Я в тот день в институт не поехал, сейчас уже не помню почему. Кажется, простудился и прихворнул. Малыши учились во вторую смену и после обеда убежали в школу. Днём пригородные поезда ходили редко. До наступления темноты из Киева должен был пройти ещё только один трёхчасовой поезд. Мать что-то шила, пристроившись у окна. Я заметил, как она не то нетерпеливо, не то тревожно поглядывает на стрелки стенных часов. Потом накинула на плечи своё ветхое осеннее пальтецо, пошла в сарай и вывела на пригорок козу. Была поздняя осень. Трава на пригорке увяла. В окно я видел, как коза опускала голову вниз, нюхала увядшую траву, потом поднимала голову кверху и заглядывала в глаза матери, будто хотела спросить, зачем она её сюда привела.
Но вот со стороны моста послышался грохот. Выскочив из-за прибрежных ив, поезд помчался по железнодорожной насыпи. Мать подняла руку, словно хотела поправить платок на голове, застенчиво огляделась по сторонам и робко помахала рукой навстречу приближавшемуся паровозу. Из окошечка паровозной будки кто-то высунулся и замахал рукой, в которой трепетал на ветру зелёный железнодорожный флажок.
Отгрохотал, затих исчезнувший за поворотом дороги поезд. Мать вернулась домой. Украдкой вытерла набежавшие на глаза слёзы. Я сделал вид, что ничего не заметил.
В ту ночь выпал снег и уже не сходил с земли до самой весны. Были морозы и оттепели. Были метели, и вьюги, и снежные заносы, задерживавшие движение поездов.
И прошло полгода. И снова была весна. И покрылась новеньким зелёным ковром земля. И зазеленели свежей весенней зеленью деревья вокруг.
И было ослепительное апрельское утро. Мы с отцом шли на станцию. Он ехал на работу, я – в институт. И он сказал:
– У меня сегодня торжественный день. Уже не кочегаром поеду, а помощником машиниста. Теперь уже смело могу сказать, что трудности позади.
– Трудно было кочегарить? – спросил я.
– Кочегарить было нетрудно. Трудно было человеком стать.
– Как это? – сделал я вид, что не понял.
– Всё тянуло к старому, понимаешь?! Спасибо, мать помогла!
– Как же она помогла?
– В первый же день она вышла на бугор перед домом и помахала рукой. И не знаю, почему эта картина так взволновала меня. На следующее утро у меня было, однако ж, такое настроение, что впору бросить всё и пойти обратно в этот вертеп с его пьяным угаром, к которому я привык за столько лет. Но я задумал: поеду ещё раз; если мать выйдет снова, значит, такова судьба – останусь на паровозе.
– И она вышла?
– Вышла. И представь себе: с тех пор каждый раз – и в снег и в мороз, и в метель и в дождь, – что бы ни было, она выходит на пригорок и машет рукой. Теперь вот – поверишь? – уже месяц меня совершенно не тянет к вину. И я знаю: больше уже и не потянет. Я свободный человек. Поезжу годик помощником и стану машинистом. Так что всё впереди! И запомни: мы чувствуем, что счастье было, когда оно уходит от нас. Но не чувствуем, когда оно есть. Не надо гневить судьбу. Я счастлив.
– Вот видишь, как вышло, – сказал я. – Пока ты верил, что тайна на дне колодца принесёт счастье, оно отворачивалось от тебя. А теперь, когда на дне колодца нет тайны, счастье пришло.
– Почему же теперь нет тайны?
– Ну, мы с Павлушкой золото вынули.
– Золото вынули, а тайна осталась, – ответил отец. – Когда в день нашей свадьбы мы с матерью бросили в колодец это золото, каждый из нас задумал желание и мы дали обещание прийти в день нашей золотой свадьбы, то есть через пятьдесят лет, к колодцу и сказать друг другу, что каждый задумал.
– И вам ни разу не хотелось сказать, что вы задумали?
– Хотелось, конечно. Терпеть трудно. Но сказанное легко забывается. А то, что нужно хранить в тайне, помнишь крепче. Вот мы и терпим оба. И хочется дожить, чтоб сказать…
Так мы разговаривали в тот раз.
И я навсегда запомнил тот разговор.
И куда бы я ни поехал с тех пор, где бы я ни был, я вижу картину.
Я вижу мчащийся по рельсам поезд. Я вижу пригорок и стоящую на краю обрыва маленькую женщину. Она машет рукой поезду, уносящемуся вдаль.
Я вижу старый колодец. И я вижу мужчину и женщину с белыми, словно в снегу, головами. Они идут по зелёной траве, взявшись за руки. Так ходят маленькие детишки, боясь потеряться в этом странном мире, где мы с вами живём. Я вижу, как они подходят к дряхлому, полуразвалившемуся колодцу и долго стоят с непокрытыми головами. И я вижу, как он наклоняется и что-то шепчет ей на ухо. И я вижу, как, обхватив его за шею руками, она что-то шепчет в ответ. Но я не слышу, о чём они говорят. Это тайна.