Лишь увидев почерк Уилла, она поняла, до чего бесполезным стало для нее все кругом. Этот дом, еще довикторианский, с голым фасадом, и веранда, и напитки, и дерево катальпа, на которое Гейл всегда смотрела, сидя на заднем дворе у Клеаты. Все деревья и улицы Уэлли, все духоподъемные виды на озеро, уют мастерской. Бесполезные декорации, картонные задники. Настоящая сцена была в Австралии, вдали от глаз Гейл.
Так она и оказалась в самолете рядом с женщиной, унизанной бриллиантами. Сама Гейл не носила колец, не красила ногти, кожа у нее была сухая от постоянной возни с тканью. Гейл именовала свои произведения «одеждой ручной работы», пока не начала стесняться этой формулировки из-за насмешек Уилла. Она до сих пор не знает, что не так с этим выражением.
Она продала мастерскую – продала Дональде, которая давно хотела ее купить. Взяла деньги и села на рейс до Австралии, не говоря никому, куда летит. Соврала, сказала, что решила устроить себе долгий отпуск и что начнет с Англии. Потом перезимует в Греции, а потом – кто знает?
В ночь перед отъездом она преобразилась. Остригла тяжелые рыжие с проседью волосы, а то, что осталось, покрасила темным оттеночным шампунем. Цвет получился странный: густой бордовый, явно ненатуральный, но слишком мрачный, чтобы выглядеть как потуги на гламур. Из готовой одежды, оставшейся в мастерской – хотя и эти запасы ей уже не принадлежали, – она выбрала платье: такое, каких сроду не носила, платье-жакет из темно-синего полиэстера под лен, с красными и желтыми полосками в форме молний. Высокая и широкобедрая, она обычно одевается в изящные вещи свободного кроя. В этом платье ее плечи кажутся чересчур массивными, а юбка некрасиво перерезает ноги выше колен. Что за образ Гейл пытается создать? Может, прикидывается женщиной, с которой такие, как Филлис, сели бы играть в бридж? Если так, то у нее ничего не вышло. Получилась женщина, которая большую часть жизни провела в униформе на какой-нибудь достойной и плохо оплачиваемой работе (в больничной столовой?), а теперь раскошелилась на слишком броский наряд, неуместный и неудобный, собираясь в первый и единственный в жизни шикарный вояж.
Но это не важно. Это – маскировка.
В аэропортовском туалете, уже на другом континенте, она видит, что плохо промыла волосы от темной краски и та, смешанная с потом, стекает струйками по шее.
Гейл приземлилась в Брисбене, еще не успев привыкнуть к новому времени дня, и ее преследует палящее солнце. На ней все то же чудовищное платье, но она успела вымыть голову, так что краска больше не течет.
Она взяла такси. Она устала, но не может успокоиться, остановиться, пока не увидит, где они живут. Она уже купила карту и нашла на ней Эйр-роуд. Это короткая изогнутая улица. Гейл просит высадить ее на углу, у небольшой продуктовой лавки. Наверняка здесь они покупают молоко и разные другие вещи, которые внезапно кончились. Стиральный порошок, аспирин, тампоны.
То, что Гейл ни разу не видела Сэнди, было, конечно, зловещим признаком. Это наверняка значило, что Уилл очень быстро понял, к чему идет дело. Чуть позже Гейл пыталась выведать у него, как выглядит Сэнди, но почти безуспешно. Скорее высокая, чем маленькая. Скорее худая, чем толстая. Волосы скорее светлые, чем темные. Гейл представляла себе типичную длинноногую стриженую энергичную девушку с мальчишеским шармом. Женщину, не «девушку». Но, встреть она Сэнди на улице, не узнала бы ее.
А саму Гейл кто-нибудь узнал бы? В темных очках и с этими неправдоподобными волосами она чувствует себя совершенно изменившейся и оттого почти невидимой. Кроме того, ее преображает то, что она в чужой стране. Она еще не перестроилась на здешнюю волну. Когда перестроится, уже не сможет совершать дерзкие поступки, на которые пока способна. Поэтому она должна прямо сейчас пройти по этой улице, подойти к этому дому – а то вообще никогда не решится.
По пути такси карабкалось по крутой улице, вверх от бурых вод реки. Эйр-роуд лежит на гребне холма. Тротуара здесь нет, только пыльная тропа вдоль дороги. По ней никто не идет, мимо не едет ни одна машина, тени тоже нет. Заборы… плетни?.. сделаны из планок, переплетенных, как прутья корзинки. У некоторых домов вместо заборов – высокие живые изгороди, усыпанные цветами. Нет, это не цветы – это листья, фиолетово-розовые или алые. За заборами виднеются незнакомые деревья. У них жесткая, на вид пыльная листва, а кора шелушится или как будто сделана из веревок. Общий вид – декоративно-потрепанный. Деревья кажутся Гейл равнодушными или неопределенно-зловредными – она решает, что это типично для тропиков. По тропе впереди вышагивают две цесарки – величаво и нелепо.
Дом, где живут Уилл и Сэнди, скрыт забором из планок, выкрашенным в бледно-зеленый цвет. У Гейл падает сердце – его словно сжимает в тисках при виде этого забора, этой зеленой краски.
Улица кончается тупиком, так что Гейл вынуждена развернуться и идти обратно. Она снова проходит мимо того дома. В заборе есть ворота, чтобы машина могла выехать или въехать. И еще – щель для писем и газет. Гейл чуть раньше заметила такую щель в заборе перед другим домом – заметила только потому, что оттуда торчал журнал. Значит, ящик не очень глубокий и, просунув туда руку, можно нащупать конверт, если он стоит вертикально. Если почту еще не забрали люди, живущие в доме. И Гейл сует руку в ящик. Ничего не может с собой поделать. И в самом деле находит письмо, как и предполагала. И кладет его в сумочку.
Она доходит до мелочной лавки на углу и оттуда вызывает такси.
– Вы из какой части Штатов? – спрашивает продавец.
– Из Техаса, – говорит она.
Ей почему-то кажется, что здешним жителям будет приятно это услышать. И в самом деле, продавец поднимает брови и присвистывает.
– Я так и думал, – говорит он.
Конверт надписан почерком Уилла. Значит, это не ему письмо, а от него. Он адресовал это письмо мизз Кэтрин Тернаби, дом 491 по Хотр-стрит. Здесь же в Брисбене. Поперек конверта другим почерком нацарапано: «Адресат умер 13 сентября, вернуть отправителю». У Гейл такая каша в голове, что на миг ей кажется, будто умер Уилл.
Она приказывает себе успокоиться, собраться, укрыться ненадолго от солнечных лучей.
Но тем не менее, когда она, оказавшись в номере гостиницы, читает письмо, то приводит себя в порядок, снова берет такси, на этот раз до Хотр-стрит, и там, как и ожидала, видит объявление в окне: «Сдается квартира».
Но что же за письмо послал Уилл мизз Кэтрин Тернаби на Хотр-стрит?
=Дорогая мизз Тернаби!
Вы меня не знаете, но надеюсь, после того, как я объясню, почему к Вам обращаюсь, мы сможем встретиться и поговорить. Я предполагаю, что я – Ваш канадский кузен, поскольку мой дедушка приехал в Канаду из Нортумбрии примерно в 1890-х годах и почти в то же самое время его брат уехал в Австралию. Моего дедушку звали Уильям (как и меня), а его брата – Томас. Конечно, у меня нет доказательств, что Вы ведете свой род именно от этого Томаса. Я просто посмотрел в брисбенской телефонной книге и был счастлив увидеть там фамилию Тернаби, написанную именно так. Я всю жизнь считал все эти генеалогические изыскания глупыми и скучными донельзя, но теперь, когда занялся ими сам, понял, что это весьма захватывающее занятие, как ни странно. Возможно, в моем возрасте – мне 56 лет – человеку хочется обрасти родственными связями. Кроме того, у меня сейчас непривычно много свободного времени. Моя жена работает в местном театре и иногда пропадает там допоздна. Она очень способная и энергичная девушка. Женщина. (Она всегда ругает меня, если я называю девушкой любое существо женского пола старше 18 лет, а моей жене целых 28!) Я преподавал сценическое искусство в канадской средней школе, но в Австралии пока не нашел никакой работы.=
Жена. Он пытается придать себе респектабельности в глазах потенциальной родственницы.
=Уважаемый мистер Тернаби!
Наша с вами фамилия более распространена, чем Вы полагаете, хотя я в настоящее время и являюсь единственной ее носительницей, числящейся в брисбенской телефонной книге. Вы, возможно, не знаете, что она произошла от названия нортумбрийской усадьбы «Терновая обитель», развалины которой стоят до сих пор. Она встречается в различных написаниях – Тернаби, Тернби, Терноби, Тернабби. В Средние века все работники в имении – в том числе батраки, кузнецы, плотники и т. п. – брали фамилию владельца. В результате по земле ходит множество людей, носящих фамилии, на которые они, строго говоря, не имеют права. Лишь те, кто может проследить свое происхождение из этого рода начиная с XII века, и есть настоящие – гербоносные – Тернаби. Иными словами, они имеют право носить семейный герб. Я одна из этих Тернаби, а Вы, полагаю, нет, поскольку Вы ни словом не обмолвились о гербе и не можете проследить свою родословную дальше упомянутого Уильяма. Моего деда звали Джонатан.=
Гейл пишет все это на старой портативной машинке, купленной в магазине подержанных товаров по соседству. Она уже поселилась в доме 491 по Хотр-стрит. Это многоквартирный доходный дом, который называется «Мирамар». Он двухэтажный, покрытый замызганной кремовой штукатуркой. По сторонам крыльца, загражденного ажурной решеткой, стоят витые колонны. По-видимому, те, кто строил дом, решили придать ему неопределенный мавританский, испанский или калифорнийский колорит, характерный для старых кинотеатров. Управдом заверил Гейл, что в квартире все очень современно.
– Там жила одна старая дама, но ей пришлось лечь в больницу. Потом, когда она умерла, кто-то забрал ее вещи, но основная мебель осталась, поскольку квартира сдавалась с обстановкой. А вы из какой части Штатов?
Из Оклахомы, сказала Гейл. Меня зовут миссис Мэсси, я из Оклахомы.
Управдому на вид лет семьдесят. На нем очки, в которых глаза кажутся больше. Ходит он быстро, но нетвердо – клонясь вперед. Он жалуется на трудности – рост чуждого элемента среди населения, из-за чего теперь не найдешь хороших ремонтников; халатность некоторых жильцов; хулиганство прохожих, которые так и норовят накидать мусора на газон. Гейл спрашивает, известил ли он уже почтовое отделение о смерти жилички. Он отвечает, что собирался, но покойница почти не получала писем. И представьте, одно пришло как раз на следующий день после ее смерти. Он, управляющий, отослал письмо обратно.