Префект понял, что его речь произвела впечатление на Цезаря: тот хмуро смотрел на драгоценную мозаику, и на скулах его играли желваки.
— С другой стороны, подобная охрана инженеров будет истолкована превратно, — сказал Элий, — в то время как охрана Цезаря в триста человек может показаться чрезмерной, но вполне законной. А на востоке, особенно в Месопотамии, к присутствию римлян всегда относились настороженно.
— Как мудро! — Гай Гомер быстро сообразил, что пытаться переубедить Элия бесполезно, потому что решение принимал не Цезарь, и не Цезарю его отменять. — Думаю, что ты, Цезарь, сам придумал столь ловкий ход?
Элий только улыбнулся в ответ.
Кто бы мог подумать, что ему придется находить оправдания приказам Руфина. Возможно, Гаю Гомеру кажется, что в случае нападения варваров три центурии преторианцев могут спасти Цезаря. На самом деле триста человек спасут лишь репутацию Руфина. Никто не посмеет упрекнуть императора, что Цезаря отправили в опасное путешествие без должной охраны.
Но даже Руфин, не говоря уже о префекте Антиохии, не знает, куда и зачем идет Цезарь со своей охраной.
Юний Вер шел по ночному Риму. Подсвеченные прожекторами храмы чередовались со сверкающими ями витринами магазинов. Бесчисленные статуи государственных мужей оседлали мраморные колонны и гранитные базы. «Построил базилику…» «Одержал победу…» — кажется, этого уже достаточно, чтобы навсегда остаться в памяти народной. Государственники-римляне обожают тех, кто для них строит и побеждает.
Вер был в тунике и плаще из тонкой шерсти. В этом году теплый западный ветер фавоний начал дуть на месяц раньше. Весна началась посреди зимы.
Вер остановился на углу. Кондитерская была открыта. Римляне часто заходят в поздний час за сладостями и фруктами на десерт. Веру захотелось купить пирожных. С недавних пор он сделался сладкоежкой. Он и сам замечал, что ведет себя как ребенок: любит подурачиться, поиграть, продемонстрировать свою мощь, но устает от долгих усилий. Вот и сейчас ему хочется взмыть в небо и парить над Римом, но он сдерживается, откладывая удовольствие на более поздний час. И как ребенок, новый Вер задает тысячи и тысячи вопросов, на которые ему никто не ответит.
Вер купил десяток пирожных. Хозяин перевязал коробку розовой лентой.
— Для милой девицы? — спросил хозяин и подмигнул.
— Для меня, — улыбнулся гладиатор. Выйдя из кондитерской, Вер понял, что его ждут. Фигура в темном плаще с капюшоном выделялась на фоне стены. Секунду помедлив. Вер направился прямо к темному силуэту. В воздухе, видимые только Веру, мелькали тени: его летучая когорта была рядом, неприметная для людского глаза. Но незнакомец заметил бойцов «Нереиды» и недоуменно покачал головой:
— Тебе нечего опасаться меня. Вер.
Неизвестный откинул со лба капюшон, и в отсвете уличного фонаря блеснул золотой шлем с крылышками. Сам бог Меркурий ожидал Вера.
— Что надо? — спросил Юний Вер не слишком любезно.
— Мне лично ничего, — отозвался Меркурий. — Ты же знаешь — по доброй воле я занимаюсь лишь кредитно-финансовыми операциями. Но меня прислали из Небесного дворца. За тобой. Твой папаша хотел сначала тебя уничтожить, но потом смилостивился и приглашает в гости.
— Зачем?
— Дурацкий вопрос. Хочет поглядеть на очередного прижитого на стороне сынка, — Меркурий заговорщицки подмигнул, точь-в-точь как тогда, когда летели они за Кельнским экспрессом. — У тебя есть одно преимущество перед обитателями Небесного дворца. Ты молод. И ты прошел метаморфозу. Знаешь, этим ребятам наверху не терпится узнать, что получается, если бог пройдет метаморфозу. Обновление? Омоложение? Кем он станет? Новым богом? Или простым смертным? Оказывается, боги стареют потихоньку. Старые боги — это некрасиво. Это подрывает авторитет. Боги должны быть вечно молоды — это главное условие могущества. Олимпийцам хочется омолодиться.
— А ты зол на язык.
— Учусь у своего дружка Мома.
— Значит, я — бог? Какой именно? Ведь каждый бог, как и человек — личность?
— Неужели ты еще не догадался? Ты — бог разума Логос. Тот, которого ждали столько лет. Бог разума положит конец могуществу Юпитера и свергнет старика. — Меркурий говорил об этом весело, как будто рассказывал занятную историю.
Вер пожал плечами.
— Я никого не собираюсь свергать.
— Да ладно притворяться. Посуди сам: твою мамашу держали в плену в колодце. Потом она сбежала, родила. Тогда боги придумали ловушку для тебя. Позволили Нереиде передать тебе кувшин амброзии. Выпей ты хоть каплю, и мигом очутился бы на дне колодца. Навеки пленником вместо своей мамаши. Но ты отдал дар богов глупцам-легионерам, и они, обезумев, дружно утопились в колодце. Ты не исполнил замысел богов. Более того, ты повернул ход событий по-своему. Амброзию тебе все же подсунули, и в колодце ты тоже оказался. С опозданием на двадцать лет. Я, кстати, был против трюка с колодцем.
— Почему?
— У тебя был опекун среди людей. В плену ты мог очутиться только на время. Лишь для того, что переродиться и получить в свое распоряжение бессмертную когорту. Интересная получается штучка. Боги над тобой не властны. Они задумывают одно, а ты совершаешь другое. Только Логос способен на это. Чем ты занят сейчас?
— Просто живу. Наслаждаюсь процессом. Хочешь пирожное, Меркурий? Я научился чувствовать, как человек. А это значит не так уж мало. Боги не умеют чувствовать. У них есть уязвленная гордость, ненависть, зависть. А вот с милосердием у небожителей туго. Боги убивают, не задумываясь; и казнят, не испытывая ни сомнения, ни жалости. Если они к кому и привязаны, то лишь к собственным отпрыскам — здесь у них появляется некое подобие любви. А среди людей можно встретить добрых. И люди вообразили, что боги тоже добры. И потихоньку начали в это верить. Год за годом все сильнее. Наверное, они поверят даже в твою доброту, Меркурий.
— Где ж ты их нашел, этих добряков? Неужто император Тиберий был добр? Или Калигула? Ну а добрее Нерона трудно человека сыскать. Конечно, конечно, люди добры, пока богиня Белонна не сведет их с ума, пока жажда власти не выжжет все остальные чувства, пока речь не идет об их кошельке, об их детях, об их карьере, об их шкуре, наконец. Тебя зовут в Небесный дворец, а ты мелешь чепуху.
— Что мне делать во дворце? Мое место здесь. Я наблюдаю. Строю удивительные цепочки умозаключений. Слушаю человеческие чувства, как меломаны слушают игру на клавесине. И потом, я могу летать.
Вер легко взмыл в воздух и завис над головой Меркурия.
— Что мне еще пожелать?!
— Чуточку ума, — презрительно фыркнул Меркурий. — Потому что бог разума людям не нужен. Зачем он им, потрудись объяснить. Им нужен грозный и одновременно милостивый хозяин. Чтобы они боялись его, поклонялись ему испросили у него прощения, когда нашкодят в очередной раз. Зачем им бог разума? Вести философские беседы? Переустраивать мир? Постоянно думающее человечество — это какое-то извращение, ты не находишь? Почему боги так любят Рим? Почему они подарили ему целое лишнее тысячелетие? Знаешь? Потому что в Риме не особенно любят думать. Здесь строят, управляют, распоряжаются и верят в собственное могущество. Рим силен и наивен. Рим жесток, но в разумных пределах (замечательное выражение, ты не находишь?), Рим воспринимает все открытия науки и техники, впитывает чужие мысли, как губка, и утилизирует. И вдруг ты со своим обожествленным разумом. Ты разрушишь этот примитивный и жестокий мир. Разум сведет людей с ума. Отправляйся в Небесный дворец. Логос, пока ты не погубил этот замечательный уголок, как ты когда-то погубил целую когорту.
— Я не собираюсь губить этот мир, — запротестовал Вер.
— Нет, ты только подтолкнешь его к пропасти. Все, все до единого задумаются: зачем мы, куда идем, почему в этом мире столько зла, страдания, несправедливости, тяжкого труда, неизлечимых болезней, несчастной любви, смерти, жестоких войн, на которых гибнут самые лучшие и самые смелые. Почему маленькие дети умирают в страданиях? Какой во всем этом смысл? Замысел богов? Но почему боги задумали все так мерзко, убого и некрасиво? Людям не понять божественный замысел. Он выше их понимания. А сам замысел высок и красив, но люди не могут узреть его, им достаются лишь отражения и тени.
Но разве может прекрасное иметь уродливую тень? Возвышенное — мерзкое отражение? И разве может добрый бог взирать на страдания ребенка, пусть даже после этого он отправит малыша навечно в Элизии? Добрый бог не может. Потому что при этом у него тут же разорвется сердце. Но у бога не может быть сердца. И значит, он не может быть добрым.
— Разве я говорил о доброте? Я говорил о разуме.
— Не увиливай от ответа. Разум добрый или злой?
— Разум никакой. Он абсолютный.
— А чувства, о которых ты только что распинался? Какие они?
Вер-Логос задумался.
— Человеческие, — сказал он наконец. — Я не знаю, что чувствуют боги. Я чувствую как человек. И у меня есть сердце. И я не променяю это на сокровища Небесного дворца. Я скоро пойму, что такое любовь, и тогда…
Меркурий расхохотался.
— Я ошибся, — выдавил покровитель торговцев сквозь смех. — Ты не Логос, ты — глупец, и Юпитеру тебя незачем опасаться.
И он взлетел в ночное небо. И долго еще слышался над Римом его ядовитый смех.
Понтий вскрыл письмо, адресованное матери. С некоторых пор юноша всегда так поступал. С того дня, когда ему случайно попалось послание какого-то Гесида с признаниями в любви. Мать оставила распечатанное письмо на столе, а Понтий прочел. Сладострастный лепет кондитера привел Понтия в бешенство, бумага была разорвана на мелкие клочки. От имени матери, подделав почерк, Понтий отправил мерзкую записку. С тех пор Порция больше не получала посланий от Гесида. Но в этот раз на конверте значилось имя Элия Деция. Цезарь! Неужто и он… Понтий задохнулся от ярости.
Юноша развернул бумагу и торопливо пробежал глазами по строчкам. Письмо было кратким, сумбурным. Полно каких-то намеков, путаных объяснений. И ни слова о любви. Ни намека на интимность. Зато обнаружилось другое, не менее подлое: Элий выгнал его мать лишь за то, что на выборах Порция отдала свой голос Бениту. Понтий и сам сочувствовал Бениту. Элия же он ненавидел. Всю жизнь они с матерью прожили на чердаках, в крошечных тесных каморках дешевых инсул, где на лестницах пахло тухлой рыбой и кошачьей мочой, где стены были тоньше бумаги и слышно было, как сосед бьет