— А как? — недовольно спросил вставший на ноги, тяжело и яростно дышащий «синяк». — Я что, плохо душу?
— Нет, не плохо — даже очень натурально душите. Только подойдите к своему брату со спины. Каракалла такой коварный, гнусный тип, что никогда не посмел бы взглянуть в глаза жертве. Ну, прошу вас!
«Синяку» не очень-то понравилось выражение «гнусный тип». Он-то считал себя императором, а поэтому и действовал решительно, по-императорски. У Володи же были свои задачи. Он хотел произвести на преступника сильное впечатление, воспроизведя действительные события.
Каракалла подчинился. Сцену убийства Геты прорепетировали раза три, потом чтец прочел эпилог, и Володя сказал, что на сегодня актеры свободны. Мужики с облегчением рухнули на траву рядом со съестными и питейными припасами и принялись их уничтожать. Кошмарик сел рядом, закурил, потом сказал:
— Господин режиссер, а как быть с костюмами?
Володю вопрос ошарашил — на самом деле, о костюмах он как-то и ни подумал.
— Да, режиссер, — сказал Каракалла, — ты уж нам удружи, дай какие-нибудь костюмы, а то какой же я император в этом рванье?
И тут Володя вспомнил, что мама повесила на одно из окон на даче розовую занавеску, привезенную из города. Она вполне могла бы сгодиться на тогу.
— Вам, Каракалла, я тогу принесу! — пообещал он.
— Кого, кого? — не понял «синяк».
— Да одежда такая, императорская — увидите! А вот что делать с другими, прямо не знаю. Не могли бы вы у кого-нибудь одолжить короткие халаты?
«Бабьи халаты» Гета и чтец надевать наотрез отказались — вот еще, всю Воронью гору смешить! И бухарик, играющий чтеца, предложил:
— Слушай, режиссер! А хочешь, мы в трусах на сцену выйдем?! Там ведь в твоем Древнем Риме жарко было, все, поди, полуголые ходили, вот и мы так выйдем. А что — пусть все мои наколки увидят! Это же — иконостас!
Но Володя решительно запротестовал и пообещал принести что-нибудь из дома — две другие занавески на окнах решали проблему.
Когда все вдоволь навалялись на траве и поднялись, чтобы идти, Кошмарик обратился к мужику, игравшему Каракаллу:
— Слушай, ты не знаешь, кому на горе одну монету старинную задвинуть можно? Только… любитель этот крутым мужиком должен быть. Дорогая монета. Может, есть у вас здесь такие собиратели?
«Синяк» вначале будто и не понял, о чем спрашивает его продюсер, а потом как-то странно повел глазами, будто следил за полетом вороны, и сказал:
— Всякие у нас тут людишки есть. Есть и сильно крутые, только связываться тебе с ними я не советую, честно. Нехорошие это люди…
— Люди или… один человек?
«Синяк» скривил свое сизое лицо в нехорошей улыбке:
— Слышь, паря, не вяжись, а?
— Все, понял… — кивнул Кошмарик, так ничего и не поняв, кроме того, что «синяк» не хочет связываться с какими-то солидными местными то ли дачниками, то ли жителями. Но его любопытство и желание найти нумизмата-душителя достигли предела.
— Ну как, Вовчик, доволен? — спросил он у друга, когда они спускались по дорожке в сторону дома.
— Доволен! — ответил искренне взволнованный Володя. — Если даже и не придет никто на наш спектакль, я все равно счастлив буду. Знаешь, мне режиссером стать захотелось!
Кошмарик хохотнул, покрутил головой, но промолчал. Он был уверен, что режиссеры — нищий и несчастный народ.
…Настал день представления «Победы Каракаллы». Володя был сам не свой в ожидании этого события. Он то ходил на станцию, смотрел афишу — не сорвали ли ее? Подходил к магазину, где по-прежнему сидели бухарики, спрашивал, учат ли они роли, не подведут ли? Мужики заверяли его, что все будет «нормалек», только вот тридцатки за выступление маловато, и надо добавить хотя бы по чирику на нос. Володя попросил Леньку о прибавке к жалованью «господ артистов», Кошмарик пошумел, но согласился. Заготовили и четыре факела — на палки густо намазали гудрон, который нашли на одной из строек.
И вот уже в семь часов вечера, взяв магнитофон, сняв с окон занавески, — мама в тот вечер уехала ненадолго в город, — захватив факелы, Володя и Кошмарик направились в сторону знакомого участка.
— …А вот сейчас ништяк будет, — вдруг радостно сказал Кошмарик. — Придем — а там рабочие пашут! Землю роют!
Володя испугался. Он и не подумал о том, что участок могут занять.
— Может быть, попросим их дать нам сыграть? — неуверенно спросил Володя.
— Фига с два они тебе разрешат! Частная собственность! Работа — волк, в лес убежит! Или хочешь, чтобы я снова бабки свои в ход пустил? Нет, не дам больше! Да и рабочим мои деньги — тьфу!
Но, как видно, Аполлон — покровитель искусств, был благосклонен к Володе. Участок был пуст, если не считать одного актера, который сидел на бетоне фундамента и, шевеля губами, повторял текст. Увидев режиссера с продюсером, он заулыбался, а потом сказал, что остальные артисты скоро подойдут. Друзья срочно занялись сооружением сцены. Положили доски, велели забраться на них артистам и попрыгать, попрыгали сами и убедились, что сцена крепкая и может выдержать даже балет Мариинского театра.
Через полчаса пришли остальные актеры. Оба были в легком подпитии и в дурном расположении духа.
— Короче, хозяин, — заявил Каракалла, — гони вперед полтинник, или играть на будем. Сам не знаешь, что ли, — актеры на сцену должны выходить в легком возбуждении.
— Не дадим! — проявил решительность Володя.
— Тогда все, сваливаем! — закричал Каракалла. — Не надо нам вашего спектакля! В лабаз вон картошку привезли, разгружать зовут! Больше заколотим! Пошли, кореша!
Бухарики и впрямь сделали вид, что уходят, и это напугало Володю.
— Кошмарик, дай ты им…
— Не дам! — заявил Кошмарик. — Возьмут и не вернутся! Лучше уж я сам сгоняю в лабаз! Ждите!
Скоро требуемый «допинг» появился, и настроение господ артистов заметно улучшилось. Володя предложил им надеть костюмы, и мужики, гогоча, стали стаскивать с себя свои драные шмотки. Через двадцать минут они уже стояли кружком и курили, поглядывая друг на друга и посмеиваясь — все трое были задрапированы в розовые портьеры и выглядели в северном ландшафте довольно причудливо, если учесть, что из-под тог у них торчали волосатые ноги в грязных стоптанных кроссовках и ботинках.
— Так! — волновался до дрожи Володя. — Уже половина девятого! Я договорился с ними, что начнут, когда заиграет музыка! Только кому поручить магнитофон? Очень не хочется мелькать среди выступающих. Представляешь, придет этот… маньяк и увидит меня. Он же сразу догадается!
— А как мы догадаемся, что это — душитель? — нервно посасывая сигарету, спросил Кошмарик. — Он что, обязательно «Чемпионом» должен вонять? Со мной теперь этот номер не пройдет — не поверю!
— Есть еще одна примета, — шептал Володя. — Ведь я его довольно глубоко в ногу ножом саданул. Прошло не больше двух недель, он, наверное, прихрамывать должен. Как думаешь?
— Не знаю, меня в ногу никто ножом не пырял. Пырнут — тогда расскажу.
Время бежало, до девяти осталось пятнадцать минут, но публики не было. «Неужели никто не придет? — с трепетом думал Володя, кусая ногти. — Кошмарик тогда заест меня насмешками. Сам, скажет, и попался в свою мышеловку, а и аря свои деньги потратил!»
Когда до девяти часов оставалось пять минут, где-то за перекрестком послышался неясный гул, были слышны отдельные выкрики. Володя и Кошмарик развернулись в сторону шума, и вдруг из-за поворота показалась толпа. За версту было видно, что приближающиеся ся люди по своему общественному положению находятся на одном уровне с господами артистами — разнузданные, грязные, в подпитии, они громко ругались, смеялись и кривлялись на ходу. Володя ясно видел, что направляются они точно к импровизированному театру.
— Толя-а-ан! — заорал издали один бухарик. — Ну я тебе искренне завидую! Ты пошел на повышение!
Толян, то есть Каракалла, уже стоявший на помосте, отвечал с некоторым смущением:
— Да вот, решил на время римским императором заделаться. С детства мечтал артистом стать.
— Значит, осуществилась мечта идиота? — весело кричал подходивший оборванец.
— Выходит, так, — тер сизый нос Каракалла.
Толпа полубомжей подошла к месту представления. В воздухе сильно запахло перегаром. Володя понял, что, если через минуту спектакль не начнется, он или убежит отсюда, или упадет в обморок от удушливого запаха. Режиссер понял, что зрителями будут те, кого пригласили на спектакль артисты, а если случайно появятся те, кого заинтересовала афиша, то они сейчас же уйдут, увидев толпу разнузданных бродяг. Впрочем, Володя понимал, что душителю присутствие бродяг будет безразлично. Однако пока никого, кроме них, не было, и начинать представление, длящееся не больше получаса, не имело смысла. Зато бродяги, уверенные в том, что они и представляют собой всю публику, дождавшись девяти часов, стали кричать:
— Эй, кто тут главный? Кто киномеханик? Почему кино не запускают!
— Толян! Хорош воображать, будто ты какой-то там император! Мы же знаем, — что ты просто Толик-алкоголик! Давай, начинай, хватит трепаться!
— Начинай! А то уйдем!
Кошмарик, волновавшийся не меньше Володи, злой на то, что его удалось втянуть в эту дурь, сердито шепнул другу:
— Давай команду! А то и артисты со сцены сбегут!
— Ладно, иди зажигай факелы, а я музыку включу! Черт с ним, все равно никто не пришел — кого бояться! Зажигай!
Один за другим загорелись, зачадили смоляные факелы, Володя нажал на кнопку магнитофона, из динамика тут же потек таинственный, тягучий звук гитары, разговоры и смех толпы сразу замолкли. Сцена была пуста — все артисты заранее спустились с нее, и вот с каким-то громким уханьем на нее влез чтец. Он постоял немного на краю сцены, жуя губы, и Володя испугался, что он забыл слова, постоит так да, плюнув, уйдет. Но он ошибся…
Одетый в тогу из портьеры чтец страшно сморщил лицо, будто его вот-вот стошнит, потом воздел густо украшенные наколками руки вверх и скрипучим, но громким голосом завопил: