II
Карстэрская газета «Зоркий страж», юбилейное издание к 50-летию газеты
3 февраля 1907 года
В первый день сентября 1851 года мы с моим братом Саймоном уложили в сундук постели и домашнюю утварь, погрузили сундук в фургон, запряженный лошадью, и отправились из округа Холтон искать счастья в диких лесах округов Гурон и Брюс, ибо тогда те места считались дикими лесами. Пожитки, которые у нас были, дал нам Арчи Фрейм, хозяин, на которого работал Саймон, в счет заработков Саймона. Дом мы тоже арендовали у Фрейма, и его сын, парень примерно моих лет, пришел, чтобы принять у нас дом и забрать обратно телегу.
Здесь надо сказать, что мы с братом рано остались сиротами – сначала умер наш отец, а потом и мать, не прошло и пяти недель, как мы сошли с корабля на берег в этой стране. Мне было три года, а Саймону восемь. Саймона определили на работу к Арчи Фрейму, двоюродному брату нашей матери, а меня взяли на воспитание школьный учитель и его жена, у которых не было своих детей. То было в Холтоне, и я бы охотно остался там, но Саймон, живя лишь в нескольких милях оттуда, продолжал меня навещать и все время повторял, что как только мы вырастем, то пойдем возьмем себе земли и будем там хозяйничать сами, как и намеревался сделать наш отец. Все время, покуда Саймон жил у Арчи Фрейма, его никогда не посылали в школу, в отличие от меня, и поэтому Саймон всегда хотел уехать. Когда я достиг возраста четырнадцати лет и стал таким же крепким парнем, как старший брат, он сказал, что мы должны пойти и взять надел королевской земли к северу от Гуронского тракта.
В первый день мы добрались только до Престона, так как дороги через Пушлинч и Нассагевею были неровные и плохие. На следующий день мы оказались в Шекспире, а под вечер третьего дня – в Стратфорде. Чем дальше на запад, тем дороги становились хуже, поэтому мы решили послать свой сундук в Клинтон дилижансом. Но дилижанс не ходил из-за дождей, и теперь надо было ждать, пока дороги замерзнут. Так что мы велели сыну Арчи Фрейма поворачивать вместе с телегой, лошадью и нашим добром обратно в Холтон. А сами мы вскинули топоры на плечи и пошли пешком в Карстэрс.
Мы туда явились, можно сказать, первыми. Карстэрс только начинался – там была грубо срубленная изба, совмещавшая в себе лавку и постоялый двор, да немец по фамилии Рём строил лесопилку. Одним из поселенцев, что прибыли туда раньше нас и уже срубили себе крепкое просторное жилье, был Генри Трис, впоследствии ставший моим тестем.
Мы поселились на постоялом дворе, где спали на голом полу. У нас было одно одеяло на двоих. Наступала ранняя зима, уже пришли холодные дожди и сырость, но мы были готовы к трудностям. Во всяком случае, Саймон был готов. Он рос в более суровых условиях, чем я. Но он сказал, что надо терпеть, и я терпел.
Мы принялись расчищать в кустарнике дорогу к нашему наделу, а потом разметили, где строить, нарубили деревьев на бревна для стен и большие балки, чтобы покрыть крышу. Генри Трис одолжил нам быка, чтобы переволочь бревна. Но Саймон с неохотой одалживался и не любил принимать чужую помощь. Он хотел, чтобы мы построили хижину сами. Но когда мы поняли, что у нас ничего не получится, я пошел к Трису, и вместе с ним, его двумя сыновьями и мельником мы поставили сруб. На следующий день мы принялись замазывать глиной щели меж бревнами и нарубили лапника, чтобы больше не тратиться на ночлег на постоялом дворе, а спать в собственном доме. Для двери у нас была большая толстая вязовая доска. Мой брат слышал от каких-то французских канадцев, заходивших к Арчи Фрейму, что в лагерях лесорубов печь всегда ставят посреди жилья. Он сказал, что нам тоже надо так сделать, и мы взяли четыре шеста и построили печь, как в доме, – мы собирались потом обмазать ее глиной изнутри и снаружи. Мы развели хороший огонь и легли спать, но, проснувшись среди ночи, увидели, что деревянные опоры горят и крыша занялась. Мы мигом раскидали печь, а крышу оказалось нетрудно погасить, поскольку балки были из непросушенной липы. Когда рассвело, мы принялись строить печь у стены, как всегда делают, и я решил, что лучше промолчать.
Расчистив подлесок и кусты, мы принялись рубить большие деревья. Мы срубили большой ясень и распилили его на доски для пола. Наш сундук еще не приехал из Холтона, и Генри Трис прислал нам очень большую и удобную медвежью шкуру – накрываться вместо одеяла, но мой брат не пожелал принять этот подарок и отослал шкуру обратно, сказав, что она нам не нужна. Потом, через несколько недель, прибыл наш сундук, и нам пришлось просить у соседа взаймы вола, чтобы привезти сундук из Клинтона, но брат сказал, что это в последний раз мы одалживаемся и больше ничего ни у кого просить не будем.
Мы пошли пешком в Уэлли, купили муки и соленой рыбы и понесли их на себе обратно. Лодочник перевез нас через реку у Манчестера за большие деньги. Мостов тогда не было, но сильные морозы еще не ударили, и река не замерзла.
Под Рождество мой брат сказал, что, по его мнению, мы уже хорошо обустроились и теперь он может привезти сюда жену, чтобы стирала и убирала, и еще она будет доить корову, когда мы скопим денег на корову. До этого он ничего не говорил ни про какую жену. Я сказал, что не знал о его знакомстве с девушкой. Он ответил, что и не знает никого, но слыхал, что можно написать в сиротский приют и спросить, нет ли у них там девицы, чтобы хотела выйти замуж и чтобы они могли ее рекомендовать. И если такая найдется, он поедет на нее посмотреть. Он хотел, чтобы девушка была не моложе восемнадцати и не старше двадцати двух лет, чтобы она была здоровая и не боялась работы. Он хотел девушку, выросшую в приюте, а не взятую туда недавно, – чтобы она была непривычна к роскоши, не ожидала, что ей будут прислуживать, и не вспоминала другую жизнь, легкую. Я уверен, что нынешним людям такой способ искать жену покажется странным. Брат был хорош собой и, конечно, мог бы ухаживать за девушками и сам найти себе невесту, но не имел на то ни денег, ни желания – он думал только о том, как обустроить наше хозяйство. Кроме того, будь у девушки родители, они, скорее всего, не захотели бы отпустить ее так далеко, в суровую жизнь, где много работы и мало удобства.
Недавно приехавший в наши края священник, мистер Макбейн, помог Саймону написать письмо и присовокупил несколько слов от себя, чтобы за него поручиться. Это подтверждает, что мой брат действовал похвальным и разумным образом.
И вот пришел ответ, что есть девушка, которая может подойти, и брат поехал за ней в Торонто. Ее звали Энни, но ее девичью фамилию я забыл. Саймон и Энни сошли с дилижанса в Клинтоне, и потом им пришлось переходить вброд ручьи в Халлете и тащиться по глубокому мягкому снегу. Когда они добрались до места, Энни была совсем измучена. Осмотревшись кругом, она очень удивилась и сказала, что никогда в жизни не видела столько кустов и даже не воображала, что их может быть так много. Она привезла сундук с постельным бельем и кое-какой посудой, и в нашем доме стало чуточку уютнее.
В начале апреля мы с братом пошли рубить лес в дальнем углу нашего надела. Пока Саймон ездил жениться, я расчистил немного земли в другую сторону, в направлении Трисов. Но Саймон хотел расчищать землю вдоль границ нашего участка, а не там, где до этого рубил я. С утра было тепло, и среди кустов еще лежал толстый слой мягкого снега. Мы стали рубить дерево там, где хотел Саймон, и вдруг – я даже не могу сказать отчего – сверху свалился большой сук, которого мы совсем не ожидали. Мы только услышали, как трещат мелкие веточки, подняли головы, чтобы посмотреть наверх, и вдруг этот сук упал на Саймона и убил его на месте.
Мне пришлось тащить его тело к нашей хижине. Он был высокий, хотя и не мясистый, так что мне пришлось тяжело и я очень устал. К этому времени похолодало, и, добравшись до просеки, я увидел, что ветер швыряется снегом, – похоже было, что начинается метель. Наши прежние следы все замело снегом. Саймона тоже всего замело, и снег на нем уже не таял, и его жена, выглянув из двери, очень удивилась – ей показалось, что я тащу бревно.
Я втащил тело в хижину, и Энни обмыла его, и мы посидели некоторое время, не зная, что делать. Священник в это время жил на постоялом дворе, потому что у нас еще не построили ни церкви, ни дома при ней. Постоялый двор был всего в четырех милях от нас, но метель разгулялась не на шутку, так что мы не видели даже деревьев на другом краю просеки. Ветер дул северо-западный, и по всему похоже было, что метель продлится дня два-три. Мы знали, что оставлять тело в доме нельзя, и вынести его наружу тоже не могли – до него добрались бы рыси, так что у нас не было другого выхода, как похоронить его. Земля под снегом не промерзла, так что я вырыл могилу недалеко от хижины, а Энни зашила тело в простыню, и мы положили его в могилу, но не стали долго стоять рядом, а только прочитали «Отче наш» и один псалом из Библии. Я не помню который – помню только, что он был ближе к концу Псалтири и очень короткий.
Это было третьего апреля 1852 года.
То был последний снегопад зимы, и чуть позже приехал священник и прочитал заупокойную службу, а я поставил над могилой столбик с табличкой. Потом, когда нам дали участок на кладбище, мы поставили там могильный камень, но он не лежит под этим камнем, потому что я считаю – глупо таскать мертвые кости с места на место, ведь это всего лишь кости, а душа уже давно предстала перед Предвечным Судией.
Я остался один расчищать подлесок и валить лес и скоро начал работать бок о бок с Трисами, которые относились ко мне с подлинной добротой. Мы работали все вместе то на моем участке, то на их, не различая, где чья земля. Я начал столоваться и даже спать у них дома и познакомился с их дочерью Дженни, которая была одних лет со мной, и мы с ней договорились пожениться, что и выполнили со временем. Мы прожили вместе долгую жизнь и притом нелегкую, но если вдуматься, неплохую и вырастили восьмерых детей. У меня на глазах мои сыновья приняли хозяйствование и над моими землями, и над землями моего тестя, поскольку его сыновья уехали из наших