Так прошли первые сутки. К ночи напор татарских штурмовых отрядов уменьшился. Можно было немного расслабиться, и Сеча вдруг ощутил страшную усталость. Передав дежурство сотскому Трувору, он отправился немного поспать.
Глубокой ночью сотский заметил в поле какое-то движение. Чтобы разглядеть получше, приказал привязать к стрелам несколько лент от татарских стрел, которыми те пытались поджечь город. Дружинники враз выстрелили — и пламя осветило огромное количество татар, тащивших по направлению к воротам какой-то тяжелый механизм.
— Будут взламывать ворота, — пояснил, подходя, Аскольд. — Надо отца будить.
Это была реальная угроза прорыва. Сеча долго хмурился, вглядываясь в темноту через узкую бойницу, потом выпрямился и сказал тихо:
— Придется выходить.
Аскольд словно ждал этого решения.
— Дозволь тогда мне, — спокойно, словно речь шла о простой прогулке, сказал он.
— И мне, — Трувор встал рядом с юношей.
Воевода оглядел обоих.
— Ты, Трувор, будешь на своем месте. Насмерть стоять, если придется, — отчеканил он. — Аскольд, подбери себе людей.
Добровольцев нашлось хоть отбавляй. Решили, что Трувор с отрядом сделает вид, что собирается атаковать врага со стены, воспользовавшись его же лестницами, нажмет покрепче. Татары побегут, находящиеся рядом вынуждены будут прийти к ним на помощь. Тогда и откроют ворота. Головной отряд поведет Аскольд, под прикрытием двух других отрядов по тридцать человек. Надо будет успеть уничтожить машину и мост через Другузну.
Порок разобрали быстро: при свете факелов сняли колеса, оси. Остов Аскольд приказал оставить на дороге, как помеху самим же татарам. С легкостью прогнав попытавшийся было атаковать отряд татар, кинулся к мосту. Несколько человек уже выворачивали мечами доски, бросали их в реку. Вода подхватывала добычу и уносила в темноту. Один воин, сняв доспехи и прыгнув в реку, обвязывал сваи веревкой. Пара рывков — и моста как не бывало. Разбираться, все ли на месте, было уже некогда: в воздухе запели татарские стрелы.
— Уходим! — скомандовал Аскольд.
Уже в городе выяснилось, что отряд потерял двух человек.
Менгу-хан крепко спал. Его подняла весть о дерзком нападении урусов. Как ошпаренный, он бросился к выходу. Яростно нахлестывая коня, доскакал до реки. По-кошачьи зоркие глаза разглядели в темноте толпу отступающих воинов. Хан стиснул зубы и, издав бешеный вопль, рубанул первого поравнявшегося с ним воина, бегущего с поля боя. Узнав его рев, отступающие заколебались. Они осаживали и разворачивали коней. Вскоре подошли свежие силы — и татары вновь пошли в атаку.
Огромной неприятностью была для Менгу потеря единственного порока — с ним ушла надежда на быстрое взятие города. Хан долго не мог успокоиться. Никто не решался подойти к нему.
Но гнев, как и радость, не могут длиться вечно. Поостыв, Менгу велел собрать курултай. Увидев на лице Гуюка торжествующее выражение, он снова было вспыхнул, но сдержался — внутренняя ссора могла погубить дело.
— Урусы торжествуют победу. Надо штурмовать сегодня же утром! — предложил он. Глаза его горели, рука крепко сжимала рукоять сабли.
Гуюк возразил:
— После ночного поражения воины не готовы идти на решительный штурм. Я и сам не поведу их — не хочу испытать горечь поражения.
— Ты просто трус! — Менгу повернулся к своим, ища поддержки, но советники угрюмо молчали. Гуюк-хан угрожающе поднялся, сверля Менгу узкими глазками.
— Успокойтесь, досточтимые ханы! — выступил меж ними темник, похожий на Субудая. Он поклонился каждому хану и не торопясь продолжил: — Обороной города руководит опытный, знающий человек. Город хорошо подготовился, взять его непросто. Надо уходить на юг. — Он обвел присутствующих подслеповатыми глазками.
— Но там глубокий ров, — возразил Гуюк.
— Рвы можно зарыть, так же как и выкопать. А здесь крутые склоны и река не дают нам развернуться. Мы хотели дешевой ценой взять город. Но осада показала, что мы просчитались. Я думаю, лучший выход — оставить город.
Горячий Гуюк-хан возмущенно вскочил.
— Я преклоняюсь перед твоими сединами, но последовать твоему совету не могу. Подумай, что говоришь! Уйти, оставить этот городишко! Да что подумают о нас враги! Что мы совсем обессилели, раз не можем справиться с этим огрызком.
Темник поглядел на хана, застывшего в ожидании ответа, поглубже спрятал под себя ноги и отпил из пиалы кумыс.
— Урусы видели свое слабое место, поэтому и пытались его укрепить. И им на руку, что мы стоим здесь, как глупые бараны, пытаясь сломить их. Надо идти к Батыю и просить помощи. Нужны пороки — без них города не видать. И наступать надо с юга. — Он поставил пиалу на кошму.
Заговорил Менгу.
— Урусы надеются, что к ним придет помощь. Давайте пошлем им в подарок головы их посланцев. Пусть убедятся, что ждать нечего. Это поубавит их пыл, а мы предложим им сдаться.
Многие поддержали это предложение. Темник уныло покачал головой, глядя, как оба хана согласно улыбаются друг другу.
Татары внезапно прекратили осаду и отошли от стен. Козельцы с удивлением наблюдали за всадником, который, чертыхаясь, переправлялся через стремительные воды Другузны. Не доезжая городских ворот, он размахнулся и швырнул к стене какой-то мешок.
— Урусы! Сдавайтесь! — прокричал он и, развернув коня, поспешно поскакал назад.
Русские спустили на веревке паренька и, когда он подхватил мешок, дружно втянули его обратно. Когда Трувор развязал мешок и вытряхнул его содержимое на землю, собравшимся предстало страшное зрелище — две человеческие головы, черные от запекшейся крови. Дружинники с трудом узнали в них Юшку и Игната.
— Вечная память вам, други, — тихо и скорбно произнес Трувор. — Не видать нам помощи, братцы…
Глава 9
Еще с вечера Сеча заметил на противоположной стороне Жиздры какое-то движение. Татары таскали лес и что-то сооружали.
Наутро, едва забрезжил рассвет, воевода был на крепостной стене. Густой туман над рекой укрыл берега от посторонних глаз. Когда восходящее солнце прогнало молочную пелену, стало ясно: татары навели переправы. Правда, с высоты они выглядели жидковатыми, река легко ими играла.
— Пороки по ним не протащить, — пробормотал воевода. — Но что они задумали?
Он внимательно разглядывал противоположный берег, не обращая внимания на напевы редких вражеских стрел. Враги повалили на берег, как черви после дождя. Стало ясно, что готовится серьезная атака.
— Ну как тут, воевода? — раздался звонкий голос князя Василия. — А где Аскольд?
— Може, у церкви. Княжна девчат мужскому ремеслу обучает. Ну а Аскольд вроде в помощниках.
— А что татары? — переключился князь на главное.
— Да вот, затихли, окаянные. Думаю, на штурм пойдут…
В это время татары начали переправу. Некоторые не удерживались на скользком мокром настиле и летели в воду. Не всем удавалось добраться до берега — тяжелая намокшая одежда тянула вниз.
Кое-как они все же переправились и затаились под прикрытием крутого берега, что-то выжидая. Вот на мосту показалась еще одна группа людей, судя по одежде — русские. После переправы их построили впереди, и все двинулись к городу.
— Братцы, да это ж наши, бояре! — воскликнули на стене. — Вон, Мороз первый!
Урусы шли медленно, падали. Татары остервенело стегали их плетками, заставляя подняться. Человеческая волна подкатывала все ближе. Когда до города оставалось шагов тридцать, вперед выскочил боярин Вырда. Подняв над головой связанные руки, он пронзительно закричал:
— Други, бейте их, нехристей! Прощайте! — повернулся и пошел грудью на выставленные вперед тонкие татарские копья. Многие последовали его примеру. Завязалась свалка, ряды расстроились. План Менгу рушился.
Хан Батый второй день наслаждался покоем. Ему надоела беспрерывная полугодовая скачка, и, хоть он и не дошел до тех территорий, где, по рассказам очевидцев, был рай для его войска, приказал сейчас разбить лагерь. Ему приглянулось это место — открытое, без лесов. Невысокие зеленеющие холмы разбегались далеко по сторонам. Меж них вилась небольшая речушка.
Хан лежал на вершине холма на толстой кошме. Заботливые слуги застелили ее шкурами, пропахшими дымом костров. Заложив руки за голову, хан Батый смотрел в бездонное голубое небо. Его уже давно беспокоило молчание Гуюка и Менгу. Неужели до сих пор они не одолели ничтожных урусов? Если так, это тревожный знак — значит, враг сильнее, чем они рассчитывали.
Хан вскочил, сбрасывая нагретые своим телом шкуры. Со всех сторон к нему бросились верные тургауды.
— Коня!
Ему привели белого, как зимний снег урусов, жеребца. По словам великого шамана, этот конь должен был принести Батыю счастье. И полетело с холма на холм белое диво. За ханом неслись тургауды, подпрыгивая в седлах. Вот и аил Субудай-багатура. Субудай сидел на шкуре, зажмурившись и подставляя солнцу отекшее жирное лицо.
— А, это ты, достопочтенный хан, — он приоткрыл один глаз. — Что привело тебя к старому человеку?
— От Гуюка нет никаких вестей. Неужели они не могут взять этот маленький городишко?
— Мой хан, Гуюк похвалялся взять его быстро. У хвастуна всегда длинный язык и короткий ум. — Багатур тяжело поднялся и заковылял к хану, который гарцевал на лошади.
— Что ты предлагаешь?
— Не надо было нападать. А коли напали — надо добивать, — последнее слово Субудай сопроводил решительным жестом.
— Вели трубить сбор! — Хан дернул узду.
Лицо старого воина расплылось в радостной улыбке. Все пришло в движение. Затрепетал на свежем весеннем воздухе хвостатый ханский стяг. Орда двинулась на Козельск.
Глава 10
Река запарила еще с вечера. То тут, то там на ее широкой глади появлялись тонкие белые языки. Они быстро таяли в сгущающемся сумраке, чтобы, окрепнув и набрав силу, вспыхнуть вновь и расти, превращаясь в густую белую пелену, которая постепенно поглощала реку, растекалась по глухим оврагам и безмолвным низинам. Туман клубился, словно поверхность закипающего котла, поднимался выше и выше. Вскоре он добрался до подножья крепостной стены и перевалил через нее, окутав город непроглядной мглой. На расстоянии двух шагов ничего нельзя было различить.