Гюрджи налил нам всем сладкого белого вина. Мне – в пыльный бокал на ножке, Шарлотте – в стеклянный стакан, а себе в пластиковый. Казалось, что в крохотной нише-кухоньке, где были кое-как, кучами навалены продукты, кастрюли и посуда, невозможно ничего приготовить, но оттуда вкусно пахло жареной курицей, и скоро Гюрджи принес первое блюдо – нарезанные кружочками огурцы на тарелках и йогурт в плошках. Я села в плетеное кресло, а Шарлотта – в единственное мягкое. Гюрджи сидел на полу. Шарлотта была все в тех же брюках и в розовой футболке, обтянувшей свободно висящую грудь. Ногти на ногах были выкрашены под цвет футболки. Каждый раз, как Шарлотта брала кусок огурца, браслеты звякали о край тарелки. (Мы ели руками.) Гюрджи был в той же шапочке и в темно-красном халате из шелковистой материи. Из-под халата виднелись брюки. Халат был покрыт пятнами, которые сливались с узором.
После огурцов мы стали есть курицу, приготовленную с изюмом, в золотистых пряностях, и еще – хлеб из кислого теста и рис. Мне и Шарлотте выдали вилки, а Гюрджи подбирал рис хлебом. Я часто вспоминала тот ужин в последующие годы, когда такая манера непринужденно сидеть, непринужденно есть, и такие блюда, и даже такой стиль обстановки и царящий вокруг хаос стали в какой-то степени привычны и, более того, вошли в моду. Мои знакомые (и я сама тоже) побросали (на время) обеденные столы, наборы одинаковых бокалов и частично даже столовые приборы и стулья. Когда меня принимали в гостях в этом стиле или я сама пыталась принимать гостей, я всегда вспоминала о Шарлотте и Гюрджи – о жизни на грани истинной нищеты, о рискованной подлинности, отличавшей их от более поздних имитаций. Но в то время все это было мне в новинку; я восторгалась и вместе с тем робела. Я рассчитывала достойно пройти испытание экзотикой, но в то же время надеялась, что меня не будут очень уж сильно испытывать.
Скоро на свет выплыла Мэри Шелли. Я перечислила названия ее последних романов, и Шарлотта мечтательно повторила:
– Пер-кин Уор-бек. Это не он… не он выдавал себя за одного из двух маленьких принцев, которых убили в Тауэре?
Кроме нее, я не встречала ни одного человека – кроме профессиональных историков, причем специалистов по эпохе Тюдоров, – который бы это знал.
– Из этого вышел бы фильм, – сказала она. – Верно ведь? Я вот всегда думаю о таких самозванцах – кем они себя считают на самом деле? Может, они искренне верят, что они – те, за кого себя выдают? А ведь правда, жизнь Мэри Шелли тоже как кино? Удивительно, что про нее до сих пор ничего не сняли. Кто из актрис подойдет на роль Мэри? Впрочем, нет. Давайте начнем с Гарриет. Кто будет играть Гарриет?
Она оторвала кусок золотистой курятины и продолжала:
– Нужна актриса, которая будет хорошо выглядеть в виде утопленницы. Элизабет Тейлор? Нет, для нее это недостаточно большая роль. Сюзанна Йорк?.. А кто отец? – размышляла она вслух, говоря о нерожденном ребенке Гарриет. – Я не думаю, что это Шелли. Никогда не думала. А вы?
Все это было очень мило и приятно, но я надеялась, что мы дойдем до стадии если не исповедей, то хотя бы объяснений, личных откровений. В таких случаях как-то ожидаешь чего-то подобного. Ведь и Сильвия – за моим собственным столом – рассказала нам про городок в Северном Онтарио и про то, что Нельсон был самый умный во всей школе. Я сама удивилась тому, как жажду наконец поведать собственную историю. Дональд и Нельсон – я с нетерпением предвкушала, как выложу правду, ну или часть правды, во всей ее ранящей сложности, человеку, который не удивится и не разозлится. Я была не прочь поломать голову в хорошей компании над собственным загадочным поведением. Не оттого ли я выбрала Дональда, что видела в нем фигуру отца? Точнее, родительскую фигуру, ведь мои родители оба умерли. Не затем ли я бросила его, чтобы отомстить родителям за то, что они бросили меня? Что значит молчание Нельсона и навсегда ли оно? (Хотя я думала, что о письме, возвращенном мне на прошлой неделе с надписью на конверте «Не проживает по данному адресу», не расскажу никому.)
Но у Шарлотты были другие планы. Мне не предоставили возможности ничего рассказать, и мы не стали обмениваться откровенностями. После курицы бокал, стакан и другой стакан унесли со стола и наполнили приторным розовым шербетом, который проще было пить, чем есть ложкой. Потом появились маленькие чашечки с отчаянно крепким кофе. Стемнело, и Гюрджи зажег две свечи; одну вручили мне и попросили отнести в ванную комнату. Оказалось, что ванны в ванной комнате нет – только душевая кабинка и унитаз. Шарлотта сказала, что у них отключили электричество.
– Что-то ремонтируют. А может, домоуправление чудит. По-моему, с ними часто такое бывает. К счастью, плита у нас газовая. Пока у нас есть газовая плита, мы смеемся над их причудами. Мне только жалко, что нельзя ставить музыку. Я собиралась послушать старые политические песни. «Прошлой ночью мне снился Джо Хилл»[7], – насмешливо пропела она. – Знаете ее?
Да, я знала эту песню. Дональд иногда исполнял ее, будучи в подпитии. Обычно «Джо Хилла» пели люди с определенными – нечеткими, но различимыми – политическими воззрениями, но я решила, что Шарлотта – не тот случай. Ею двигали не воззрения, не принципы. Она шутила о том, что другие воспринимали серьезно. Я не могла бы точно сформулировать, что о ней думаю. Не совсем верно было бы просто сказать, что она мне нравится или я ее уважаю. Точнее было бы – что я хотела бы жить в ее стихии и ничему не удивляться. Смеяться над собой, быть непотопляемой, мягко-ехидной, неукротимой.
Гюрджи тем временем начал показывать мне книги. С чего это началось? Вероятно, с моего замечания о том, как много их в этой квартире, – я сказала что-то такое вслух, споткнувшись о стопку книг после возвращения из туалета. Гюрджи стал подносить мне тома в переплетах из сафьяна – может, настоящего, а может, поддельного, откуда мне было знать? – с мраморными обрезами, расписанными акварелью фронтисписами, гравюрами. Сперва я решила, что от меня ожидают просто восхищения, и восхищалась каждой книгой по очереди. Но потом различила упоминание о деньгах, – кажется, это была первая членораздельная речь, что я услышала от Гюрджи.
– Я продаю только новые книги, – сказала я. – Эти книги – замечательные, но я в них совершенно не разбираюсь. Это абсолютно другой бизнес.
Гюрджи помотал головой, словно показывая, что я его не поняла и он сейчас непременно объяснит мне все с самого начала. Он повторил цену, уже настойчивей. Может, решил, что я с ним торгуюсь? А может, просто назвал цену, которую сам заплатил за эти книги. Может быть, мы ведем гипотетическую дискуссию о том, за сколько эти книги можно продать, а не о том, что я должна их купить.
Я все время говорила то «да», то «нет», стараясь как-то чередовать эти два ответа. Нет, я не могу взять эти книги для продажи в своем магазине. Да, они очень хороши. Нет, честное слово, я прошу извинения, но я не могу об этом судить.
– Живи мы в другой стране, Гюрджи и я, мы могли бы что-нибудь делать, – говорила в это время Шарлотта. – Или даже если бы в этой стране существовала хоть какая-то киноиндустрия. Вот что я хотела бы делать. Работать в кино. В массовке. А может, мы недостаточно сливаемся с толпой, чтобы сниматься в массовке, – может, нам нашли бы и небольшие роли. Насколько мне известно, у актеров массовки должна быть заурядная внешность, чтобы их можно было использовать в разных фильмах. А мы с Гюрджи запоминаемся. Особенно Гюрджи – такое лицо может пригодиться в кино.
Она не обращала внимания на идущий параллельно с этим диалог, но все время обращалась ко мне, время от времени снисходительно качая головой – словно желая показать, что поведение Гюрджи кажется ей забавным и, может быть, отчасти невежливым. Мне приходилось отвечать ему тихо, в сторону, продолжая кивать в ответ на реплики Шарлотты.
– Да, вам стоит отнести их в «Антикварную книжную лавку». Да, это очень хорошие книги. Я не занимаюсь такими книгами.
Гюрджи не клянчил и не подлизывался. Скорее повелевал. Казалось, он отдает мне приказы и будет обо мне чрезвычайно низкого мнения, если я не повинуюсь. В смятении я налила себе еще желтого вина, прямо в немытый стакан из-под шербета. Это, похоже, было неприкрытым оскорблением. Гюрджи заметно рассердился.
– Вы можете себе представить современные романы с иллюстрациями? – спросила Шарлотта, наконец снисходя до того, чтобы увязать обе нити разговора вместе. – Например, Нормана Мейлера? Это должен быть абстракционизм. Правда же? Что-нибудь вроде колючей проволоки и бесформенных пятен.
Я пошла домой с головной болью и ощущением собственной вопиющей неадекватности. Я просто-напросто ханжа – в том, что касается приема гостей вперемешку с попытками им что-нибудь продать. Похоже, я вела себя невежливо и разочаровала хозяев дома. А они разочаровали меня. Зачем они вообще меня приглашали, спрашивается.
Я тосковала по дому и Дональду – из-за «Джо Хилла».
Еще я тосковала по Нельсону – из-за выражения на лице Шарлотты, которое я заметила, уходя. У нее был предвкушающий и довольный вид, и я знала, что причиной тому – Гюрджи, даже если и не хотела в это верить. Я догадывалась, что – после того, как я спущусь по лестнице, покину здание и выйду на улицу, – некий жаркий, жилистый, скользкий, смуглый, непристойный старый зверь, битый молью, но неотступный престарелый тигр прыгнет и среди книг и грязных тарелок совершит привычное упоительное буйство.
Через день или около того я получила письмо от Дональда. Он просил развода, потому что хотел жениться на Хелен.
Я наняла продавщицу, студентку, чтобы сидела в магазине пару часов в день после обеда, освобождая мне время на походы в банк и заполнение всяких бумажек. Увидев ее в первый раз, Шарлотта подошла к прилавку и похлопала по стопке выложенных на него книг, рассчитанных на быструю продажу.
– Вот это нынче советуют офис-менеджеры читать своим шестеркам? – спросила она. Девушка-продавщица осторожно улыбнулась и промолчала.