Обычное дело: чем сильнее боится новичок, тем скорее он начинает чувствовать себя экспертом. Тот, кто на ватных ногах приходит в автошколу и обливается холодным пóтом, впервые садясь за руль, – спустя месяц получает водительские права и принимается гонять по городу так, словно всю жизнь провёл за рулём. Вчерашний абитуриент, умиравший от страха перед каждым экзаменом, на втором курсе института уже поглядывает на профессоров свысока. Подросток, освоивший клавиатуру компьютера, мессенджер и пяток игр, презрительно косится на деда, который пишет авторучкой, – хотя как раз поколение стариков придумало компьютер, и они же написали базовый софт.
Кроме всего этого, самомнение Шарлеманя во многом оправдывалось блестящими мозгами. Одинцов понимал, что Большой Босс недолго будет ведомым: он слишком свыкся с ролью ведущего. А значит, и нужда в троице скоро пропадёт – вернее, Шарлемань решит, что нужда пропала. Он обещал компаньонам жизнь вечную, но в реальности всех троих ожидает судьба Моретти, Бутсмы, мигрантов на островах и другого отработанного человеческого материала.
Ждать от Большого Босса гуманности не приходилось. Надеяться на здравомыслие Евы и Мунина – тоже. Любая попытка объяснить им реальное положение дел вела к провалу: Шарлемань услышит крамольный разговор, и всё будет кончено ещё быстрее. Одинцову предстояло защищать компаньонов без их участия, а для этого – прежде всего сблизиться с Шарлеманем.
«Поспешай не торопясь!» – советовали в таких случаях древние классики. Одинцову была ближе армейская версия: «Сапёры ходят медленно, и всё же лучше их не обгонять». Нарушив это правило, Бутсма потерял ноги. Одинцов осторожничал, словно ступал по минному полю, а Шарлемань попытался преодолеть дистанцию в первом же разговоре наедине.
– Мы оба военные. Скажите прямо, как солдат солдату: что мешает вам принять моё предложение?
Сапёры отсчитывают время до взрыва в обратном порядке. Десять, девять, восемь, семь… Хороший трюк для того, кому нельзя торопиться с ответом. «Ладно, поиграем в военных», – подумал Одинцов и, выдержав нужную паузу, сказал:
– Умная собачка перед тем, как проглотить кусок, обязательно прикладывает его к заднице и смотрит: пролезет или нет.
Шарлемань отвык общаться в подобном ключе.
– Это вы обо мне или о себе? – поразмыслив, на всякий случай уточнил он.
– Скажу прямо, как солдат солдату: о нас обоих, – ответил Одинцов.
Его компаньоны быстро капитулировали по понятным причинам. У Одинцова таких причин пока не было – Шарлемань ещё не нащупал его слабое место. С чего бы сдаваться раньше времени? Это вызовет подозрения. И Одинцов продолжал держать дистанцию.
Тот же читанный-перечитанный в детстве Жюль Верн говорил, что у заключённого всегда есть шансы перехитрить тюремщика. Страж может забыть, что стережёт узника, но узник не забудет, что его стерегут. Заключённый чаще думает о побеге, чем тюремщик – о том, чтобы предотвратить побег. Поэтому способы бежать из тюрьмы находятся чаще, чем способы помешать бегству. На это и рассчитывал Одинцов.
После того, как Ева позвонила Кларе, компаньоны разошлись по боксам на процедуры. Шарлемань застал Одинцова под капельницей и положил перед ним телефон.
– Сообщите вашей подруге, что её путешествие подготовлено.
– У нас договор, – сказал Одинцов. – Кларе всегда звонит Ева.
– Со мной никто не договаривался, – возразил Шарлемань.
Он решил продавливать Одинцова со всех сторон, а кроме того, Ева могла некстати сболтнуть лишнее.
Одинцов переслал Кларе в мессенджере электронные билеты до Пномпеня и набрал номер, чтобы дать устные инструкции о трансфере в клинику.
Клара удивилась:
– А где Ева?
– У врачей. Мы все на процедурах. Курс лечения сложный, много электроники, врачи запрещают звонить. У нас две минуты. Бери скорее ручку, записывай.
Одинцов продиктовал всё необходимое, по знаку Шарлеманя напомнил, что нельзя никому ничего рассказывать, – и уже хотел прощаться, но Клара вдруг заплакала.
– Я никому не скажу, потому что… Потому что некому!.. Как с вами троими познакомилась, всех как отрезало, – сквозь слёзы и спазмы говорила она. – Только папа с мамой… Но мама… вы же знаете… И папа сам еле живой… А мне больше никто не нужен. Я столько всего передумала… Знаете, был такой музыкант – Ростроповиц?
Девушка произнесла фамилию на немецкий лад, и Одинцов машинально поправил:
– Ростропович.
– О’кей, Ростропович… Он женился уже немолодым, за тридцать, – продолжала всхлипывать Клара, невзначай напомнив о своём юном возрасте. – Увидел красивую артистку, влюбился и сделал предложение на четвёртый день… Его потом спросили: «Не жалеете, что поторопились?» А он ответил: «Жалею, что потерял четыре дня»… Они пятьдесят лет вместе прожили. Понимаете?.. Мы потеряли уже намного больше… – Клара длинно прерывисто вздохнула. – Думали – живём вместе, чего ещё? А на самом деле… Понимаете, конечно. У вас ведь то же самое…
– Всё! Хватит реветь, – оборвал её причитания Одинцов. – Умойся, заканчивай собираться и вызывай такси, у тебя самолёт скоро… – Он отключил телефон. – Терпеть не могу, когда женщины плачут.
– Что значит – у вас то же самое? – насторожился Шарлемань.
Одинцов совсем не хотел обсуждать щекотливую тему. Если станут известны отношения между ним и Евой, а тем более если выяснится, что он – отец её ребёнка, игра с Шарлеманем в кошки-мышки окончится, толком даже не начавшись.
– Да ну, ерунда… – небрежно сказал Одинцов. – Учил молодёжь уму-разуму. Передавал опыт. Объяснял, почему до сих пор не женат… История давняя, к нашим делам отношения не имеет.
– А что имеет? – наседал Шарлемань.
Прежде чем ответить, Одинцов снова насладился паузой и только тогда заговорил:
– В Древнем Китае считали, что люди делятся на три типа. Есть земледельцы, есть торговцы и есть воины. Я – воин. Вы хотите, чтобы я воевал на вашей стороне. Но меня учили, что каждый солдат должен понимать свой манёвр. А я не понимаю.
– То есть вам, как той умной собачке, даже к заднице пока нечего приложить, – усмехнулся Шарлемань.
– Так точно! – подтвердил довольный Одинцов: ему удалось втянуть Шарлеманя в игру, которую тот сам же ненароком и подсказал.
Блестящего учёного с давних пор окружали только другие блестящие учёные. Он годами имел дело с узким кругом интеллектуалов. Одинцов заметно выбивался из этого круга, в отличие от Евы и Мунина. В первом же серьёзном разговоре Шарлемань заявил: «Мы оба военные» – и, на взгляд Одинцова, рассчитывал решить сразу несколько задач.
Во-первых, он сам шёл на сближение, выделив особенного пленника среди компаньонов и других обитателей клиники. Клич: «Мы с тобой одной крови, ты и я!» со времён Маугли – проверенное средство для тимбилдинга даже в диких джунглях.
Во-вторых, чужая роль держит в напряжении, а Шарлемань позволял Одинцову вести себя естественно, чтобы пленник потерял бдительность и сделался лёгкой добычей.
А в-третьих, ностальгические воспоминания о боевом прошлом доставляли удовольствие самому Шарлеманю, возвращая его на много десятков лет назад, во времена молодости – настоящей, а не приобретённой.
Игра в прямоту двух военных полностью устраивала Одинцова. Он не собирался брататься с Шарлеманем, держался настороже – и планировал использовать ностальгию француза так же, как тот использовал её, чтобы завербовать Леклерка. На своём поле гениальный учёный был непобедим, но за его пределами становился уязвимым.
Одинцов обдумывал возможный просчёт в схеме, которую недавно выстроила троица. Тогда они решили, что Шарлемань обслуживает Наполеонов из клиентуры страховой группы INSU, а после удара, нанесённого вирусом по мировой элите, помогает генералам-страховщикам стать Наполеонами. Появление новых состоятельных клиентов, которые в буквальном смысле вечно будут ему благодарны, – предел мечтаний владельца унаследованной клиники…
…но теперь, узнав Большого Босса и представляя себе истинный размах его деятельности, Одинцов уже не верил, что тот ограничится ролью генеральского ассистента. Амбициозный и расчётливый Большой Босс наверняка метит выше.
«Каждый солдат должен понимать свой манёвр», – формулой генералиссимуса Суворова, как военный военному, описал Одинцов свои сомнения Шарлеманю, и тот клюнул на приманку, поддержав диалог: «Понимать манёвр проще, когда знаешь, какова его цель. Ваш русский писатель Набоков хорошо сказал: «Желания мои весьма скромны. Портреты главы государства не должны превышать размер почтовой марки». Давайте пока исходить из этого».
Одинцов был уверен, что со временем разберётся в скромных желаниях Большого Босса. Лиха беда начало.
Глава XLVII
Посла захвата Шарлемань объявил троице:
– Можете спрашивать о чём угодно. Более того, я настаиваю, чтобы вы спрашивали. Это позволит нам в кратчайший срок достигнуть полного взаимопонимания.
– И вы ответите на любой вопрос? – усомнился Мунин.
– Нет, конечно. Этого я обещать не могу, но вы узнаете всё, что вам следует знать.
– Главных вопросов по-прежнему два, – напомнил Одинцов. – Кто виноват и что делать.
– И насколько этично то, что вы собираетесь делать с нашей помощью, – добавила Ева.
Шарлемань такого выпада не ждал.
– Этично?! – нахмурившись, переспросил он. – Это вы мне говорите об этике? Вы – мне?! Проникли сюда, как шпионы, под видом сотрудников страховой компании…
– А что? Благородная профессия, – вступился Мунин за свою новую роль, к которой уже привык. Он даже Кларе по телефону вместо нежностей рассказывал о том, как Бисмарк начал страховать полицейских в Германии.
– Не пытайтесь изображать наивность, – посоветовал Шарлемань глазах. – Скажите ещё, что никогда не слышали об эпигенетических часах!
Трое компаньонов только пожали плечами. Пришлось просветить их насчёт лабораторного протокола, разработанного Стивом Хорватом. Протокол позволял измерить возраст клеток, но не хронологический – с момента рождения, а эпигенетический…