задумался и произнес:
— Возможно, ты и прав.
Штайнер нажимал на него:
— Будет вполне резонно убедить в этом Геринга.
Хюбнер, продолжая раздумывать, уверенно произнес:
— Ты знаешь, Генрих, а я, пожалуй, попробую навязать ему эту идею.
Они вышли из кабинета, и Хюбнер тут же направился к Герингу. Штайнер вошел в свой кабинет и задумался: «Вероятно это то, что я ищу. Насколько близок был я к цели, настолько я от нее далек. Главное в нашем деле — знать ту грань, когда надо действовать, а когда — терпеливо ждать».
Не прошло и получаса, как Хюбнер вернулся от руководства и пригласил к себе Штайнера.
— Нам с тобой поручено разобраться в этом сложном деле. На это я получил санкцию от рейхсмаршала Геринга.
Досконально обговорив все детали, Генрих приступил к делу. Здесь он мог действовать смелее, ведь у него были полномочия самого Геринга. Было еще очень важное обстоятельство — ему передали список ученых — физиков, и он решил по очереди с ними встретиться. Переговорив с каждым из них в отдельности, он сделал вывод, что почти никто из них не мог сказать ничего определенного по интересующему вопросу, лишь один профессор, сообщил следующее:
— Это лишь часть расчета сферической плоскости, что-то вроде тарелки, но как она может быть использована в аэродинамике, не понимаю. Это что-то из области фантастики, и я в это не верю, все как-то странно.
— Что именно вас смущает, профессор? — с интересом спросил Генрих.
— Меня смущает эта полусфера, но это еще полбеды. Для того чтобы поднять ее в воздух, необходим кардинально новый двигатель, отличающийся от той системы, которую мы хорошо знаем и используем сегодня в авиации.
— Вы полагаете, что при существующих возможностях поднять такую полусферу нельзя?
— Именно так, молодой человек. Тот, кто все это придумал, либо сумасшедший, либо намеренно преувеличивает свои возможности. В общем, все это банальная гипербола.
— Гипербола — это намеренное преувеличение, — задумчиво произнес Штайнер.
— Да, господин офицер! — подтвердил профессор.
— Вы намекаете на то, что некто пытается одурачить всех, в том числе и видных ученых?
— Вы правильно поняли мою мысль, — отреагировал фон Лист.
— В таком случае должен же быть какой-то смысл во всей этой истории?
— Смысл, я думаю, один. В этот проект вложат огромные деньги, а это на руку тому, кто все это заварил. Пока разберутся, пройдет время, а виновник этой затеи использует технические возможности лаборатории для изысканий и разработок своих меркантильных интересов. А когда нужен будет результат, этот ученый господин приведет вам столько аргументов о состоятельности или несостоятельности этого проекта, что, в сущности, он будет прав в любом случае, а вы ничего не разберете из того, что он вам наговорит.
— Это опасная затея, господин профессор.
— Возможно, хотя мы многого не знаем.
— Спасибо вам, господин профессор, за обстоятельную консультацию, надеюсь, наша с вами беседа, останется в тайне, этого требуют интересы рейха.
— Не волнуйтесь, гауптманн, от меня это никуда не уйдет, а тем более в этом я не вижу никакой тайны.
— И тем не менее, профессор, — заключил Штайнер.
— Разумеется, я все понял, — серьезно отреагировал ученый.
Покинув профессора Листа, Генрих на автомобиле возвращался к себе на службу размышляя, он вдруг понял всю сложность этой проблемы: «Если я доложу все как есть, то ученый, который все это задумал, окажется в довольно-таки сложной ситуации, однако несостоятельность этого проекта еще нужно доказать. Если я не доложу об этом, то будут продолжаться работы по данному проекту, а значит, будут новые затраты в бесперспективный проект, как в бездонную бочку. Почему бесперспективный проект? А может быть, наоборот? И все же мнения одного профессора здесь крайне мало, необходимо мнение нескольких ученых, чтобы сделать объективное заключение».
«Есть и другая сторона этой проблемы, — думал он. — Интерес, который проявляли в центре, был не беспочвенный, и им, в сущности, известно пока больше, чем мне, и это меня радует, потому что этим делом уже занимаются наши люди. В любом случае необходим результат, который и предрешит судьбу этого проекта».