Ее, быть может, и видал
Какой-нибудь злодей —
Ее зарезал, застрелил —
Бог весть что сделал с ней.
Но слух прошел, что Хезер Белл
Совсем не умерла.
Ее куда-то в летний день
Машина увезла.
Утром во вторник, пока Фрэнсис накрывала завтрак, а Морин помогала мужу одеваться, в парадную дверь постучали. Видно, пришедшие не заметили кнопки звонка или решили, что звонку доверять нельзя. Посетители иногда являлись в такую рань, но это создавало сложности: адвокату Стивенсу по утрам было труднее разговаривать, и к тому же ему нужно было время, чтобы мозги начали шевелиться.
Сквозь рельефное стекло в передней двери Морин разглядела очертания визитеров. Одеты парадно – во всяком случае, у женщины на голове шляпка. Это значило, что дело серьезное. Впрочем, дело, серьезное для его фигурантов, может показаться ерундой окружающим. В практике адвоката случалось, что люди угрожали убить друг друга из-за комода или у владельца земельного участка случался инсульт оттого, что сосед, мостя дорожку, захватил шесть дюймов[10] его земли. Пропажа дров, лай собак, гадкое письмо – много что могло привести человека в ярость и погнать его к дому адвоката. «Пойдем спросим адвоката Стивенса. Он знает Закон».
Конечно, оставался еще призрачный шанс, что эти двое всего лишь бродячие адепты какой-нибудь религии.
Но нет.
– Мы пришли повидать адвоката Стивенса, – сказала женщина.
– Ну… – отозвалась Морин. – Еще рано.
Она не сразу узнала пришедших.
– Простите, но мы должны ему кое-что рассказать, – не отставала женщина, и как-то так получилось, что Морин отступила и женщина оказалась в прихожей.
Мужчина покачал головой, то ли стесняясь, то ли извиняясь – показывая, что у него нет выбора и он вынужден следовать за женой.
Прихожую наполнили запахи мыла для бритья, крема-дезодоранта и дешевого одеколона из аптеки. «Ландыш». И тут Морин узнала пришедших.
Это же Мэриан Хабберт. Просто она не похожа на себя в этом синем костюме, слишком плотном для такой погоды, коричневых нитяных перчатках и коричневой шляпе из перышек. Обычно, когда она появлялась в городе, на ней были слаксы или вообще, кажется, мужские рабочие штаны. Мэриан, женщина плотного сложения, была примерно одних лет с Морин – они учились в старших классах почти одновременно, с разницей в год или два. Мэриан была неуклюжа, но стремительна в движениях. Седеющие волосы она стригла коротко, так что на шее получалась щетина. Говорила она всегда громко, вела себя шумно. Сейчас, однако, она как-то притихла.
Пришедший с ней мужчина был ее мужем – они поженились не так давно, года два назад. Высокий, похожий на мальчишку, одет в дешевый кремовый пиджак со слишком толстыми подплечниками. Волнистые каштановые волосы приглажены мокрой расческой. «Простите нас», – тихо сказал он, пока Морин вела их в столовую. Может быть, эти слова не предназначались для слуха его жены. Вблизи по глазам становилось ясно, что он не так уж молод – в его взгляде была натуга, сухость, может быть – растерянность. Возможно, он глуповат. Морин вспомнила, что с замужеством Мэриан связана какая-то история, что-то насчет объявления. «Женщина, владелица фирмы, свободной от залогов и обязательств…» Можно было бы написать и «Предпринимательница…» – Мэриан в городе прозвали модисткой. Многие годы она шила корсеты по мерке для дам, которые их все еще носили (таких становилось все меньше). Может, и до сих пор шьет. Морин представила себе, как Мэриан снимает мерку, ворочая заказчицу, как медсестра – больного, грубовато командуя, как положено в ее профессии. Впрочем, Мэриан была добра к своим престарелым родителям, которые жили у нее на ферме, пока не обзавелись чрезмерно большим количеством болячек и хворей. Тут у Морин в голове всплыла еще одна история – эта уже не бросала такую тень на характер Мэриан. Про мужа Мэриан. Он водил автобус, который развозил стариков на сеансы терапевтического плавания. Сеансы проходили в крытом бассейне в Уэлли. Так Мэриан и познакомилась с мужем. Внутреннему взору Морин предстала другая картинка – муж Мэриан несет на руках ее престарелого отца к доктору Сэндзу, а Мэриан бежит впереди, вращая на ремешке сумочку, как пращу, торопясь открыть дверь.
Морин пошла сказать Фрэнсис, чтобы та накрыла завтрак в столовой и принесла дополнительные чашки. Потом пошла сказать мужу.
– Это Мэриан Хабберт, то есть бывшая Хабберт. И ее муж, как его там зовут.
– Слейтер, – сообщил муж Морин тем же сухим тоном, каким напоминал мельчайшие подробности сделки, когда окружающие ну никак не ожидали от него такой памяти. – Тео.
– Ты всегда больше меня знаешь, – сказала Морин.
Он спросил, готова ли овсянка.
– Есть и слушать, – сказал он.
Фрэнсис принесла овсянку, и он тут же принялся есть. Овсянка, обильно политая сливками и посыпанная коричневым сахаром, круглый год была его любимым блюдом.
Принеся кофе, Фрэнсис попыталась задержаться в столовой, но Мэриан так посмотрела на нее, что она живо убралась в кухню.
Вот так, подумала Морин. Она не хуже меня управляется.
Во внешности Мэриан Хабберт не было ни одной красивой черты. Тяжелое лицо, обвисшие щеки – Морин решила, что Мэриан похожа на собаку. Не обязательно безобразную. Просто на собаку с крупной мордой, полную решимости. Где бы ни оказывалась Мэриан – вот сейчас, например, в столовой у Морин, – она держалась так, словно имеет на это абсолютное право. Она добивалась того, чтобы с ней считались.
Сегодня она сильно накрасилась, – может быть, Морин еще и поэтому ее не узнала. Бледный розоватый цвет пудры совершенно не подходил к смуглой коже и тяжелым черным бровям. Вид у накрашенной Мэриан был странный, но не жалкий. Казалось, она носит косметику, как костюм и шляпу, – доказывая, что может принарядиться не хуже других женщин. Что она знает, как положено. Но может быть, она представляла себя хорошенькой. Думала, что преображается, нанося светлую пудру, которая сейчас отслаивалась от щек, и густо-розовую помаду. И, закончив, обернулась к мужу с самодовольной и лукавой улыбкой. Он же сейчас, отвечая за жену, положить ли сахара в кофе, чуть не захихикал при слове «кусочки».
Он непрестанно говорил «спасибо» и «пожалуйста». «Да, пожалуйста, большое спасибо. Спасибо. Мне то же самое, пожалуйста. Спасибо».
– Ну так вот, мы про эту девочку узнали, похоже, самыми последними, – говорила в это время Мэриан. – То есть мы вообще не знали, что кто-то пропал или там что. Только вчера вот, когда поехали в город. Вчера? В понедельник? Вчера был понедельник. У меня все дни перепутались, потому что я принимаю обезболивающие таблетки.
Мэриан была не из тех, кто сообщит, что принимает обезболивающие таблетки, и на этом успокоится. Она не могла не разъяснить подробности:
– У меня был жуткий, громадный чирей на шее, вот тут, видите? – Она выкрутила шею, пытаясь показать повязку. – Очень болело, и голова тоже начала болеть, и я думаю, одно как-то связано с другим. В общем, в воскресенье мне было так плохо, что я взяла горячую тряпку и приложила к шее, и еще пару таблеток болеутоляющего проглотила. И пошла легла. Он-то в этот день не работал, но вообще он теперь работает, поэтому у него накапливается куча дел на то время, когда он дома. Он теперь работает на атомной станции.
– Дуглас-Пойнт? – уточнил адвокат Стивенс, ненадолго подняв голову от овсянки.
При упоминании новой атомной электростанции в Дуглас-Пойнт все мужчины выказывали толику интереса, уважения – вот и адвокат Стивенс сейчас счел нужным продемонстрировать интерес.
– Да, там он теперь работает, – подтвердила Мэриан.
Как многие сельские женщины и многие жительницы Карстэрса, она звала мужа не по имени, а только «он», с особым ударением. Морин и сама несколько раз ловила себя на этой привычке, но отучилась, не дожидаясь, пока ей на это укажут.
– Он пошел вынести соли коровам, – продолжала Мэриан, – а потом – чинить забор. Ему надо было пройти с четверть мили где-то, и потому он взял грузовик. А Дозора оставил. Дозора, собаку нашу. Поехал в грузовике без него. Дозор ногами вообще не ходит, если можно поехать. Он его оставил вроде как сторожить, потому как знал, что я прилегла. Я приняла парочку таблеток от боли и вроде как задремала, но не заснула, а потом и услыхала, что Дозор лает. И тут же проснулась. Он меня сразу разбудил, как залаял.
Дальше она встала, накинула халат и пошла вниз. Перед тем как лечь, она разделась до белья. Она выглянула из парадной двери на дорожку, ведущую к большой дороге, но там никого не было. Дозора она тоже не видела, и лаять он к этому времени уже перестал. Он обычно умолкал, если человек был знакомый. Или если просто кто-то шел мимо по дороге. Но она не успокаивалась. Она выглянула из окон кухни, которые выходили на боковой двор, но не на заднюю часть дома. Никого. Задворки дома из кухни было не видно – для этого надо было пройти дом насквозь, в комнату, которую называли задней кухней. Это была пристройка, вроде чулана или сарая. Туда складывали все что попало. Окно выходило на задворки, но к нему нельзя было подобраться из-за штабеля ящиков и нескольких старых матрасов, поставленных на попа. Чтобы увидеть, что творится у задней стены дома, нужно было открыть дверь. Теперь ей чудились какие-то звуки – будто в эту дверь кто-то царапался. Может, Дозор. А может, и нет.
В запертой наглухо задней кухне, заваленной хламом, было так жарко, что она едва могла дышать. Тело под халатом стало все липкое от пота. Она сказала себе: «Ну что ж, хотя бы озноба у тебя нету – потеешь, как свинья».
Желание глотнуть воздуха пересилило страх перед тем, что могло оказаться снаружи, и она с силой распахнула дверь. Та открылась, толкнув привалившегося к ней человека. Он отшатнулся назад, но не упал. И она узнала его. Это был мистер Сиддикап, из города.
Дозор его, конечно, знал, потому что мистер Сиддикап часто ходил мимо и иногда срезал путь по их участку. Они не имели ничего против. Иногда он прямо через ихний двор проходил – только потому, что уже не соображал как следует. Она никогда на него не кричала, в отличие от некоторых. Даже предлагала присесть на крыльцо и отдохнуть, если он устал, и сигарету предлагала. Сигарету он брал. Но присесть никогда не соглашался.