Вскоре он предстал перед старшим наряда Бегалиным в полной боевой готовности. Бегалин поморгал безбровыми глазами и стал осматривать снаряжение Бородули.
А потом его снаряжение проверил и капитан Ярцев. Прежде чем отдать боевой приказ, снова спросил номер карабина. Бородуля ответил правильно, четко и сам удивился.
— Ну, главное сделано, — пошутил капитан. — Теперь осталось только научиться метко стрелять.
Ночь стояла душная. Небо словно цеплялось за вороненый ствол карабина с примкнутым штыком. Спина Бегалина маячила впереди черным пятном. Это пятно то приобретало контуры человеческой фигуры, то расплывалось.
Плотной стеной обступили камыши, лишь справа вклинивалась узкая полоска мягкого грунта. Пограничники освещали ее фонариками. Недавно пробороненная земля дышала покоем. Бородуле показалось, что он в родном колхозе, и сразу нахлынули воспоминания об отце. Тот всегда хотел, чтобы сын тоже служил на пограничной заставе. Служит. И чем хуже других?..
Бородуля наткнулся на Бегалина. Тот шепотом:
— Будь внимательней.
В монотонное гудение реки вписался рокот мотора, в глаза ударил сильный луч прожектора. Точка-тире, точка-тире… Бородуля зажмурился. Бегалин послал в ночь ответные точки-тире. Катер взревел мотором, пошел дальше.
Некоторое время шли молча. На изгибе реки Бегалин подал знак остановиться. Бородуля увидел, как старший наряда распластался на земле, и тоже залег.
Затем пограничники отползли в камыши и прислушались. Кто-то шагал навстречу.
Вот приглушенные шаги уже совсем рядом. Бородуля увидел ноги в солдатских сапогах. «Наряд!» — сообразил он и, преодолевая неизвестно откуда взявшуюся слабость, подал опознавательный знак. Сапоги замерли.
Чья-то рука легонько стукнула по голенищу. «Свои!» — облегченно вздохнул Бородуля, вылезая из камышей. Перед ним стоял сержант Назаров.
Бегалин доложил:
— На границе без происшествий.
— А как Бородуля? — спросил командир отделения.
«Сейчас нажалуется!» — решил Бородуля. Но Бегалин, наоборот, похвалил напарника.
Когда майор Серебренников снова приехал на заставу, ему доложили, что Бородуля все еще нет-нет да проявляет страх при несении дозорной службы. В наряд с ним пограничники шли неохотно, и капитан Ярцев старался поменьше посылать его на границу.
Правда, сержант Назаров теперь не мог особенно жаловаться на Бородулю: внутреннего распорядка солдат не нарушал, приказания выполнял точно, на занятиях старался вникнуть в смысл того, что говорил командир. Но подавленное состояние не покидало его, он даже перестал реагировать на остроты Кошевника, а если тот слишком уж допекал, просто отходил в сторону.
Командир катера Шарапов, секретарь комсомольской организации заставы, по совету капитана Ярцева провел диспут на тему «О воинском долге и храбрости». Говорили об Александре Матросове, Юрии Смирнове, о пограничнике-следопыте Карацупе, молодогвардейцах. Потом смотрели фильм «Подвиг разведчика». Бородуля, казалось, увлекся.
На следующий же вечер Шарапов затеял викторину. Он поставил на бильярд огромный сверток, перетянутый красной лентой (никто не знал, что в этом свертке пирожок), и объявил условия игры. Каждый говорит пословицу о храбрости. Считают медленно до трех. Кто скажет последним — получит приз. Желающих оказалось много.
— Где смелость, там победа! — начал старшина Пологалов.
— Где смелость, там победа. Раз!.. — подхватил Шарапов.
— На героя и слава бежит! — вставил кто-то.
А другой тут же добавил:
— Смелость города берет!
— У страха глаза велики! — выпалил Никита Кошевник и толкнул в бок соседа. Им оказался Бородуля. Он обиделся и отошел от стола.
Все это майор Серебренников выслушал внимательно, а потом сказал комсомольскому вожаку:
— Мне кажется, ваша ошибка заключается в том, что вы действуете слишком прямолинейно. Ну зачем без конца напоминать человеку о его слабости? Уверен, что это его тоже мучает. Сами говорите: изменился, ушел в себя Бородуля. А вы оставьте его в покое, дайте ему все обдумать. А если будете говорить о храбрости, то как-нибудь, знаете, искренне, убежденно, не формально.
В тот же вечер майор и сам провел беседу с пограничниками, сказал, что на имя командира части пришло письмо. Незнакомая девушка просила сообщить, что с тем пограничником, который, прощаясь с нею, обещал писать часто, а потом совсем замолчал.
Никита сидел красный, хотя Серебренников не назвал имя девушки и не сказал, откуда пришло письмо.
— Само собой разумеется, — задумчиво произнес Серебренников, — любовь проверяется не только письмами. Вот служил у нас в батальоне солдат. Звали его Володя. Тезки мы с ним. Хороший парень, веселый. И девушкам, видно, нравился. Полевая почта только на него и работала. Между прочим, в первый раз он влюбился, когда еще учился в школе…
Умеет майор-политработник находить живой контакт с людьми. И ни о каких таких боевых подвигах вроде не рассказывал. А пограничники сидели, внимательно слушая каждое слово. И видели три ряда орденских планок на гимнастерке офицера. Может быть, у них даже мелькнула мысль, что говорил он о себе…
Бородуля удивился, когда вечером на скамейку рядом с ним присел майор Серебренников.
— Красиво, — произнес он, вглядываясь в звездное небо. — Смотрите, вон высоко над горизонтом зажегся четырехугольник ярких звезд. Знаете, как они называются?
— Нет.
— Это созвездие Пегаса. Если примерно в час ночи вы посмотрите на небо, увидите к северо-востоку от него две ярких звезды — созвездие Персея. А вот блеклое пятно между Пегасом и Персеем — Туманность Андромеды — относится уже к другой звездной системе.
И тогда солдат спросил с плохо скрываемым волнением:
— А Большая Медведица, товарищ майор… где она?
— Что это вас так заинтересовала Большая Медведица?
Бородуля решился:
— Вот выхожу я, товарищ майор, на границу, и творится со мной что-то неладное. Вот, скажем, Большая Медведица — семизвездный ковш, а куда он делся?
— А вы разве до сих пор не знаете, что каждая звезда появляется и исчезает в определенное время? Это, между прочим, зависит и от времени года, и от того места, откуда мы наблюдаем звездное небо. Большая Медведица видна здесь, но низко над горизонтом, в первой половине ночи, а вы ищете ее, вероятно, под утро.
Весь день лейтенант Пулатов и его молодая жена бродили по ташкентским магазинам. Перед самым закрытием, вконец измученные, они вышли из универмага и, вырвавшись из людского потока, свернули к уютному скверу.
Три дня, которые полковник Заозерный дал молодоженам на обзаведение хозяйством, подходили к концу. Контейнер был уже загружен, и от всех сбережений лейтенанта Пулатова осталось ровно столько, чтобы можно было скоротать сегодняшний вечер и добраться на заставу.
Ташкентские куранты пробили семь раз. Лейтенант предложил Людмиле поужинать, и они зашли в ресторан «Бахор». У четырехугольной колонны возле окна за столиком сидел человек в легком чесучовом костюме.
— Разрешите?
Человек поднял голову. Пулатов узнал в нем своего старого приятеля и обрадовался.
— Познакомься, моя жена. А это — старший лейтенант Ибрагимов.
Тот поздоровался рассеянно.
«Наверное, ждет девушку», — решил Пулатов. Он был настроен добродушно:
— А дела твои совсем плохи, дружище, если ты уже не в состоянии заказать что-нибудь более существенное. — Он показал на чайник и смахнул в сторону спички, которыми, видимо, забавлялся Ибрагимов.
Людмила с беспокойством смотрела на мужчин: ей казалось, что назревает ссора.
— Пойдем лучше, — сказала она мужу. — Я не хочу есть.
— Вот еще! — возразил Пулатов. — А я прямо умираю с голоду.
Ибрагимов вдруг достал ручку и что-то написал на бумажной салфетке. Лейтенант прочел записку, смутился.
— Ты права, Люсенька-хон, — сказал он. — Нам лучше уйти.
Ибрагимов, оставшись один, облегченно вздохнул.
Часы пробили восемь, потом девять, но никто к нему больше не подходил. Ибрагимов подождал еще немного и рассчитался с официанткой.
Он не заметил, как в тот момент, когда Пулатов подошел к нему и особенно когда лейтенант представил Ибрагимова Людмиле, вытянулись лица у сидевших за соседним столиком посетителей. Узкий в плечах, с виду болезненный парень, сверкнув золотыми коронками, что-то шепнул коренастому подростку. Тот кивнул и вышел из ресторана.
Перейдя улицу, будто невзначай остановился у небольшой застекленной будки. Сделал вид, что читает вывеску: «Приемный пункт по ремонту обуви». Но он этой вывески не читал, а опять-таки, словно ненароком, перебросился парой фраз с человеком, которому только что старательно начистили желтые ботинки.
Мужчина расплатился с чистильщиком и развязной походкой двинулся по улице Куйбышева к скверу. Возле одноэтажного розового домика, где размещался продовольственный магазин, он замешкался и невольно обратил внимание на бросающийся в глаза номер: тринадцать. Поморщился и нехотя зашел в магазин. Подросток уже поджидал его у окна.
— Шухер, Буйвол. Это офицер. А потом знаешь, кто к нему подходил в ресторане? Тот самый лейтенант, которого мы чуть не обработали на курорте.
— Сматывайтесь, детки, — прохрипел Буйвол. — Встретимся, как договорились.
Буйвол первым вышел из магазина и свернул на Хорезмскую. Не задерживаясь, дошел до улицы Пушкинской, где дорогу преградил хлынувший через перекресток поток автомобилей. Возле почтового отделения, на углу, попалось свободное такси. Буйвол остановил его и тяжело опустился на заднее сиденье.
— Прямо! — бросил он шоферу, незаметно поглядывая назад. Никто за ним не следил. Буйвол зло усмехнулся и вытер ладонью взмокшую шею. Когда, огибая сквер, поравнялись с улицей Пролетарской, приказал ехать к вокзалу. В это время вспыхнули фонари, и огненные дорожки заплясали по асфальту. Сзади приближалась «Волга» стального цвета. Такси свернуло на улицу Шевченко, но и «Волга» тоже свернула туда.