Три с половиной миллиарда лет вирусы приспосабливаются к среде обитания, изменяются и совершенствуют свои защитные системы. Они старше человека минимум в десять тысяч раз. Их способности к мутации минимум в десять тысяч раз лучше. Вирусы научились рекомбинировать генетический материал: они разрывают молекулы ДНК и создают новые последовательности нуклеотидов. А за время совместной эволюции с человеком вирусы приобрели способность заимствовать человеческие гены.
Ева понимала, что Шарлеманя и его коллег интересует встречный процесс – использование генетического материала вирусов для усовершенствования человека. Они хотят освоить биологический инструментарий, накопленный вирусами за три с половиной миллиарда лет выживания, чтобы сделать людей способными доминировать в любой среде.
Демон Дарвина регулирует земную жизнь с помощью вирусов. Человек для него – лишь одно из проявлений этой жизни. Одна из множества форм, один из множества видов. Демон, как пятнадцатилетний капитан, ведёт корабль эволюции по заданному маршруту. А Шарлемань, как Негоро, пытается изменить курс при помощи тех же вирусов, чтобы внешне стрелка компаса смотрела в прежнем направлении, но при этом указывала новый путь – к сверхчеловеку. К бессмертному совершенному существу, раз и навсегда победившему любые другие виды.
Выходит, учёный скромничал насчёт того, что уровень его возможностей – демон Дарвина. Обманутый капитан корабля в книге Жюля Верна сделался пленником хитроумного Негоро. Обманутому демону предстоит стать слугой Шарлеманя и поддерживать доминирующую позицию человека в дальнейшей эволюции. Язвительное замечание Дефоржа насчёт роли Всевышнего выглядело теперь близким к истине.
Ева думала о том, что Шарлемань вполне мог быть Большим Боссом. Такие, как он, уверенно идут к цели, невзирая на препятствия. Доверяют разуму, а не чувствам. Подчиняют окружающих своей воле и заставляют работать на себя, ведь только сильные личности добиваются настоящего успеха…
…и тут расслабленной Еве пришла в голову мысль, которая заставила её открыть глаза и сосредоточиться.
Мунин тоже обдумывал историю человечества и качества личности, бродя по своему просторному номеру. Его окружали не современные поделки в экзотическом азиатском стиле, а предметы искусства. Мебель, вазы, скульптуры, картины на стенах – всё выглядело подлинным, дорогим и несло на себе благородную печать времени. Мунин щёлкал камерой смартфона, рассчитывая показать снимки Кларе. Даже после ссоры, после всех обидных слов он был уверен, что вскоре они опять будут вместе, а пока мысленно с ней разговаривал.
Особого внимания Мунина удостоилась широченная кровать, занимавшая половину спальни, – высокий подиум из тёмных брусьев, который покоился на толстых ногах. Брусья и ноги из цельных стволов дерева хранили нарочито грубые следы топора. Изголовьем служил массивный деревянный щит выше роста Мунина, покрытый рельефами в азиатском стиле: боги, животные, герои, растительные орнаменты… С ними перекликались рисунки золотом на красном одеяле – с контурами, вышитыми то ли бисером, то ли мелким жемчугом.
Мунин заплатил бы сейчас любую цену, чтобы Клара оказалась рядом и разделила с ним это грандиозное ложе. Но пока их разделяли десять тысяч километров, а до того, как лечь с Кларой в постель, ему предстояло многое ей объяснить. Мунин сделал несколько снимков, тяжело вздохнул, усилием воли запретил себе приближаться к бару, сбросил одежду и, раскинув руки, упал навзничь поперёк кровати.
Через потолок от стены до стены тянулись выступающие декоративные балки из таких же грубо тёсаных древесных стволов, как в основании кровати. Пространство между балками занимали зеркала. Мунин мечтал мгновенно уснуть, а вместо этого в тусклом свете ночной лампы разглядывал в зеркалах себя – маленького и несчастного, лежащего в одиночестве посреди бескрайнего красно-золотого поля. Настроение сделалось до невозможности паршивым…
…и заметная роль в этом принадлежала Шарлеманю. На протяжении дня он постоянно задевал Мунина – возможно, даже сам того не желая. Историк всю жизнь терялся перед сильными личностями: он чувствовал себя беззащитным и принимал на свой счёт любую двусмысленность.
Дополнительные страдания доставляло Мунину то, что французы, благодаря философу Дидро, называют «лестничным остроумием». Однажды в светском салоне Дидро не сумел достойно возразить едкому собеседнику, расстроился, вышел на лестницу – и придумал блестящий ответ. Но время было упущено: не возвращаться же в салон ради того, чтобы бросить с порога запоздалую реплику!
Мунина не радовала общая проблема с выдающимся учёным. Всю жизнь он мучился, потому что наедине с собой после неприятного разговора придумывал хлёсткие ответные выпады. Лестничное остроумие било через край, но – слишком поздно.
За ужином Шарлемань обронил пренебрежительную фразу – мол, немцы в отличие от французов живут без удовольствий. Тогда Мунин обиделся за Клару, а теперь сообразил, что мог тут же воткнуть учёному шпильку насчёт его псевдонима, ставшего фамилией. На стороне Германии во время Второй мировой воевала французская пехотная дивизия СС «Шарлемань». Вот и надо было сказать, что эти эсэсовцы, по-видимому, защищали Берлин и сдавались в плен американцам с удовольствием – они ведь не немцы…
Одна из тирад Шарлеманя задела не только Мунина. После рассказа об изумрудной элизии, которая ворует гены у водорослей, учёный переключился на асцидию.
«Это такое примитивное морское животное, – пояснил он. – Похоже на небольшую банку: сверху два раструба, снизу – присоска, чтобы крепиться ко дну. У асцидии феноменально развита регенерация. Она может восстановить себе всё, что угодно, любую часть организма. И вот что интересно. У молодой асцидии есть головной мозг, как у человека. Использует она его тоже схожим образом. Сперва с помощью мозга путешествует, ориентируется в пространстве, анализирует окружающую среду и подыскивает наиболее подходящее место для жизни. Когда место найдено, асцидия присасывается к нему… – Шарлемань ухмыльнулся и глотнул арманьяка. – Присасывается намертво, а потом сжирает свой мозг. Он уже не нужен: асцидия больше никогда не сдвинется с места. Согласитесь, очень человеческая модель поведения».
Мужчины не нашли что сказать, а Ева заметила: «Вы не любите людей».
«Любить можно кого-то конкретного, но не всех поголовно, – возразил Шарлемань. – Скажем так: я объективно оцениваю людей. И оценка невысокая, согласен».
«Если так, зачем вы для них работаете?» – спросил Одинцов.
«Я работаю для себя», – сказал учёный…
…и Мунин тогда снова обиделся. Мозг был его единственной гордостью. Феноменальная память хранила огромные массивы информации. Но дело даже не в том, что Мунин почувствовал себя одним из тех, кого не любит и не ценит Шарлемань. Он и правда сжирал свой мозг, думая сейчас только про Клару. Прочие мысли отступили куда-то на границу сознания, и собрать их воедино не удавалось.
Мунин лежал посреди кровати, смотрел на себя в зеркала под потолком, а видел примитивное существо вроде асцидии. Что он сейчас может? Заглатывать пищу одним раструбом, а через другой выбрасывать продукты жизнедеятельности. Вот и всё… Достойный финал для эрудита и умницы! Ни на что не годный, отвратительный кусок плоти – с кучерявой бородкой, которую заставила отпустить Клара…
Мунин шмыгнул носом и резко сел.
– А вот хрен вам! – сообщил он в пространство, одной рукой вытирая мокрые глаза, а другой нашаривая телефон. Хватит быть бесхребетной размазнёй! Надо позвонить Кларе, заставить её слушать – и рассказать всё. Тогда мозг снова заработает, а чем лучше он будет работать, тем скорее случится встреча, которая занимает сейчас все мысли. Лишь бы Клара не выключила телефон.
Телефон работал, и Клара ответила почти сразу. Мунин заговорил громко, стараясь подражать уверенной манере Одинцова:
– Значит, так. Слушай меня внимательно! Это не просьба, это приказ. Не перебивай и не смей бросать трубку…
– Я сама собиралась тебе звонить, – сказала Клара.
Мунин обрадовался.
– Правда?!
– Расставаться надо по-хорошему, – продолжала Клара. – Прости, что я на тебя накричала.
– Подожди! – крикнул Мунин. – Слышишь? Не надо расставаться! Наоборот, надо…
– Это ты подожди, – скомандовала Клара. – Нам было хорошо вместе. Пусть недолго, но хорошо. И я хочу, чтобы в памяти осталось только хорошее…
Мунин попытался перехватить инициативу:
– Мы скоро увидимся, и всё будет ещё лучше!
– Ничего не будет, – отрезала Клара. – Всё кончено. Ты сделал выбор. Я тебе не нужна.
– Подожди! – снова крикнул Мунин. – Дай сказать!
Экран смартфона ещё светился, но связь уже оборвалась. Мунин бросил бесполезный гаджет на кровать и, неслышно ступая по ковру, побрёл из спальни в гостиную. Там он наугад вытащил из бара бутылку, налил полный стакан…
Смартфон блямкнул несколько раз подряд. Мунин втянул носом густой алкогольный дух, поднимавшийся от стакана, и вернулся в спальню.
Сообщения пришли от Клары. Это был многократный повтор одного и того же рисунка: на фоне старой географической карты – надпись жирными буквами «СЕКС-ТУРИСТ» с частоколом восклицательных знаков.
– Психанула, – покривился Мунин. Он уселся на кровать и хотел уже опрокинуть стакан в глотку…
…но вдруг замер, вгляделся в рисунок на экране смартфона, поставил на пол стакан с нетронутым напитком и увеличил масштаб. Центр карты занимала схема укреплений Иностранного легиона в Дьен Бьен Фу с фортами, один из которых защищал прадед Клары. Она выбрала единственную достопримечательность Индокитая, которую хорошо знала.
Мунин заорал:
– Умница! – и принялся судорожно натягивать штаны.
Глава XXXVII
Дефорж до отказа вывернул рукоятки кранов горячей и холодной воды. Струя ударила в ванну, наполняя комнату басовитым гулом.
– Думаешь, нас прослушивают? – спросил Одинцов.
– Всё может быть, – отозвался Дефорж и вдобавок пустил воду в душевой кабине.