Лоттар сказала, что нет. Ей казалось, что она не может двигаться и даже с трудом открывает рот под весом напомаженных волос и всех этих нарядов. Придавленная к земле, она трепыхалась, как трепыхается спящий, силясь проснуться, чтобы избежать опасности. Мысль о браке с мусульманином была еще слишком далекой и потому не пугала – но Лоттар поняла, что если ее выдадут замуж, то разлучат со священником и она уже никогда не сможет обращаться к нему с вопросами.
– Ты знала, что тебя выдают замуж? – спросил он. – Ты этого хочешь? Хочешь замуж?
Нет, сказала она. Нет. И францисканец захлопал в ладоши.
– Уберите этот золотой мусор! – приказал он. – Снимите с нее эти тряпки! Я сделаю ее девственницей!
И обратился к Лоттар:
– Если ты станешь девственницей, все будет хорошо. Мусульманину не придется никого убивать. Но ты должна будешь поклясться, что никогда не пойдешь с мужчиной. Поклясться при свидетелях. Per quri e per kruch. Камнем и Крестом. Понимаешь? Я не позволю им выдать тебя за мусульманина, но я не хочу, чтобы в этих местах снова затеяли стрельбу.
Именно против этого, против продажи местных женщин мусульманским мужчинам, священник неустанно боролся. Он гневался, что местные так легко пренебрегают своей верой. Они продавали мусульманам девушек вроде Лоттар, за которых никто другой не дал бы выкуп, и вдов, которые родили только девочек.
Медленно и неохотно женщины сняли с Лоттар все наряды. Потом принесли мужские штаны, потертые и без галуна, рубаху и головной платок. Лоттар оделась. Одна женщина пришла с огромными страшными ножницами и остригла почти все, что осталось от волос Лоттар. Стричь было трудно из-за помады.
– Завтра ты стала бы молодой женой, – сказали ей женщины. Кое-кто из них вроде бы горевал, а другие явно презирали ее. – Теперь ты никогда не родишь сына.
Маленькие девочки подхватывали состриженные пряди волос и пристраивали себе на голову, изображая челки и пучки.
Лоттар принесла клятву при двенадцати свидетелях. Все они, конечно, были мужчины. У всех был кислый вид из-за такого оборота дела. Мусульманина она так и не увидела. Францисканец выбранил мужчин и сказал, что, если подобные вещи не прекратятся, он запрет церковный двор и им придется хоронить своих мертвых в неосвященной земле. Лоттар сидела поодаль, в непривычной одежде. Безделье было ей странно и неприятно. Закончив свою тираду, францисканец подошел и встал рядом, глядя на нее сверху вниз. Он тяжело дышал – то ли от ярости, то ли утомился, произнося гневную речь.
– Ну что ж, – сказал он. – Ну что ж.
Он порылся где-то в глубинах своих одежд, достал сигарету и дал ей. Сигарета пахла его кожей.
Санитарка принесла Шарлотте ужин, не слишком обильный: суп и компот из персиков. Шарлотта сняла крышку с миски, понюхала и отвернулась.
– Уходи, незачем тебе глядеть на эти помои. Приходи завтра – ты же знаешь, мой рассказ еще не закончен.
Санитарка вышла вместе со мной и, когда мы очутились в коридоре, сказала:
– Те, кто дома живет бедней всех, – они всегда самые придирчивые. С ней нелегко, но ею поневоле восхищаешься. Вы ей не родня, нет?
– О нет, – сказала я. – Нет.
– Когда она только поступила к нам, это было что-то невероятное. Мы стали ее раздевать, и кто-то похвалил ее браслеты, и представьте, она тут же предложила их у нее купить! А ее муж – это вообще что-то. Вы его знаете? Очень необычные люди и она, и он.
Гюрджи, муж Шарлотты, совсем недавно – еще и недели не прошло – явился ко мне в книжный магазин. Было морозное утро. Он тянул за собой тележку, полную книг и прикрытую сверху одеялом. Он уже и раньше – когда я приходила к ним в гости – пытался продать мне кое-какие книги, и сейчас я подумала, что, может быть, это те же самые. Тогда я смутилась, но на этот раз, на своей территории, смогла собраться с духом. Я сказала, что нет, я не занимаюсь подержанными книгами, они меня не интересуют. Гюрджи отрывисто кивнул, словно мои слова были излишни и не имели никакого значения для нашего разговора. Он продолжал вытаскивать книги по одной, приглашая меня провести рукой по корешку, настаивая, чтобы я оценила красоту иллюстраций или впечатлилась годом издания. Мне пришлось снова и снова повторять слова отказа, и я словно со стороны услышала, что прибавляю к ним извинения, совершенно против своей воли. Гюрджи предпочел думать, что каждый отказ относится только к очередной книге, и каждый раз доставал другую, яростно повторяя:
– А эта! Она очень красива. Вы увидите. И еще она очень старая. Посмотрите, какая прекрасная старая книга!
Это были путеводители для туристов, изданные в начале века. Не очень старые и не такие уж красивые – с зернистыми серыми фотографиями. «Путешествие по Черным Горам». «Высокогорная Албания». «Тайные земли Южной Европы».
– Вам надо пойти с ними в магазин «Антикварная книга». На Форт-стрит. Это недалеко отсюда.
Он издал звук отвращения – возможно, желая сказать, что прекрасно знает этот магазин, или что уже совершил поход туда, и притом безрезультатно, или что эти книги там и были приобретены с самого начала тем или иным образом.
– Как поживает Шарлотта? – заботливо спросила я.
Я ее что-то давно не видела, хотя раньше она часто заходила ко мне в магазин. Она приносила мне мелкие подарки: кофейные зерна в шоколаде, чтобы придать мне сил; брусок чисто глицеринового мыла, чтобы у меня не сохла кожа оттого, что мне приходится пропускать через свои руки столько бумаги. Пресс-папье со вделанными в него минералами Британской Колумбии, карандаш, который светился в темноте (чтобы, если вдруг в магазине отключат свет, я могла по-прежнему выписывать счета). Шарлотта пила со мной кофе, болтала, а если я была занята – прогуливалась по магазину, сама себя развлекая. В темные грозовые дни Шарлотта носила бархатный плащ, который был на ней и в день нашего знакомства, а от дождя защищалась огромным древним черным зонтиком. Она звала его своей палаткой. Если я погружалась в разговор с покупателем, Шарлотта касалась моего плеча и говорила:
– Я тихонечко побреду со своей палаткой. Поговорим в другой раз.
Однажды покупатель напрямую спросил у меня:
– Кто эта женщина? Я ее видел в городе с мужем. Во всяком случае, я решил, что он ее муж. Я думал, они бродячие торговцы.
Не слышала ли этого Шарлотта? Не уловила ли холодности в обращении только что нанятой мною продавщицы? (Сама Шарлотта определенно была с ней холодна.) А может, я слишком часто оказывалась занятой? Я не считала, что Шарлотта перестала меня навещать. Я предпочитала думать, что интервал между визитами удлиняется – возможно, по причине, которая не имеет ко мне никакого отношения. Я была занята и замотана, и вообще, близилось Рождество. Продажи книг неожиданно и приятно выросли.
– Пожалуйста, не подумайте, что я хочу кого-то облить грязью, – сказала мне продавщица. – Но мне кажется, вам следует знать, что эту женщину и ее мужа не пускают во многие магазины города. Их подозревают в кражах. Я не знаю. Он носит этот макинтош с широкими рукавами, а она – плащ. Но я точно знаю, что раньше они под Рождество срезали остролист у людей в садах в разных местах города. А потом обходили многоквартирные дома, пытаясь этим остролистом торговать.
В то холодное утро, отказавшись купить книги с тележки, я снова спросила у Гюрджи, как поживает Шарлотта. Он сказал, что она больна. Он говорил обиженно, словно я лезла не в свое дело.
– Отнесите ей книгу, – сказала я. И выудила с полки сборник сатирической и юмористической поэзии издательства «Пингвин». – Отнесите ей… скажите, я надеюсь, что эти стихи ей понравятся. Скажите, я надеюсь, что она скоро выздоровеет. Может, я как-нибудь зайду ее навестить.
Он положил книгу в тележку к остальным. Я подумала, что он, наверно, тут же попытается ее продать.
– Не дома, – сказал он. – В больнице.
Я заметила, что каждый раз, когда он склонялся над тележкой, у него из-под одежды вываливался подвешенный на шнурке большой деревянный крест, и Гюрджи снова запихивал его под одежду. Когда это случилось в очередной раз, я бездумно сказала – в смущении, пытаясь как-то загладить свою вину:
– Какая красивая вещь! Прекрасное темное дерево! Похоже, это работа средневекового мастера.
Он стянул шнурок с головы, повторяя:
– Очень старый. Очень красивый. Из дуба. Да.
Он пихнул крест мне в руки, и как только я поняла, что происходит, то почти силой вернула крест ему.
– Восхитительное дерево, – сказала я.
Он убрал крест, и я поняла, что спасена, но преисполнилась раздражительного раскаяния.
– О, я надеюсь, что у Шарлотты ничего серьезного! – сказала я.
Он презрительно улыбнулся и похлопал себя по груди – возможно, желая объяснить, чем больна Шарлотта, а может, чтобы заново ощупать только что оголенную там кожу.
Вслед за этим он освободил мой магазин от себя, книг, креста и тележки. У меня осталось чувство, что мы обменялись оскорблениями и взаимно унизились друг перед другом.
За табачным полем рос буковый лес, куда Лоттар часто ходила собирать хворост на топливо. За лесом начинался травянистый склон – высокогорный луг, – а в верхней части этого луга, примерно в получасе подъема от кулы, стояла маленькая каменная хижина, примитивное укрытие без окон, с невысоким, ничем не прикрытым отверстием для входа и с топящимся по-черному очагом в углу. В хижине укрывались овцы; пол был усеян их пометом.
Здесь и поселилась Лоттар, став «девственницей».
История с женихом-мусульманином случилась весной, примерно через год после того, как Лоттар оказалась в Малесии-э-Мади. Настала пора выгонять овец на пастбища в горах. Лоттар должна была вести счет овцам и следить, чтобы они не падали в расселины и не забредали слишком далеко. Еще – доить овец каждый вечер. И стрелять волков, если они начнут подходить к стаду. Но волков не было – никто из нынешних обитателей кулы не встречал волка живьем. Из зверей Лоттар видела только рыжую лису – однажды у ручья – и кроликов, их было много, и они не боялись человека. Лоттар научилась стрелять их, обдирать и готовить. Она чистила тушку – научилась, глядя, как это делают девушки в