Беа встала как вкопанная:
– У вас есть дети?
Он засмеялся:
– Насколько мне известно, нет. Я про соседских детей, через дорогу. Осторожно, ветки колючие.
К этому времени похоть Беа улетучилась без остатка, хотя запах цветущего боярышника и показался ей интимным – не то мускусным, не то дрожжевым. Беа давно уже перестала сверлить взглядом спину Ладнера меж лопатками, мысленно внушая, чтобы он обернулся и обнял ее. Ей пришло в голову, что экскурсия по лесу, такая утомительная и физически, и умственно, была задумана, чтобы над ней подшутить – наказать ее, надоедливую женщину-вамп, обманщицу. Так что Беа собрала всю свою гордость и вела себя так, словно за этим и приехала. Она задавала вопросы, интересовалась и не подавала виду, что устала. Позднее – не в этот день – Беа научится, точно так же черпая силы в гордости, отвечать ему на равных в свирепой постельной битве.
Она не ожидала, что он пригласит ее в дом. Но он спросил:
– Хотите чаю? Я могу заварить вам чаю.
И они вошли внутрь. Ее охватил запах шкур, борного мыла, опилок и скипидара. Шкуры лежали кучами, внутренней стороной кверху. Головы животных с зияющими дырами глаз и ртов стояли на подставках. То, что Беа сперва приняла за ободранную тушу оленя, оказалось проволочным каркасом, обмотанным какими-то пучками, кажется – соломы, на клею. Ладнер сказал, что тело оленя будет из папье-маше.
Были в доме и книги – небольшая подборка книг по набивке чучел, а кроме них, в основном комплекты. История Второй мировой войны. История науки. История философии. История цивилизации. Пиренейские войны. Пелопоннесские войны. Франко-индейские войны. Беа представила себе долгие зимние вечера – размеренное одиночество, систематическое чтение, аскетическое удовольствие.
Заваривая чай, Ладнер, казалось, немного нервничал. Он проверил, нет ли в чашках пыли. Он сначала забыл, что уже вытащил молоко из холодильника, а потом – что уже спрашивал Беа, класть ли ей сахар. Когда она пробовала чай, он зорко следил за ней и спрашивал, все ли в порядке. Не слишком ли крепко? Не добавить ли кипятку? Беа заверила его, что все хорошо, поблагодарила за экскурсию и перечислила то, что ей особенно понравилось. Вот мужчина, думала она. Не такой уж странный, оказывается, и не особенно загадочный. Может, даже и не особенно интересный. Многослойная информация. Франко-индейские войны.
Она попросила подлить ей молока. Ей хотелось поскорее допить чай и убраться отсюда.
Ладнер пригласил ее заглядывать еще, если она окажется поблизости и ей нечем будет заняться. «И если захочется размять ноги, – добавил он. – В лесу всегда есть на что посмотреть, в любое время года». Он заговорил о зимних птицах и следах на снегу и спросил, есть ли у Беа лыжи. Она поняла: ему не хочется ее отпускать. Они стояли в дверях, и Ладнер рассказывал ей о катании на лыжах в Норвегии. О том, что у тамошних трамваев на крышах есть крепления для лыж, а горы начинаются прямо на окраине города.
Беа сказала, что никогда не была в Норвегии, но уверена, что ей там понравилось бы.
Потом, вспоминая прошлое, она видела, что этот момент и был подлинным началом. Им обоим было явно не по себе, оба притормаживали – не то чтобы не хотели идти дальше, но каждый беспокоился за другого, даже жалел его. Однажды Беа спросила у Ладнера, почувствовал ли он что-то важное в ту минуту, и он сказал, что да: он понял, что она – человек, с которым он сможет жить. Она спросила, не точнее ли было бы – «с которым он хочет жить», и Ладнер согласился, что да, можно было и так сказать. Можно было, но он не сказал.
Ей пришлось освоить множество профессий, связанных с ведением хозяйства в этом доме, а также с искусством и ремеслом чучельника. Например, она выучилась подкрашивать губы, веки и носы зверей ловко составленной смесью масляной краски, олифы и скипидара. Другие вещи, которые ей пришлось усвоить, были связаны с тем, что́ Ладнер говорил или о чем молчал. Похоже, ей предстояло излечиться от прежнего легкомыслия, пены тщеславия и всех былых представлений о том, что такое любовь.
«Как-то ночью я пришла к нему в кровать, а он не отвел глаз от книги и не сказал мне ни слова, даже когда я выползла из-под одеяла и вернулась в свою собственную кровать, где и заснула почти сразу же, – думаю, потому, что в бодрствующем состоянии стыд был бы для меня невыносим.
Утром Ладнер пришел ко мне в постель, и все пошло как раньше.
Иногда я с размаху натыкаюсь на глыбы непроглядной темноты».
Она училась, она менялась. Возраст помогал. Спиртное – тоже.
И когда он привык к Беа – или понял, что она для него не опасна, – в его чувствах произошел поворот к лучшему. Он охотно говорил с ней о том, что его интересует, и был нежней, когда утешался ее телом.
В ночь перед операцией они лежали рядом на незнакомой кровати, стараясь касаться друг друга как можно большей площадью голой кожи – руками, ногами, бедрами.
II
Лайза сказала Уоррену, что женщина по имени Беа Дауд звонила из Торонто и попросила их, то есть Уоррена и Лайзу, поехать и проверить дом в лесу, где живут Беа и ее муж. Беа просила убедиться, что вода отключена. Беа и Ладнер (он, строго говоря, ей не муж, сказала Лайза) сейчас были в Торонто в ожидании операции Ладнера. Коронарного шунтирования. «Потому что может разорвать трубы», – объяснила Лайза. Был вечер воскресенья, февраль, и на улице бушевала самая сильная снежная буря этой зимы.
– Ты их видел, – сказала Лайза. – Видел, видел. Помнишь, я тебя представила пожилой паре? Прошлой осенью, на площади, у входа в «Радиотовары»? У него был шрам на щеке, а у нее длинные волосы, наполовину черные, наполовину седые. Я тебе еще сказала, что он таксидермист, а ты спросил, что это такое.
Теперь Уоррен вспомнил. Пожилая – еще не старая – пара во фланелевых рубашках и мешковатых штанах. У него – шрам и британский акцент, у нее – странные волосы и взрывное дружелюбие. Таксидермист – это тот, кто делает чучела из мертвых животных. Из шкур мертвых животных. Зверей, а также птиц и рыб.
Уоррен тогда спросил Лайзу, что у этого человека с лицом, и она ответила: «Вторая мировая».
Сейчас Лайза сказала:
– Я знаю, где у них лежит ключ, потому она мне и позвонила. Их дом в тауншипе Стрэттон. Где я раньше жила.
– Они что, ходили с тобой в одну церковь?
– Беа и Ладнер? Не смешно. Они просто жили через дорогу от нас. Это она дала мне деньги, – продолжала Лайза, словно Уоррен должен был бы и так это знать. – Чтобы я могла пойти учиться после школы. Я ее даже не просила. Она вдруг позвонила ни с того ни с сего и сказала, что хочет дать мне денег. Ну я подумала, раз так, то ладно, у нее-то их навалом.
Детство Лайзы прошло в тауншипе Стрэттон, на ферме, где она жила с отцом и с братом по имени Кенни. Отец не был фермером. Он просто арендовал дом. Он работал кровельщиком. Их мать уже умерла. Когда Лайзе пришло время идти в старшие классы – Кенни был на год моложе ее и учился двумя классами ниже, – отец перевез семью в Карстэрс. Там он встретил женщину, которая жила в доме-прицепе, и впоследствии женился на ней. И потом уехал с ней в Чэтем. Лайза не знала, где теперь отец с женой – в Чэтеме, Уоллесбурге или Сарнии. К тому времени, как они уехали, Кенни уже был мертв – он погиб в типичной подростковой аварии, разбился в машине. Такое случалось каждую весну – пьяные подростки, часто без водительских прав, крали машины, чтобы покататься. Свеженасыпанный гравий на сельской дороге. Безумная скорость. Лайза окончила школу и один год проучилась в университете. В Гвельфе. В университете ей не нравилось. Не нравились люди, которые ее окружали. В это время она уже пришла к вере.
Так она и познакомилась с Уорреном. Его семья принадлежала к Братству Капеллы Святого Писания Спасителя в Уэлли. Уоррен ходил в Капеллу Святого Писания всю свою жизнь. Лайза стала прихожанкой Капеллы после того, как перебралась в Уэлли и устроилась работать в монопольную лавку спиртных напитков. Лайза и до сих пор там работала, но ее мучила совесть, и иногда она думала, что ей следует оттуда уйти. Сама она теперь вообще не пила спиртного и даже сахар не употребляла. Она не хотела, чтобы Уоррен в обеденный перерыв ел сладкие булочки, и сама пекла ему овсяные маффины. Каждую среду вечером она устраивала стирку. Когда чистила зубы, отсчитывала нужное количество движений щеткой. А по утрам вставала рано, чтобы делать гимнастику и читать выбранные стихи из Библии.
Лайза хотела уволиться из винного магазина, но она и Уоррен нуждались в деньгах. Мастерская по ремонту мелких моторов, где раньше работал Уоррен, закрылась, и теперь Уоррен ходил на курсы переподготовки, чтобы стать продавцом компьютеров. Лайза и Уоррен уже год как поженились.
Наутро небо прояснилось, и незадолго до полудня Лайза с Уорреном тронулись в путь на снегоходе. Был понедельник – Лайзин выходной. Шоссе почистили снегоуборочной техникой, но второстепенные дороги еще были завалены. Рев снегоходов послышался на улицах еще до рассвета, и их колеи виднелись на полях и на замерзшей реке.
Лайза велела Уоррену ехать по реке до шоссе 86, а там свернуть на северо-восток по заснеженным полям, чтобы обогнуть болото по большой дуге. Снежный покров на реке был весь испещрен следами зверей – прямыми цепочками, кружками и петлями. Уоррен мог с уверенностью опознать только собачьи. Из реки, покрытой трехфутовым слоем льда и ровным снегом, получилась отличная дорога. Снежная буря пришла с запада, как всегда в этих местах, и деревья по восточному берегу реки были все облеплены снегом, перегружены им – ветви торчали, словно прутья наполненных снегом корзин. На западном берегу реки наносы змеились, как замершие волны или как огромные завитки взбитых сливок. Было очень здорово и весело рассекать белую пелену дня на снегоходе, который летел с ревом и сложными переливами шума.
Болото издалека было черным – как длинный потек грязи на севере у горизонта. Но вблизи становилось видно, что оно тоже завалено снегом. Черные стволы на белом фоне мелькали так равномерно, что от пристального взгляда на них начинало тошнить. Слегка постукивая Уоррена рукой по ноге, Лайза направила его на проселочную дорогу, укрытую снегом, как кровать периной, и наконец ударила посильней, веля остановиться. Шум вдруг сменился тишиной, скорость – неподвижностью, и Уоррену с Лайзой показалось, что они вывалились из стремительно несущихся по небу облаков и упали на что-то твердое. Они застряли в плотной неподвижности зимнего дня.