Чтобы не огорчать Ольгу, Лёва согласился взять деньги, пообещав себе, что потом решит, ехать ему во Фрайбург или нет.
Ольга
Гастроли в США заранее пугали Ольгу — все, что она слышала и читала об этой стране, казалось ей неподходящим для восприятия высокого искусства. И интуиция не подвела: то, как она увидела и поняла американскую манеру жить, подтвердило ее опасения.
— Столько шума, треска, света и ни капли души. Никогда не узнать, что чувствует твой собеседник, потому что к лицу его приклеена вечная улыбка. Он улыбается и приговаривает: «Не принимайте близко к сердцу, все будет хорошо».
Ольгу не удалось подкупить даже ванной с горячей водой в каждом гостиничном номере. И тем восторгом, с которым встречали ее спектакли американские актеры. Она жаждала только одного: покинуть Новый Свет ради Старого, пусть и ценой многодневного морского путешествия с его штормами и штилями.
Отец Аллы, профессор Сергей Максимович Медынский, был известным специалистом по мусульманской архитектуре и иногда брал дочь с собой в самые интересные экспедиции. И приучил ее больше всего на свете ценить духовные радости. В двадцать три года она вышла замуж за лучшего ученика отца, Мирона Горского, который был призван в армию и погиб во время военных действий где-то в Мазурских болотах. Алле понадобилось несколько лет, чтобы смириться со своим горем, тем более что за эти годы тяжело заболела и умерла ее мать.
Когда Россия пошла вразнос в пламени непрерывных мятежей и революций, профессор Медынский твердо решил покинуть страну и, несмотря на все препоны, выполнил это решение — увез из страны товарищей любимую дочь.
Он поклялся обеспечить ей нормальную жизнь на чужбине, а потому вывез в Германию некоторые древние предметы, имеющие историческую ценность, и продал их местному музею. На эти деньги он купил ей машину и квартиру в центре Берлина в тихом переулке Лютцовштрассе. Зная, что смертельно болен, профессор заставил дочь закончить курсы вождения и оплатил издание сборника ее стихов.
И тихо скончался, в надежде, что обеспечил любимой Аллочке безбедную благополучную жизнь.
Лёва
Неделя до встречи с группой Саврастина пролетела для Лёвы как сладкий сон. Все его дни были заполнены Аллой — ее руками, голосом, стихами. Даже Оленька, по уши занятая непрерывным карабканьем по карьерной лестнице, заметила его благостный взгляд и спросила:
— Чего ты сияешь, как начищенный самовар? Влюбился, что ли?
— А если и влюбился? Разве за это наказывают?
— Смотря в кого!
Действительно — в кого? В стареющую красотку, сочинявшую особенные стихи, не такие, как у других? Но она вовсе не стареющая, она моложе всех девушек их поэтического клуба! И пока он с ней, ему хорошо!
Лёва отмахнулся от сестры и начал готовиться к вечерней встрече. Он примерил мундир, подобрал к нему брюки и еще раз повторил свою хорошо продуманную биографию — почти все, как было, за исключением мелких деталей. Есть надежда, что все это не пригодится.
И с легким сердцем поехал к Алле. Они провели чудный день вместе, а когда стемнело, он надел плащ поверх мундира, собираясь отправиться по адресу в Вильмерсдорфе, указанному Саврастиным.
— Почему так рано? — удивилась Алла.
— Пока доеду, а потом пока дойду. И еще найти надо — у этих немцев нумерация домов против всякой логики.
— Ну да, бустрафедон!
— Это что еще за зверь?
— Такая нумерация, когда все номера подряд и нет ни четных, ни нечетных, а на другой стороне просто дальше, но в обратном порядке.
— Ничего себе придумка!
— Все дело в привычке — немцы свыклись с этим бус-трафедоном как с родным.
— Тогда я пошел — мне понадобится полчаса, чтобы разобраться в немецком быстром бидоне.
— А еще лучше, — сказала Алла, — если я тебя отвезу. Вдвоем разберемся быстрее.
Лёва не стал возражать, он был не прочь провести с Аллой еще полчаса.
Однако особенно утруждаться не пришлось — украшенное колоннадой здание гимназии бросалось в глаза, и номер не понадобился. Заходить внутрь было рано, и, чтобы не привлекать внимание, Алла припарковалась за углом в соседнем переулке. Ровно в восемь Лёва вышел из машины и направился ко входу в гимназию. Его остановил невысокий человек в военной форме и спросил, кто он и зачем пришел. Лёва объяснил, что он, прапорщик Львовский, явился по приглашению поручика Саврастина, после чего его провели в актовый зал, где собралось человек двадцать в мундирах, а сигаретный дым походил уже на дымовую завесу. Присутствовавшие сидели группками по пять-шесть человек и ожесточенно спорили. Понять, о чем они дискутируют, было невозможно из-за общего гула голосов. Наконец на подиум вышел выглядевший молодцевато пожилой генерал — Лёва еще помнил генеральские мундиры канувшей в Лету российской армии — и объявил собрание открытым. Первые два выступавших говорили о своей любви к родине и готовности сложить за нее голову, пока из зала не раздались требования перейти к делу. Перебив на полуслове речь очередного патриота с иконостасом орденов, на подиум выскочил нервный ротмистр в поношенной кавалерийской гимнастерке и заявил, что пора разделить карту России на секторы мятежа и назначить ответственных. Его перебил нестройный хор, повторявший одно слово: «Провокация!»
— Почему провокация? — обиделся ротмистр. — Мы должны не только говорить, но и действовать.
— И большевики получат возможность устранять наших лидеров! — выкрикнул кто-то из первых рядов.
— А как они их узнают?
— С помощью подосланных к нам большевистских агентов! — объявил тот же голос. И все, как по команде, обернулись и уставились на Лёву.
— А вы кто такой, молодой человек? — спросил тот же голос. — Мы видим вас впервые.
Сердце Лёвы дернулось от ужаса и восторга — началась настоящая игра в сыщики-разбойники. Сейчас он был разбойником. Лёва улыбнулся и признался, что он, прапорщик Львовский, пришел на собрание по приглашению поручика Саврастина.
— Это правда? — спросил коренастый крепыш, вся грудь в орденах.
— Да, я пригласил прапорщика, — подтвердил вынырнувший откуда-то Саврастин, до сих пор Лёвой не замеченный.
— Где же вы служили, прапорщик? — спросил крепыш, к Лёвиному облегчению, не интересуясь его настоящим именем.
И он ответил чистую правду:
— В 12-м артиллерийском полку армии генерала Деникина, а с начала 20 года — в 5-м пехотном корпусе барона Врангеля, в рядах которого был переправлен на английском крейсере в Константинополь.
— А как вы отбыли из Константинополя в Европу?
— Я — музыкант, и мне посчастливилось переправиться на Балканы в составе небольшого оркестра, который быстро распался из-за отсутствия финансирования.
— Хватит тратить время на этого мальчишку! — сердито крикнул кто-то из задних рядов. — Так мы до дела никогда не доберемся!
— Поручик Воронцов прав, — вмешался генерал, — запрем этого юношу в кладовку и после собрания допросим с пристрастием. А пока займемся делом.
По сигналу генерала два крепких прапорщика подхватили Лёву под руки, протащили по коридору, спустили с трех ступенек и втолкнули в низкое помещение.
Хлопнула дверь, повернулся ключ в замке, и Лёва остался один. Ему уже расхотелось быть разбойником — ведь неясно, что сыщики имеют в виду под допросом с пристрастием. Проверять не хотелось.
Нужно было разобраться, что это за кладовка, куда его поместили. Он пошарил по стене у двери, нащупал выключатель и включил свет. Мутная лампочка осветила узкие полки, уставленные картонными коробками с любимыми немцами консервами — печеночным паштетом и яблочным пюре. В дальней стене под самым потолком Лёва заметил узкое зарешеченное окошко, и сразу мелькнула мысль: окно кладовки запирают изнутри, а не снаружи, дабы никто не украл пюре и паштеты.
Медлить было нельзя, он подтащил несколько коробок к стене, поставил одну на другую и в один момент оказался возле окошка. Мысль была правильной: окошко заперто на крючок, открыть который не представляло труда. Оставалось самое сложное — протиснуться в узкое окошко. Но недаром Лёва с детства тренировал свое тело всеми видами спорта, и, чуть-чуть поднапрягшись, он выскочил на асфальт соседнего переулка.
Встав на ноги, призадумался, в какую сторону бежать, как вдруг в темноте зажглись фары припаркованной на углу машины. Лёва рванулся было в сторону, но женский голос позвал его, голос Аллы:
— Прыгай на заднее сиденье! — скомандовала она.
Лёва заскочил в авто и хотел было сесть, но Алла скомандовала опять:
— Ложись, чтобы тебя не было видно!
Он послушно лег и спросил:
— Как ты здесь оказалась?
— Потом объясню, — ответила Алла, — лучше скажи, что ты там натворил?
— Ничего не натворил, просто оказался новеньким, и они решили проверить меня с пристрастием.
Они уже выехали на главную магистраль. И Алла остановилась на повороте:
— Теперь давай решим, куда нам ехать.
— А почему не ко мне в пансион?
— Только не в пансион! Там они тебя точно найдут!
— Но зачем они станут меня искать?
— Раз ты убежал, значит, тебе есть что скрывать. А они — суровые ребята, так что лучше на время уехать из Берлина.
Тут Лёва вспомнил, что обещал Ольге поехать во Фрайбург на лечение.
— На лечение — хорошо! Там никто тебя не найдет.
— Но не могу же я ехать во Фрайбург в этом шутовском наряде? Меня сразу же по мундиру вычислят.
— Тужурку и рубашки ты оставил у меня. Их мы сейчас подберем. Так что поехали ко мне, а потом во Фрайбург.
— Что значит — «потом во Фрайбург»?
— А то, что я тебя туда отвезу, — это не так далеко, всего несколько часов езды.
— Но ведь на поезде проще и быстрей!
— Тебе нельзя появляться на вокзале. Ты не знаешь этих людей, они на все способны.
Лёва представил себе лица некоторых крикунов из зала и решил, что не стоит навлекать на себя их гнев.
— Ладно, поехали вместе. Я вовсе не хочу с тобой расставаться. Но прежде чем покинуть Берлин, я должен предупредить свою хозяйку.