— Нет, — твердо ответила Оленька. — Я поклялась больше никогда не связывать свою жизнь с другим человеком.
Печаль томила душу молодого лидера нарождающейся национал-социалистической партии Адольфа Гитлера. Он опять попытался отправить две своих акварели на конкурс венского художественного института, и его опять отвергли. И некому было пожаловаться, его все равно никто бы не понял. А соратники отмахнулись бы от него со словами:
— Да кому эта мазня нужна!
Они не способны понять его тонкую артистическую душу, они не понимают, что эта мазня нужна ему, их лидеру. Его взгляд затуманился слезами, и вдруг он сквозь слезы увидел наклеенное на стене прямо перед ним яркое объявление. Выразительный черный скелет держал в руках начертанную белыми буквами завлекалочку: ««Шлосс Фоге-льод», убийственная романтическая история в старинном замке».
Кино — новый вид искусства, утешитель опечаленных душ! Адольф сразу понял, что это — именно то, чего ему недоставало. Он быстро разыскал кинотеатр, купил билет и вошел в зал. Все оказалось таким, как было обещано: и замок с привидениями, и хозяин, обвиненный в убийстве, жаждущий доказать свою невиновность, и красавица-ключница, а на самом деле баронесса Саффо, желающая отомстить хозяину замка за предполагаемое убийство ее отца.
Адольфу фильм понравился бы меньше, если бы главную женскую роль не поручили необыкновенной красавице, от которой у него прямо дух захватило. Встретить бы такую женщину! Но пока в предначертанной ему жизни такое счастье не светит. Однако на всякий случай Адольф запомнил ее имя — странное русское имя — Ольга Чехова.
Лёва
Хотя они с тетей вернулись в отель «Четыре времени года» еще засветло, Ольга пожаловалась, что смертельно устала и хочет прилечь. Даже новые сапожки на меху не заставили ее изменить свое решение. А Лёва не был готов идти в клетку номер 314, отведенную ему на третьем этаже отеля. Его захватила тоска по нормальной жизни, на которую не было никакой надежды. Будущее выглядело смутно — гастроли в Берлине организовать не удавалось, о возвращении в Россию пока не могло быть и речи, особенно для него — белогвардейца. Пойти что ли в кабак, чтобы напиться и забыться? Но Лёва, собственными силами преодолевший в детстве смертельную болезнь, испытывал отвращение к алкоголю.
А может, отправиться в эмигрантское кафе «У Феликса», приютившееся в одном из переулков недалеко от отеля? Кто-то из труппы уже побывал там и очень положительно отозвался как о его меню, так и о программе. Дело в том, что в кафе собиралась художественная интеллигенция, и все стены заведения были увешаны картинами (некоторые из них показались Лёве достойными внимания) местных художников. Здесь можно было встретить также русскоязычных поэтов и актеров. Сидя в кафе, Лев неожиданно для себя набрался смелости и после поэтической декламации попросил у хозяйки кафе разрешения сыграть что-нибудь на рояле — перед этим он в перерыве потихоньку проверил рояль. Тот был в порядке. Хозяйка тоже была в порядке — красивая, элегантно одетая моложавая дама, словно из прошлой жизни.
После долгого перерыва он играл с истинным вдохновением и, похоже, понравился публике. Во всяком случае, когда он вышел из кафе, все еще переживая давно забытое вдохновение, его догнали двое — парень и девушка. Они подхватили его под руки и объявили, что он гений и они намерены проводить его до отеля. Ему с непривычки это очень польстило, и на душе стало легче, но тут вдруг случилось непредвидимое: парень одним движением скрутил ему руки за спиной, а девушка воткнула в бок дуло револьвера и прошипела:
— Следуй за нами, белогвардейская сволочь! А то застрелю!
Лёва и не пытался сопротивляться, зажатый между ними, он послушно вошел в мрачный подъезд и спотыкаясь спустился по темной лестнице в скудно освещенную комнату. В голове Лёвы вихрем пронеслись обрывки случайно услышанных рассказов: по Берлину бродят агенты ОГПУ, хватают бывших офицеров белой армии, пытают и расстреливают. Он закрыл глаза и приготовился к худшему. Но худшее не случилось. Интеллигентный женский голос с санкт-петербургским акцентом произнес мягко:
— Садитесь, пожалуйста, Лев Константинович.
Лёва вздрогнул от неожиданности — никто еще не обращался к нему по имени-отчеству. В мирное время он был еще мальчиком, во время войны не дорос до этого ни чином, ни возрастом, а в театре все его звали тети-Олиным племянником Лёвушкой.
Он открыл глаза — за столом, заваленным бумагами, сидела в кресле элегантно одетая моложавая дама, никаких орудий пыток при ней не было. Дама чем-то напоминала его любимую тетку Олю, и это сразу расположило к ней.
— Правда ли, что вы хотите вернуться в Советскую Россию? — спросила она.
— Кто вы? — ошеломленно выдавил из себя Лёва.
— Простите, я забыла представиться. Я — директор агентства по сдаче жилплощади, Полина Карловна Мюллер.
— По сдаче жилплощади? Откуда же вы знаете, чего я хочу?
— Не буду скрывать от вас, что мое агентство лишь прикрытие. По сути, мы занимаемся теми, кто изъявляет желание вернуться на родину.
— На родину? — осмелел Лёва, — а разве вы не немка? Ведь ваша фамилия Мюллер?
— Но ведь ваша фамилия Книппер, а вы хотите вернуться!
— Что ж, вы правы. Я хочу вернуться в прошлую жизнь.
— Неужели вы не понимаете, что прошлой жизни больше не будет?
— Вы притащили меня сюда, чтобы предупредить об этом?
— Нет, вас не притащили, а пригласили…
— Хороший способ приглашать — револьвером в бок!
— Еще раз простите! Ребята немного превысили полномочия, боялись сопротивления.
— Зачем же вы меня пригласили?
— Наконец добрались до сути дела. Если вы действительно хотите вернуться, вам придется поработать для нас.
— То есть для агентства по сдаче жилплощади?
— Не притворяйтесь, Лев! Мы изучили ваше досье и знаем, что вы обладатель высокого интеллекта и умеете хранить тайны. Именно такой человек нам нужен.
— И что же я должен сделать? Надеюсь, не придется доносить на своих знакомых?
— Конечно, нет. Для этого мы найдем людей попроще, чем композитор Лев Книппер!
Лёва был невольно польщен и, чтобы скрыть это, неожиданно для себя спросил:
— Чего же вы хотите от композитора Льва Книппера?
— Мы хотим, чтобы вы уговорили свою сестру Ольгу работать на нас.
— О-о! Вы знаете мою сестру Ольгу? И даже знаете, как ее найти?
— Если вы согласитесь с ней поговорить, мы поможем вам ее найти.
— Ну, хорошо, я с ней поговорю, но зачем ей на вас работать? Я хоть хочу вернуться, но она-то точно не хочет!
— Сегодня не хочет, завтра захочет!
— А если она и завтра не захочет?
— Свою сестру предоставьте нам, мы найдем, чем ее привлечь. Просто замолвите за нас словечко.
«Ладно, — подумал Лёва, — помогите мне найти Ольку и вернуться в Москву. А сестра сама будет решать, на кого ей работать».
Оленька
Вильма рассказывала Оленьке, какую шикарную светскую жизнь ведут в Берлине эмигранты из многолюдной русской общины. Похоже, что русские нашли в Берлине настоящий культурный рай. Вроде бы одних только русскоязычных газет, журналов и издательств насчитывалось до двухсот. Люди порхали с одного бала на другой, посещали скрипичные концерты и поэтические чтения, выступали и слушали доклады на разных собраниях — и все на русском языке! Откуда они берут время, силы и деньги? У самой Оленьки ни сил, ни денег не было. Была только мечта — вытащить в Берлин маму с дочкой. По ночам на нее накатывалась мучительная, чисто физическая тоска по дочке — болело сердце, тошнота подкатывала под горло, немели пальцы от невозможности погладить шелковистую детскую кожу.
До нее уже дошло известие о тяжелой болезни отца, и она понимала, что мама его не оставит, нужно только подождать. Ольга содрогалась при одной мысли о том, чего именно надо ждать, но понимала, что придется. Знающие люди пугали ее, что границы Страны Советов могут закрыться надолго и вытащить оттуда ее родных не удастся, но выбора у нее не было, как и не было никакой экономической основы для их приезда. Она продолжала снимать комнату в дешевом пансионе, куда невозможно было поселить мать с ребенком, а может быть, даже с двумя детьми — ведь Лулу нянчила также и дочь Ады Марину. Вряд ли она при переезде в Берлин согласится оставить внучку в Москве.
И потому Оленька не отказывалась ни от каких ролей и снималась столько часов, сколько ей предоставлялось, а в свободное время упорно изучала немецкий язык, предвидя, что скоро вся кинопродукция станет звуковой.
В тот день у Оленьки были съемки сразу в двух фильмах: в одном, про русскую девушку Татьяну — с девяти утра до четырех пополудни, а в другом — с пяти вечера до полуночи — про норвежку Нору в экранизации драмы Генриха Ибсена «Кукольный дом». На этот раз все сложилось удачно — русской девушке Татьяне был позволен легкий русский акцент, а фильм по пьесе Ибсена был вообще немой.
В перерыве между съемками она успела заскочить в буфет, чтобы съесть горячую сосиску с булочкой и выпить пару чашек кофе. Уже прошло больше года, как она приехала в Берлин, но все не могла привыкнуть к той легкости, с которой тут можно получить горячий кофе с сосиской.
Когда она, сделав глоток кофе, поставила чашку на блюдце, кто-то, подкравшись сзади, закрыл ей ладонями глаза. Озадаченная, она начала осторожно ощупывать охватившие ее лицо ладони. Они были явно мужскими, и в первый миг она испугалась, что это великий князь опять явился в надежде вернуть ее расположение. Но нет, у князя были нежные барские пальцы, а эти пальцы — длинные и сильные, пальцы пианиста.
— Лёва? — неуверенно прошептала она. Как он мог оказаться в Берлине, если пропал без вести два года назад?
— Лёва! — заорал ее брат и поднял в воздух вместе со стулом. Оленька смотрела не него и не верила своим глазам — когда она в последний раз видела его, это был типичный недоросль, хорошенький, неуклюжий и пухлый. А теперь — сколько лет прошло, четыре, пять? — перед ней стоял молодой стройный красавец. Она искоса заметила, с каким вниманием следят за их встречей сидевшие за соседними столиками молодые актрисы. Лёва аккуратно опустил ее стул и сел с нею рядом.