– Гадюки? – поинтересовался Одинцов.
– Не только. – Шарлемань сделал знак стюарду, и тот отошёл с бутылью в угол к небольшому столу, чтобы наполнить рюмки. – Змей опускают в дистиллят живыми. Они могут прожить ещё многие месяцы. Бывали случаи, когда змея из бутылки кусала дегустатора. Не хотелось бы вами рисковать.
Одинцов кивнул на стюарда:
– А этого парня не жалко? Или у него иммунитет?
– У него опыт. – Шарлемань поджал губы, а Мунин усмехнулся по-прежнему мрачно:
– Хех… Не знал о змеях. Теперь знаю. Должна же быть хоть какая-то польза от всего этого.
Шарлемань с неожиданной серьёзностью подхватил:
– Вот именно. Любая ситуация, любое действие не имеет смысла, если вы не узнаёте чего-то нового. Нет смысла читать книгу, которая вас ничему не научит. Нет смысла смотреть фильм, в котором нет новой информации. Нет смысла вести разговор, после которого вы останетесь прежним. Даже еда…
– Это философия, – прервал его Кашин. – А русский человек, пока не выпил, не ведёт разговоров – ни философских, никаких.
Вскоре Ева, Шарлемань и Дефорж получили от расторопных стюардов по бокалу вина. На столе перед Кашиным, Одинцовым и Муниным появились маленькие запотевшие рюмки с маслянистой янтарной настойкой.
– Её надо пить очень холодной, – объяснил Шарлемань.
– А как же яд? – Ева опасливо взглянула на рюмку Мунина, сидевшего рядом.
– У змеиного яда белковая основа, крепкий спирт её нейтрализует, – успокоил Шарлемань и, когда все выпили, напомнил: – Я остановился на том, что даже еда должна привносить в жизнь что-то новое.
По его знаку повар-китаец выкатил к столу тележку с подносом, на котором лежала скульптура из обожжённой глины размером с арбуз. Терракотовую поверхность покрывали архаичного вида рельефные рисунки с иероглифами. Шарлемань дождался, пока гости хорошенько всё рассмотрят, и снова сделал знак повару.
В руке у китайца появился молоток на длинной деревянной рукояти.
– Цайцú! – тонким голосом крикнул повар и аккуратно ударил обухом по скульптуре. Глина треснула.
– Фуцú! – Он ударил ещё раз. Трещины разошлись по всей терракотовой поверхности.
– Юньцú!
Очевидно, каждый удар был рассчитан по силе и приходился в нужное место. После третьего скульптура раскололась на куски. Внутри полого глиняного панциря лежало нечто, завёрнутое в побуревшие жирные листья. Над столом поплыл изысканный пряный аромат. Ева поняла, почему Шарлемань рекомендовал вино к блюду с травами, а сам он сказал с довольной ухмылкой:
– Это цзяо хуа цзи, «курица нищего». Рецепту то ли триста лет, то ли тысяча. Мне больше нравится тысяча.
Пока повар, откатив тележку в сторону, разделывал блюдо, Шарлемань поделился с гостями легендой о том, как оно появилось.
Некий китайский император любил путешествовать инкогнито и смотреть, как живут его подданные. Однажды, переодевшись простолюдином, он целый день ходил по своим владениям, а к вечеру набрёл на костёр. У огня сидел нищий бродяга, который позволил усталому путнику обогреться и разделил с ним последний глоток рисовой водки.
Под впечатлением от щедрости бродяги император дал ему немного денег на еду для двоих. Нищий не пошёл в лавку: деньги он припрятал, а императора угостил краденой курицей.
Посуды у бродяги не было, поэтому он завернул тушку в листья лотоса, обмазал глиной и завалил раскалёнными углями. Курица нищего оказалась настолько вкусной, сочной и ароматной, что император по возвращении во дворец велел придворному повару сделать это блюдо украшением своего меню.
Конечно, для императорского стола рецепт многократно усложнили. С тех пор и до наших дней блюдо подают в лучших азиатских ресторанах по предварительному заказу, но основа неизменна: это тушка птицы, обёрнутая листьями лотоса и запечённая в глине.
Одинцов не стал подначивать Шарлеманя и воздержался от вопроса о том, что сказано в рецепте о происхождении курицы: обязательно ли надо её украсть?
Мунину незамысловатая легенда напомнила истории об индийском падишахе Акбаре Великом, багдадском правителе Гаруне ар-Рашиде, османском султане Сулеймане Великолепном и русских царях Петре Первом и Николае Первом – все они были большими любителями переодеваний и хождений в народ.
Ева на всякий случай обмолвилась о том, что предпочла бы перед сном что-нибудь более лёгкое и диетическое.
– Курица вам не повредит, – уверил её Шарлемань. – К тому же я не думаю, что вы скоро ляжете спать. Это блюдо – чистое удовольствие. А без удовольствий живут только немцы.
Мунин обиделся за немцев, снова подумав о Кларе.
Компания выпила ещё и приступила к трапезе. «Курица нищего» в самом деле оказалась выше всяких похвал.
Дефорж молча жевал, карауля момент, чтобы задать свой вопрос, а Ева за едой поинтересовалась:
– Что кричал повар?
– Цайцú, фуцú, юньцú, – ответил Шарлемань. – Это ритуал. Надо стукнуть три раза: на богатство, на удачу в жизни и на счастье.
– Похоже, помогает, – сказал Одинцов, смакуя ломтик, таявший на языке. – М-м-м… Я имею в виду клинику. Тут у вас всё сразу. Давно стучите?
Шарлемань подтвердил:
– Давно. И регулярно… Насчёт богатства и удачи вы правы. А до счастья осталось совсем немного.
– Мой синхротрон поможет сделать последний шаг, – заявил Кашин. Как и Шарлемань, он не страдал от избытка скромности.
– Какой шаг? – насторожился Дефорж.
– После ужина я отпущу персонал и буду в вашем полном распоряжении, – осадил его Шарлемань. – Тогда вы сможете задать любые вопросы. А пока… – Он заметил, что Кашин сделал стюарду знак снова наполнить рюмки. – Великий Парацельс говорил: «Всё яд и всё лекарство, то и другое определяет доза». Вы рискуете превратить целебную настойку в отраву. Не рекомендую.
Глава XXXIV
После ужина гости вслед за Шарлеманем перешли в соседний сектор этажа. Их ноги утонули в мягком густом ворсе ковра, устилавшего пол. Тёплый приглушённый свет заливал широкие диваны со множеством расшитых узорами подушек. Вдоль внутренней стены отсвечивали стеклянные дверцы винных шкафов, между которыми в дощатых стеллажах покоились штабеля бутылок.
Мунин окинул взглядом этот живописный уют, на время позабыл о своих горестях и посетовал:
– Жаль, что мы с крепкого начали.
– Правильно начали, – возразил разрумянившийся Кашин.
– Градус понижать нельзя, – вздохнул историк.
– Кто вам сказал такую глупость? – удивился Шарлемань. – Пить можно любые напитки в любой последовательности, это лишь вопрос вкуса. Просто не стоит забывать о том, что действуют они по-разному и на разные органы. При неумеренном потреблении это разнообразие наносит серьёзный удар по всему организму, особенно если алкоголь низкого качества. Но здесь вы можете быть спокойны.
Ева скинула туфли, с ногами устроилась на приземистом диване и обложила себя подушками. Кашин сосредоточенно изучал коллекцию напитков. Одинцов тоже присматривался к богатому ассортименту на стеллажах.
– Леклерка жалко, – сказал он Шарлеманю. – Остался без удовольствий…
Шарлемань по-хозяйски махнул рукой в сторону винных шкафов:
– Можете выбрать для него любую бутылку. С таким именем он это честно заслужил.
– При чём тут имя? – не поняла Ева.
– Хм… Я думал, что вы по роду деятельности хоть немного знакомы с историей моей семьи. В Иностранном легионе мсье Лёклер выбрал себе имя по названию лучшего французского танка. Танк был назван в честь героя Второй мировой войны генерала Лёклера. Но это псевдоним времён Сопротивления. В действительности генерала звали Филипп де Отклок, и он мой родственник.
– Командующий французскими войсками сперва в Африке, потом при высадке в Нормандии, а потом здесь, в Индокитае, – через плечо дал справку Мунин, мигом вспомнив ночной меморандум о Шарлемане-старшем.
– Тогда понятно, – кивнул Одинцов и медленно пошёл вдоль стеллажей, разглядывая бутылки.
Шарлемань двинулся было следом, но путь ему преградил Дефорж.
– По-моему, теперь никто и ничто не мешает вам ответить на мой вопрос.
– Какой именно? – переспросил Шарлемань, испытывая терпение Дефоржа.
– В отеле вы обещали сделать важное заявление насчёт убийства Бутсмы и Моретти. Что вы собирались сказать?
– Я ничего не обещал. Мне надо было задать пару вопросов миссис Чэнь и вам. В зависимости от ваших ответов я, возможно, сделал бы заявление. Но вы же помните, что случилось дальше.
– То есть ответа не будет?
Шарлемань только пожал плечами.
– И кто напал на нас, вы тоже не знаете? – сквозь зубы предположил Дефорж.
– Знаю совершенно точно. На нас напал кто-то, кого миссис Чэнь интересовала гораздо больше, чем вы и я.
Доверительный тон звучал издевательски. Дефорж покраснел от злости, но сказать ничего не успел, потому что у него за спиной Кашин добыл из шкафа початую бутылку и произнёс несколько слов по-французски. Шарлемань перевёл для троицы:
– «Коньяк французы подарили миру, арманьяк оставили себе». Достойный выбор, мсье Кашин! Три сорта винограда, три года в новой бочке из гасконского дуба и пятнадцать лет в старой бочке из чёрного дуба…
Физик приземлил хозяйский пафос.
– Да, неплохая замена водке, – сказал он, вынул из подвесного держателя в соседнем шкафу коньячную рюмку и бросил рыбий взгляд на Мунина. – Рад знакомству, молодой человек. Жаль, что ваш разговор вышел далеко за рамки моих интересов. Доброй ночи.
Бутылку арманьяка и рюмку Кашин прихватил с собой в номер, очевидно, решив закрепить алкогольный успех в одиночку.
– А как же неумеренное потребление? – спросил Одинцов у Шарлеманя, провожая физика взглядом.
– Надеюсь, к утру мсье Кашин будет в форме, как всегда, – ответил Шарлемань. – Выбор действительно достойный. Уверен, вы оцените.
Он шагнул к винным шкафам, заставив Дефоржа отступить в сторону, и достал похожую бутылку.
Ева смотрела на необычно длинные пальцы Шарлеманя, которыми он ловко держал на весу сразу три рюмки, наливая арманьяк. Тонкие хрустальные ножки были пропущены между пальцами, а в горсти тёплым янтарём светились три порции ароматного напитка.