– Но вы думали, что они могут меня продать, несмотря на клятву.
– О да. Но продать женщину – это лишь средство выручить немного денег. А они очень бедны.
Теперь Лоттар понимала, что в Шкодре окажется в положении, от которого совсем отвыкла, – она не будет совершенно бесправной. Когда они доберутся туда, она может сбежать от священника. Найти кого-нибудь говорящего по-английски, найти британское консульство. В крайнем случае французское.
Перед рассветом трава промокла от росы, и ночью было очень холодно. Но когда взошло солнце, Лоттар перестала дрожать, и через час ей уже стало жарко. Они шли весь день. Они доели остатки хлеба и пили воду из всех ручьев и речек, подвернувшихся по дороге. Лоттар оглянулась и увидела ряд зубчатых скал с клочками зелени у основания. Зеленое – это были те леса и луга, которые раньше казались ей расположенными так высоко в горах. Она и священник шли по тропинкам меж нагретых солнцем полей и все время слышали собачий лай. Иногда на тропинках попадались люди.
Священник сразу предупредил ее: «Не говори ни с кем. Иначе им станет любопытно, кто ты». Но сам он вынужден был отвечать на приветствия:
– Это дорога на Шкодру? Мы идем в Шкодру, в дом епископа. Со мной – мой слуга, он родом с гор.
«Ничего, ты похожа на слугу в этой одежде, – сказал он Лоттар. – Только молчи – если ты заговоришь, они начнут что-то подозревать».
Я выкрасила стены книжного магазина в светлый, чистый желтый цвет. Желтый означает интеллектуальное любопытство. Это я от кого-то услышала. Я открыла магазин в марте 1964 года. В городе Виктория, в провинции Британская Колумбия.
Я сидела за конторкой, расставив свои сокровища на полках за спиной. Агенты издательств советовали мне держать в магазине книги о собаках и лошадях, огородничестве и парусном спорте, цветоводстве и птицах – они сказали, что такие книги жители Виктории будут покупать. Я пренебрегла их советами и заказала романы, сборники стихов, книги про суфизм, теорию относительности и линейное письмо Б. А когда книги пришли, я расставила их так, что политология плавно переходила в философию, а философия – в религию, без резких границ. И близких по духу поэтов поставила вместе. Я верила, что такое расположение книг на полках более или менее отражает обычные блуждания человеческой мысли, в которой постоянно всплывают то новые, то забытые сокровища. Я вложила столько трудов в обзаведение, и что теперь? Теперь мне оставалось только ждать, и я чувствовала себя как человек, который разоделся в пух и прах, собираясь на бал, и даже выкупил фамильные бриллианты из заклада или принес их из банковской ячейки, а потом оказалось, что это всего лишь несколько соседей сошлись поиграть в карты. А из угощений – только мясная запеканка и картофельное пюре на кухне да стакан шипучего розового вина.
Магазин иногда пустовал по нескольку часов, а потом приходил покупатель – но лишь для того, чтобы спросить, нет ли у меня книги, которую он когда-то читал в библиотеке воскресной школы, или видел в шкафу у ныне покойной бабушки, или перелистал, брошенную кем-то, двадцать лет назад в отеле за границей. В таких случаях люди обычно не помнили названия книги, но пересказывали мне сюжет. Это про девочку, которая поехала в Австралию с отцом, чтобы разрабатывать участки на золотых приисках, которые достались им по наследству. Это про женщину, которая рожает ребенка в полном одиночестве, на Аляске. Это про гонки между старым чайным клипером и первым пароходом, давно, в сороковых годах девятнадцатого века.
Ну что ж. Я подумал, спросить, во всяком случае, не повредит.
А потом они уходили, не бросив ни единого взгляда на окружающие их богатства.
Очень немногие восторженно говорили, что мой книжный магазин – просто драгоценный подарок для города. Потом полчаса рылись в книгах и покупали что-нибудь за 75 центов.
Не все сразу.
Я нашла квартирку – единственная комната, в углу плита и раковина. Дом был старый. Он стоял на перекрестке и назывался «Дарданеллы». Кровать убиралась в стену. Но я обычно оставляла ее неубранной – все равно ко мне никто не ходил. Кроме того, крючок, на который крепилась кровать, внушал подозрения – я боялась, что она сорвется и упадет мне на голову, как раз когда я ужинаю очередным супом из консервной банки или печеной картошкой, и убьет меня. Кроме того, я держала окно открытым – мне чудился запах газа, даже когда обе горелки и духовка были выключены. Поскольку дома у меня было все время открыто окно, а в магазине – дверь, чтобы заманивать покупателей, мне приходилось постоянно кутаться то в черный шерстяной свитер, то в красный вельветовый халат (сие одеяние когда-то окрашивало в розовый цвет носовые платки и носки ныне брошенного мною мужа). Мне каждый раз приходилось делать усилие, чтобы снять с себя эти удобные и теплые одежды, когда их надо было отправить в стирку. Я все время ходила сонная, недоедала, и меня бил озноб.
Но я не теряла надежды. Я отчаянным рывком изменила свою жизнь, и хотя ни дня не проходило без сожалений, я гордилась своей решимостью. Я чувствовала себя так, будто наконец вышла в мир в новой, истинной коже. Сидя за конторкой в магазине, я растягивала стакан кофе или жидкого красного супа на час, обхватывая чашку ладонями, чтобы не упустить ни единой крупицы тепла. Я читала, но без особой цели, и сюжет меня не занимал. Я читала отдельные фразы из книг, которые давно собиралась прочитать. Часто эти одиночные предложения казались мне такими богатыми, насыщенными, что я не могла воспринять окружающие их слова и сдавалась, погружаясь в необычное состояние. Я была одновременно в дреме и настороже, отключена от каждого отдельного человека, но неусыпно воспринимала город в целом, который казался мне странным местом.
Город средних размеров на западном краю страны. Декорации для туристов. Тюдоровские фасады лавок, двухэтажные красные автобусы, цветочные горшки на окнах и катания в каретах, запряженных лошадьми: оскорбительная фальшь. Но был еще свет моря на улицах, были худые крепкие старики, шагающие навстречу ветру на ежедневных прогулках по утесам, поросшим ракитником, были ободранные, странноватого вида домики с араукариями и цветущими кустами в палисадниках. Свечки каштанов по весне, боярышник на улицах в красно-белом цвету, кусты с маслянистыми листьями и пышными розовыми и красными бутонами, каких не увидишь во внутренних провинциях. Словно городок из книжки, думала я. Будто его перенесли сюда из книги, действие которой происходит в Новой Зеландии, Тасмании. Но иногда проступала и Северная Америка. В конце концов, многие жители приехали сюда из Виннипега или Саскачевана. В полдень из унылых многоквартирных домов для бедных плыли кулинарные запахи. Жарилось мясо, варились овощи – фермерские обеды среди дня, в тесных кухоньках.
Трудно было бы объяснить, что мне так нравилось в этом городе. Конечно, здесь недоставало того, что в первую очередь привлекает начинающего предпринимателя, – городской суеты, энергии. «Тут у нас мало что происходит», – казалось, говорил мне город. Если человека, открывшего магазин, не напугали слова «Мало что происходит», то он может спросить: «Но что-то все же происходит?» Люди открывают магазины, чтобы продавать товар, и надеются, что на этот товар будет спрос, что можно будет расширить дело, продавать больше товаров, разбогатеть и в конце концов избавиться от необходимости лично сидеть в магазине. Верно ведь? Но бывают и другие люди: они открывают магазин, чтобы укрыться в нем среди вещей, которые ценят больше всего на свете, будь то пряжа для вязания, чайные чашки или книги, и стремятся только построить для себя крепость, в которой им будет удобно. Они станут частью квартала, частью улицы, частью города и в конце концов – частью людской памяти. Они будут пить кофе прямо за прилавком незадолго до полудня, из года в год доставать одну и ту же мишуру на Рождество, мыть окна по весне, прежде чем разложить новый товар. Для этих людей магазины – то же, что для других хижина в лесу: убежище и оправдание.
Конечно, совсем без покупателей не обойтись. Нужно платить за аренду помещения, и товар тоже никто бесплатно поставлять не будет. Я получила в наследство немножко денег – и лишь благодаря этому смогла приехать сюда и начать торговлю, – но если мой бизнес не наберет оборотов хоть чуть-чуть, я не протяну до осени. Я это понимала. И была рада, что с приходом тепла покупателей прибавилось. Книги стали продаваться лучше, и я начала надеяться, что магазин все-таки выживет. Скоро конец учебного года, школьникам будут вручать призы за хорошие отметки – и ко мне в магазин потянулись учителя со списками книг, похвалами и, к сожалению, надеждами на скидку. Те, кто раньше приходил только полистать книги, теперь регулярно что-нибудь покупали, и кое-кто из них стал превращаться из клиентов в друзей – во всяком случае, друзей такого рода, которыми я обзаводилась в этом городе, то есть людей, с которыми я готова была болтать день за днем, не зная и не интересуясь, как их зовут.
Когда Лоттар и священник впервые увидели городок Шкодра, им показалось, что он парит над болотистыми равнинами и его купола и шпили сверкают, словно сотканные из тумана. Но ранним вечером они вошли в город, и вся безмятежность пропала. Улицы были вымощены большими неровными камнями и забиты толпой, тележками и ослами, которые их тащили, бродячими собаками, стадами свиней, которых куда-то гнали, запахами очагов, еды и навоза, жуткой вонью чего-то вроде гниющих шкур. К Лоттар и священнику подошел человек с попугаем на плече. Птица что-то выкрикивала – похоже, проклятия на неизвестном языке. Францисканец несколько раз останавливал прохожих, спрашивая дорогу к дому епископа, но те молча отпихивали его или смеялись и говорили какие-то слова, которых он не понимал. Один мальчишка обещал показать дорогу за деньги.
– У нас нет денег, – сказал францисканец. Он втянул Лоттар в дверной проем, и они сели отдохнуть. – В Малесии-э-Мади многие из тех, кто много о себе воображает, скоро запоют по-другому.