Милый Петруша,
я потрясен событиями, которые происходят у вас в СССР. Неужели железный занавес падет и наступит новое время?
– Ты, Маркуша, не понимаешь, наверное, но очень долго не было никакой связи между теми, кто жил в Советском Союзе, и теми, кто уехал. А многие уехали сразу после революции – вот и Михаил Федорович тоже.
Увидимся ли мы? Мы так давно не разговаривали, что я и не знаю, с чего начать. Я по-прежнему живу в Париже, в войну участвовал в Сопротивлении, был ранен – задело осколком, но пустяк.
– Тут тоже надо тебе объяснить, что такое Сопротивление. В войну часть Европы оккупировали немцы – Францию в том числе. И были люди, боровшиеся с фашизмом. Они и распространяли информацию против немцев, и укрывали тех, кому грозила гибель, и так далее. Дальше читаю:
Еще в 1931 году я женился. Моя жена Наташа тоже из наших, уехавших в первую волну. Детей нет. После двух мясорубок, перемоловших весь мир, кажется, что заводить детей – грех. Что ты, женат ли? Есть ли дети? Воевал ли? Хочу все о тебе знать, обнять, увидеть. Я долго думал, не опасно ли для тебя это письмо, и все-таки решился написать после съезда.
– Он имеет в виду двадцатый съезд партии у нас тут, в СССР, на котором людям наконец рассказали правду о Сталине, что он не отец родной, а мучитель, убийца и кровавый тиран.
Наша разлука невыносима, все эти годы – чувство, будто ампутирована конечность, словно постоянно что-то ноет. Петруша, если это письмо хоть сколько-нибудь опасно для тебя, прости мою глупость. Но я не сдержал себя. Письмо отправляю по нашему прежнему адресу с надеждой, что оно дойдет до тебя.
– Прежний адрес – это, Маркуша, наша квартира на Чистых прудах. Еще дедушкина. Нас потом уплотнили – поселили еще две семьи. Но за нами комната оставалась, я там родилась, и до моих десяти лет мы там жили, пока не получили трешку в новом доме. А ее поменяли на мою маленькую и вашу – уже когда мама твоя подросла.
P. S. Помнишь ли, папа рассказывал о своем деде по материнской линии, Антоне Львовиче? Ежечасно думая о нашей семье, так несправедливо, так жестоко разметанной войнами, я решил раскопать его историю. Я знал только, что он был француз, воевавший на стороне Наполеона и оставшийся в России. Бабушка Лида мне рассказывала, что во Франции у него была семья, но жена не захотела к нему приехать и вышла впоследствии замуж за его друга. Отец сказал ей это буквально на смертном одре.
– То есть все-таки сказал! – закричал я.
– Что ты кричишь? Даже я, глухая тетеря, чуть не оглохла. И в каком смысле «все-таки»?
– Сейчас ты все узнаешь. Можно твой айпад?
Глава 39Je n’en crois pas mes oreilles
Не знаю, как так получилось, но все те, кого я добавил в конференцию, смогли присоединиться к звонку. Йохан, бабушка, мама и Макс, папа и Девица, Жан-Пьер и Жозефина и даже Франсуа, хотя он снова был в командировке.
– Bonsoir, mes amis![42] – закричал Жан-Пьер.
Я заметил, что на столе перед ним стояла чашка, а не бокал, как обычно.
– Qu’est-ce qui se passe?[43] – спросил Франсуа.
– Hallo, – сказал Йохан. Он уже вернулся из Африки и, судя по велосипедам на фоне, сидел в баре Vesper.
– Маркуля, что это ты устроил? – спросила бабушка, поправив очки.
– Морковкин, что случилось? – спросила мама.
Не знаю, сколько длился мой рассказ, но меня никто не перебивал, никто не задавал вопросов. Все только слушали историю Антуана-Луи Каротта, который остался в России и родил там дочку Лиду, которая потом родила Федора, который потом родил бабушкиного дедушку, которого расстреляли, и бабушкиного двоюродного дедушку, который вовремя уехал во Францию. Во Францию, где уже жила матушка Жан-Пьера, которая произошла от малютки Шарля, сына Сесиль, сохранившего фамилию своего настоящего отца.
– Получается, вы все родственники, – сказал Франсуа, хотя все это и так уже поняли.
– Unbelievable[44], – прошептал Йохан.
– Je n’en crois pas mes oreilles![45] – воскликнул Жан-Пьер.
– Офигеть, – пробормотала Девица.
– Я предлагаю собраться у нас в Париже, – воскликнула Жозефина. – Мы с Жан-Пьером решили пожениться. Свадьба будет в феврале. Мы всех вас приглашаем!
– Это еще так нескоро, – пожала плечами бабушка.
– Спасибо огромное, – улыбнулась мама. – Мы с удовольствием!
В тот день я остался ночевать у бабушки. Перед сном она зашла ко мне в комнату и села на край кровати.
– Морковкин, должна сказать, я восхищена тобой.
– Это не только я, а в основном Девица. Ты знала, что она историк?
– Странно, она совсем не похожа на историка.
– Я сказал то же самое. Бабушка, серьезно, она очень классная. И помогла мне провести расследование. Она даже в архив специально пошла.
– Кажется, я ее недооценивала, – вздохнула бабушка. – А оказалось, хорошая девочка. Если еще серьгу из носа вынуть и прическу сделать нормальную. Ладно, милый, спи.
– Спокойной ночи, – пробормотал я, потому что уже наполовину спал.
Глава 40Самое ценное
В последнюю неделю перед каникулами все защищали свои проекты. Когда дошла очередь до меня, я понял, что ужасно волнуюсь. Поэтому я долго не мог ничего сказать, и все даже начали смеяться, но учительница шикнула и подбодрила меня:
– Давай, Марк, не робей. У тебя все получится.
Она выключила свет, и на экране появился первый слайд моей презентации.
Сначала я рассказал о том, как в прошлом году нашел Йохана. А потом – как мы с Жан-Пьером начали думать про поиски его прапрапра- (я снова запутался в «пра-») дедушки. Я сам не заметил, как прошел целый урок, и мои одноклассники тоже, потому что они не вскочили, как обычно, чтобы убежать на перемену, а стали просить учительницу, чтобы она разрешила мне закончить. И тогда учительница сказала, что на следующем уроке я смогу рассказать продолжение. И я рассказал про Франсуа, и про Девицу, и про письмо, и про наше путешествие, и про клад. И даже показал фотографию сундука, который теперь лежал у бабушки в шкафу вместе со старыми письмами и старым фотоальбомом.
Когда я закончил, сначала было очень тихо. А потом все начали хлопать, и мне даже стало не по себе, потому что до этого никто в классе не обращал на меня особого внимания. А после урока ко мне подошел один одноклассник, с которым мы раньше никогда не разговаривали:
– Чел, ну ты крутой.
И хлопнул меня по плечу.
– Хочешь потом с нами затусить в песочнице?
– В песочнице? – удивился я.
– Ты что, не знаешь место за школой, где все гуляют после уроков?
– Нет.
– Блин, чел, ну ты даешь.
– Я потом домой, но, может, как-нибудь в другой раз.
Я вышел из школы и вдруг понял, что уже через неделю начнутся каникулы. Я даже не знал, радоваться этому или нет. С одной стороны, школа закончится. С другой – наверняка меня снова сошлют вместе с бабушкой к огурцам. Но вдруг я заметил, что мысль о том, что мы с бабушкой поедем на дачу, уже не кажется мне такой ужасной. Наоборот, я даже этого хотел. И еще – чтобы туда приехала мама, и Макс, и Маруся. И я представил себе, как мы сидим на террасе и пьем чай с мятой и едим вишневый пирог. И почувствовал, что внутри у меня снова стало очень тепло – точно так же как когда Маруся первый раз на меня посмотрела.
Наверно, потому, что самое ценное – это семья и любовь. И еще память.
КОНЕЦ
Спасибо историкам Вере Мильчиной, Ирине Островской, Николаю Промыслову, Сергею Хомченко и искусствоведу Галине Ельшевской за ответы на мои вопросы, Галине Даниловне Муравьевой, Ане Шур, Ольге Дробот и моим родителям – за ценные советы и дельные замечания, а издательству «Белая ворона» и Ксении Коваленко – за веру в мои силы.
Почти все события и герои в этой книге вымышленные, а все совпадения случайны.
Вишню разложить на дне формы для выпечки в один ряд, засыпать 50 граммами сахара и оставить на полчаса. Тем временем просеять муку, добавить щепотку соли, чуть-чуть ванилина, цедру одного лимона и остальной сахар. Размешать, сделать в серединке углубление и влить в него взбитые яйца. Размешать до однородности муку с яйцами, затем со сметаной и под конец – с молоком.
Залить тестом ягоды и поставить на 35–40 минут в разогретую до 180 градусов духовку. Поверхность клафути должна подрумяниться.