— Может, поспрошать болгарских купцов?
— Пустое, — князь, махнув рукой, отпустил монаха.
Но письмо все-таки поселило беспокойство у него в душе. За завтраком от княгини не ускользнуло, что муж встревожен. «Прочитал письмо», — догадалась она, а вслух спросила как можно ласковей:
— Что пишут из Рима?
— Верховный понтифик пугает нас монголами…
— Делать нечего понтифику. Свои-то враги опаснее будут. Да что о пустом думать, князь. Вели-ка лучше пир готовить.
Засуетились, забегали люди. Ожил княжеский двор, дремавший доселе несколько месяцев. Отовсюду слышались визг забиваемых свиней, блеяние овец, предсмертный рев молодых быков.
Воевода подгадал на пир. Посадили его далеко от князя. Аскольд недоуменно посмотрел на отца, тот усмехнулся:
— Ничего, сынок, воля княжья что ветер — не усмотришь, с какой стороны дует.
Козельцы на пиру пробыли недолго, да их никто и не держал. Утром на рысях отряд двинул домой.
Глава 9
Как долго течет время, когда приходится ждать! Но еще нестерпимее тянется оно, когда ждешь любимого. Вести с запада в Козельске были редки и скудны. Шли они окольными путями: то через Чернигов, то попутным ветром из Киева. Поругивали воеводу: забывчив стал старик, поэтому и не шлет вестового. Того не знали земляки, что не мог Сеча вопреки воле великого князя послать гонца домой. Тот считал, что достаточно их скачет в Чернигов, а оттуда вести и сами дойдут. Вот и мучилась Всеславна, ловя каждое словцо, любое веяние с запада. Но о походе ничего не было слышно. Она же и тому радовалась, что не было худых сообщений. Худые вести — они всегда быстро бегут.
Но однажды привычная череда дней была прервана важным событием.
Как-то после обеда, когда на улице лил дождь, княжна прилегла и не успела погрузиться в сладостные мечты, как в светлицу вбежала Малуша. По ее испуганному лицу Всеславна поняла: что-то произошло, и сердце ее тревожно забилось. «Неужели?»
— Малуша, милая, что с ним?..
— Нет-нет, — поспешно успокоила та княжну, — но тебя спрашивает какой-то гонец с Киева.
— Проси, — княжна набросила широкую, черного бархата, накидку.
В комнату вошел высокий мужчина. Он был в длинном чапане. Глубокий капюшон скрывал лицо, так что видны были только большие серые глаза — бесстрастные и чуть нагловатые. С мокрой одежды тут же натекла лужа. Мужчина отбросил капюшон, и перед княжной предстало лицо немолодого человека, густо, до самых глаз, заросшее рыжей бородой. Что-то знакомое показалось Всеславне в его облике.
— Что, не признала, княжна? — Голос звучал чуть насмешливо. — Постарел, видать… А ты хороша, ой, хороша! Невеста… Чупрыня я, помнишь такого? Кто тебе первую земляничку носил?
— Дядя Чупрыня! — просияв, девушка бросилась ему на шею.
— Осторожно, дочка, измокнешь. Вишь, я какой, сколь налил. Ты уж прости меня…
— Да уберут сейчас, а ты ступай в горницу. Сними мокрое, найдем, во что тебя переодеть.
— Да нет, идти мне надо. Вот бумагу тебе доставил. От тетки, тьфу ты, от княгини, — виновато поправился он.
Неторопливо расстегнув пуговицы, Чупрыня долго копался за пазухой и наконец достал измятое свернутое трубкой послание. Всеславна приняла его с трепетом. Еще не читая, почувствовала, что оно повлияет на ее дальнейшую судьбу, что оно рушит ее сокровенные думы. Читать при госте не хотела, а выпроводить его просто так не могла. Девушка положила письмо на столик и, взяв Чупрыню за руку, попробовала повести за собой. Гонец уперся.
— Спасибо за хлеб-соль, но не могу, — мотнул Чупрыня головой так, что длинные волосы закрыли лицо. — Дружка давнего встретил, обещал ему вернуться быстро. Другой раз… Да свидимся еще, мне велено тебя дождаться… Когда велите ехать?
— Куда ехать?
— Дак велено без тебя не вертаться.
— Случилось что? — с испугом спросила княжна.
— Да не знаю. Велено тебе передать бумагу и ждать тебя. Ну, бувайте. Пойду я…
Не успели его шаги стихнуть за дверью, Всеславна бросилась к письму. Тон письма и само написание букв поразили ее. Тетка так не писала — она любила выводить вензеля. Это же была какая-то грубая, жесткая рука. Если бы не Чупрыня, княжна вернула бы послание. Но появившееся было сомнение сменилось тревогой, когда девушка прочитала, что здоровье дяди в опасности. Эта весть поразила ее нежное сердце. Всеславна тут же приняла решение ехать.
Погода налаживалась. Дождь прекратился. Князь Василий ее поездке не возражал.
— Я дам тебе охрану, — сказал он серьезно. — Когда поедешь?
Для девушки это был самый больной вопрос. Сердце разрывалось — жаль было тетю, у которой сильно заболел муж, но как можно было уехать, не повидав того, кому обязана жизнью, кто намертво приковал ее сердце?
— Не знаю, — тихо ответила она и смахнула выступившие слезы концом наброшенного на плечи платочка. Всеславна не посвящала брата в свои сердечные тайны, считая его еще маленьким. Но суровые будни сделали из мальчика не по годам созревшего мужчину.
— Я ему все скажу, — так же тихо проговорил Василий, глядя сестре прямо в глаза.
— Спасибо, Василек! — порывисто обняв его, девушка побежала в дом. Отъезд был назначен через четыре дня.
Оставив недоброжелательный стольный град, Сеча повел отряд домой одному ему знакомой ближней дорогой, хотя и трудной. Она пролегала лесом, зато когда вырвалась на открытые места, воинам предстала мирная чарующая картина. Хлеба поспели, тяжелый колос гнул стебли к земле. Урожай был добрый. Вовсю шла уборка — любо было смотреть, как орудовали смерды серпами. Воевода невольно залюбовался этой картиной.
— Знаешь, — обратился он к гриду, — в душе я хлебороб. Дед мой землю пахал, да и отец начинал хлебопашцем. А вот тяжкая наша жизнь сделала меня воином. Зато здесь, — он приложил руку к сердцу, — до сих пор сохранилась тяга к земле. Порой так хочется взять в руки косу или серп и, как эти смерды, работать, работать…
Сердце Аскольда неудержимо рвалось вперед, к родным местам. Несмотря на то что отряд двигался ходко, порой не жалея коней, ему казалось, что едут медленно, и юноша все стремился вырваться вперед. Только осуждающий взгляд отца заставлял сдерживать коня. На одном из привалов отец сказал:
— Дойдем до «скифского князя», оттуда дорога тебе известна, и ступай с Богом.
К заветному месту вышли внезапно. Лес расступился — и вот оно предстало перед отрядом. На холме возвышалось каменное изваяние вровень человеческому росту. Немигающими глазами оно смотрело на восток — туда, где остались родные степные просторы. Кроткий сиротливый взгляд вечно печалился о покинутой навсегда земле…
За холмом начиналась знакомая дорога. Аскольд махнул отцу рукой, стегнул коня и понесся, обгоняя ветер. За ним бросились несколько всадников, в основном его друзья, такие же нетерпеливые, как сын воеводы.
Всеславна не находила себе места, уже дважды откладывала отъезд и понимала, что больше этого делать нельзя. Ее и так мучили угрызения совести перед тетей, но девушка ничего не могла с собой поделать.
Чупрыня бывал в доме часто. Каждый его приход для княжны был сущим наказанием. Мужчина стоял молча, топчась на месте, и только серые глаза смотрели с укоризной, когда Всеславна очередной раз говорила:
— Завтра.
Киевлянин, кряхтя в ответ, разворачивался неловко, как ладья с неумелым кормчим, и вразвалку спускался по скрипучим ступеням. После его посещения девушка бросалась в спальню, и горькие слезы текли по ее лицу. В эти минуты она чувствовала себя глубоко несчастной.
Все же день отъезда наступил. Всеславна твердо приняла решение: ехать завтра. Теперь она корила себя, что попусту потратила столько времени, и хотела ехать как можно скорее, чтобы скорее вернуться. Оставшийся день и часть ночи прошли в сборах. Утомленная суетой, девушка прилегла далеко за полночь.
Когда проснулась, уже светало и за окном вовсю кипела жизнь. У повозки, запряженной цугом, хлопотали два мужика. Верховые кони у привязи подбирали с земли остатки просыпанного овса. Невдалеке стояла группа собранных по-походному воинов. В растерянности девушка заметалась по светлице: реальность отъезда стояла за порогом.
Утренняя трапеза долго не задержала, и вскоре княжна со служанкой стояли во дворе. Пришел брат, собрались дворовые люди. Всеславна расцеловалась с Василием, поклонилась провожавшим, которые хором пожелали ей доброго пути. Женщины украдкой смахивали слезы. Но время было спокойное — в Киев часто ездили горожане, дорога была безопасной.
Всеславне подали коня. Брат выдал ей в сопровождение шесть воинов во главе с Зубом — плотным, видавшим виды бойцом. Не успел отряд съехать со двора, как к нему присоединился Чупрыня. Зуб недоверчиво поглядел на него из-под лохматых бровей и оглянулся на княжну.
— Это наш. Он из Киева и поведет нас туда. Его прислала моя тетя, — объяснила девушка.
Зуб промолчал, но решение княжны явно пришлось ему не по душе. Чупрыня пристроился в хвосте, и отряд продолжил движение. Узкие кривые улочки вскоре остались позади, и отряд, миновав ворота верхнего города, спустился к Другусне. Прогрохотав копытами по бревенчатому мосту, переброшенному через речушку, кони вспугнули дремавших на солнце собак, которые подняли им вслед незлобный быстро затихший лай. Густой ивняк, росший по берегам, скрыл дорогу, выведшую их на улицу нижнего города. Все жители — и стар, и млад — еще до восхода солнца были на полях, отчего все вокруг казалось вымершим. Но если бы всадники оглянулись, они увидели бы, как вслед за ними, крадучись, едет одинокий верховой. Укрывшись за прибрежным ивняком, он провожал их долгим недобрым взглядом.
Кони весело тянули повозку, где восседала Малуша, с горечью глядевшая на полюбившиеся ей места. Как только остались позади последние домики, Чупрыня, подхлестнув коня, вырвался вперед и возглавил отряд. Зуб неохотно уступил ему место, но, помня слова Всеславны, промолчал и на этот раз. Благополучно переправившись через ручьи, набухшие от последних дождей, Чупрыня резко изменил направление, и отряд стал подниматься вверх.