– Хотя тебе уже тридцать восемь, поэтому риск выше… Но совсем ненамного!
– Спасибо, утешил.
– Хочешь, купим палочки с запахом лимона? – предложил я.
– «Избавят от тягот и дисгармонии, настроят на позитивное восприятие жизни и обострят интеллект», – прочитал Макс.
– Куда уж дальше обострять, – сказала мама.
В этот момент приехал лифт, и мы поднялись на третий этаж. Там нас попросили надеть бахилы и присесть на зеленый диванчик. Оказалось, что в зале целых четыре зеленых диванчика и на каждом из них сидят женщины с огромными животами. Все они уткнулись в телефоны, поставив их на живот. Мы сели рядом с одной из них и стали ждать своей очереди. Мама и Макс тоже достали телефоны, а я начал умирать от скуки и читать объявления на стене, потому что больше делать было нечего.
Почему важно дождаться естественного начала родов?
Что происходит в организме женщины во время схваток?
Чем может помочь на схватках партнер или акушерка?
Как войти в глубокую релаксацию во время родов?
Как создать позитивный настрой на роды?
– Мам.
Молчание.
– Мам.
Молчание.
– Мама.
– Ну что? – Она наконец отложила телефон и обратила на меня внимание.
– Если тебе не нравятся палочки, то можно пройти тренинг по созданию позитивного настроя. А то у тебя в последнее время он не очень.
– Спасибо, милый, – сказала она рассеянно.
В этот момент дверь открылась, и доктор назвал мамину фамилию.
– Присаживайтесь, – сказал доктор нам с Максом, а маме велел лечь на кровать, покрытую одноразовой простыней.
– Срок?
– Двадцать недель.
– Как себя чувствуем?
– Устала.
– Что-то рано вы устали, мама. Еще столько же, и самое трудное впереди.
«Почему он называет маму “мамой”? Это же моя мама, а не его», – спросил я шепотом у Макса, а он почему-то сжал мою коленку. Тем временем доктор с хлюпом выдавил маме на живот прозрачное желе и начал размазывать его специальной штуковиной, похожей на джойстик. Водил он правой рукой, а левой что-то печатал на клавиатуре и всматривался в экран компьютера так, как будто это был фильм ужасов.
– Ну, братец, иди сюда, – сказал он, и Макс меня подтолкнул, и я понял, что «братец» – это я.
– Видишь? – спросил доктор и ткнул пальцем в экран. На нем в каком-то темном яйце бултыхался лысый человечек.
– Сейчас мы его немножечко пощекочем, – сказал доктор и начал тыкать мамин живот.
Живот дернулся, а человечек начал переворачиваться.
– Тэкс, теперь увеличим. Видишь, это глаза, а вот нос и рот. На тебя похож, между прочим. Смотри, он держится за пуповину. Родители, пол уже знаете?
– Нет, – хором ответили мама и Макс.
– Хотите узнать?
– Хотим, – вдруг ответил я, хотя меня никто не спрашивал.
– Родители, согласны? – спросил доктор. Мама с Максом кивнули, а доктор сказал:
– Мальчик. Стопроцентный мальчик.
– Ой, – сказала мама.
– Ого, – сказал Макс.
А я ничего не сказал. Я вдруг подумал, что этот второй мальчик сидит у мамы внутри и что маме еще придется его рожать. И что он будет совсем маленьким. И что вдруг что-то будет не так. А вдруг мама умрет во время родов?
– Морковкин, ты рад? У тебя будет братик.
– Угу, – ответил я, хотя на самом деле не радовался, а волновался.
Когда мы приехали домой, я тут же полез в «Википедию». Оказалось, что:
1) ежедневно в мире около 800 женщин умирают от предотвратимых причин, связанных с беременностью и родами;
2) в США показатель материнской смертности опустился до рекордно низких значений 9,1 на 100 000 живых рождений в период между 1979–1986 годами, но к 2008 году поднялся до 24 смертей на 100 000 рожениц;
3) в России в 2001 году показатель материнской смертности составлял 36,5 на 100 тыс. родов, а в 2015-м достиг абсолютного исторического минимума за всю историю страны – 10,1 на 100 тыс. родов.
Восемьсот женщин каждый день. А вдруг мама окажется среди них? Вдруг абсолютный исторический минимум поменяется на абсолютный исторический максимум? Вдруг маленький лысый человечек из живота ее убьет? Я думал об этом, лежа в кровати и уставившись в потолок. Что тогда будет со мной? Я буду жить с бабушкой и все время есть гречку? Или меня заберут папа с Девицей и мы будем жить без режима дня и есть пиццу? А может, я останусь с Максом и мы вместе умрем от голода, потому что он умеет готовить только бутерброды со шпротами? Я подумал, что готов обойтись без пиццы, и даже могу рано ложиться спать, и чистить зубы, и ходить в школу, и даже не прогуливать физру, только чтобы мама всегда-всегда была со мной.
– Ты спишь? – в дверях стояла мама.
– Еще нет.
– Полежать с тобой?
– Да.
– Мне показалось, ты даже не обрадовался, когда мы узнали, что это мальчик.
– Я не успел об этом подумать.
– А о чем ты думал?
– Неважно. Хорошо, что это мальчик.
– Почему?
– Потому что если бы это была девочка, ты назвала бы ее Мариэттой.
– Что за чушь?
– Ты сама однажды сказала, что если бы я родился девочкой, ты назвала бы меня Мариэттой.
– Морковкин, я пошутила.
– А как ты его назовешь?
– Не знаю, я пока про это не думала. А ты?
– Мне кажется, что, не обязательно его называть на букву «М».
– Хорошо, не будем. Ложись спать.
Мама ушла, а я еще долго не мог заснуть, потому что пытался вспомнить странное слово на «Б», думал о том, что так и не получил ответа от Жан-Пьера, хотя прошел уже месяц с его последнего письма, и что завтра будет вонючая физкультура, а еще восемьсот женщин умрут, потому что решили стать мамами.
Глава 9в которой я занимаюсь физкультурой и наконец получаю ответ
Завтра все-таки наступило, и физкультура вместе с ним. Пришлось плестись в школу. Справедливости ради, мы все-таки не плелись, а ехали на машине. Мама сдержала свое обещание и отвезла меня, а по дороге мы заехали в бассейн и забрали мой рюкзак.
Первые две формы, которые купила мама, я забыл – то ли в зале, то ли в классе, то ли в раздевалке. Мы с мамой так и не поняли. Одну забытую форму я искал везде, где только можно, – в раздевалке на первом этаже, в спортзале, в нашем классе и даже в туалете, – но так и не нашел. «Я в этом не сомневалась», – хмыкнула мама и заказала еще одну, точно такую же. Но через две недели она тоже пропала. Я решил, что мне конец, но мама просто сказала, что больше она ничего покупать не будет и пусть я сам выкручиваюсь. И я выкручивался всеми возможными способами. Делал вид, что заболел. Говорил, что забыл форму, и это почти была правда. И пока все мои одноклассники прыгали, скакали, перемахивали через козла, отжимались и делали приседания, я сидел на скамейке и играл в змейку. Через месяц учительница физкультуры пошла к нашей классной, а та позвонила маме, и маме пришлось покупать третью форму.
– Если потеряешь, сам знаешь, что будет, – сказала она таким тоном, что даже кошке стало не по себе и она галопом умчалась куда подальше.
Физкультуру я ненавижу из-за учительницы. Думаю, сама она никогда не занималась спортом: все, что учительница умеет, – это свистеть в свисток и орать страшным голосом: «И-и-и… Пошли! Дружно! Выполняем подскоки на месте с поворотом на девяносто градусов… Глазки открываем, не спим. А теперь перекатываемся с пятки на носочек… с пятки на носочек. А теперь руки на пояс и поскакали боком, как зайчики». Свисток. «А теперь в другую сторону с поворотом на сто восемьдесят градусов».
Разве зайчики так прыгают? Сам я, когда так прыгаю, начинаю хохотать как сумасшедший, потому что, если со стороны посмотреть, это совершенно безумное зрелище. «Я что-то не поняла: что это нам так весело? Сейчас у меня будешь отжиматься десять раз», – сказала мне однажды физручка.
Если бы она знала, как я отжимаюсь, то вряд ли захотела бы на это посмотреть.
А один раз физручка заявила, что побрила бы меня машинкой, потому что волосы у меня длинные как у девчонки. Я попробовал объяснить ей, что это сексизм: мама считает, что мальчики могут ходить с длинными волосами, носить розовую одежду, если она им нравится, и играть в куклы или еще что-то в этом роде. Но физручка сказала что-то типа: «Совсем уже. Докатилась пропаганда».
– Что такое пропаганда? – спросил я маму.
– Пропаганда – это когда тебе пытаются навязать какие-то идеи. Например, по телевизору или в газетах. Или на листовках. Или еще как-нибудь. А что?
– А мои волосы – это пропаганда?
– Что ты имеешь в виду?
– Так сказала физручка.
Пришлось рассказать все маме, а мама ужасно рассердилась и весь вечер говорила Максу, что это «совок» и что таких учителей надо «гнать взашей». А Макс объяснял ей, что эта учительница работает в школе уже пятьдесят лет, если не сто, и прогнать ее никак нельзя. А мама сказала, что это школа, а не богадельня. А я на всякий случай залез в интернет и выяснил, что богадельня – это благотворительное заведение для содержания нетрудоспособных лиц (престарелых, немощных, инвалидов, калек и выздоравливающих).
А потом мама позвонила нашей классной, та поговорила с физручкой, и с тех пор она больше не предлагала меня побрить.
В этот понедельник мама специально проверила, взял ли я с собой форму и сменку, и велела Максу проводить меня в спортзал. «Прости, старичок, – сказал он. – Ничего не могу поделать. Приказ есть приказ». Поэтому мне пришлось прыгать как зайчик, и бегать, и отжиматься, хотя я только делал вид, что отжимаюсь, а на самом деле лежал на полу, старался не дышать, чтобы не чувствовать запах физкультуры, и смотрел на своих одноклассников, корчившихся в страшных муках. И все равно я ужасно устал, и потом ничего не соображал на математике, и все время отвлекался, и думал о том, куда пропал Жан-Пьер, о том, что надо позвонить Йохану, о том, как классно было бы сейчас поиграть в «Зельду», о том, что я давно не был у бабушки, и о том, что скоро будет Новый год.