— Ко мне!
Амур с ходу врезался в песок и застыл.
— Ко мне! — требовательно повторил ефрейтор, поднимая руку в сторону и опуская на бедро.
Амур послушно вернулся к хозяину и сел у его левой ноги.
— Хорошо, Амур, хорошо! — Ковалдин достал из кармана небольшую палочку и бросил. — Апорт!
Потом Амур брал препятствия и легко выполнил еще несколько команд, словно никакого перерыва в его тренировках не было.
Петр возвращался на заставу, с удовольствием думая о своем четвероногом друге. Он не заметил, что надтреснутая кромка берега основательно размыта водой.
Свежий ветер, перейдя границу, срывал с гребней волн прозрачную пену. Ковалдину захотелось подставить лицо брызгам. Земля не выдержала его тяжести и с глухим шумом обвалилась.
Петр с головой ушел под воду. Фуражку подхватило течением, и она уплывала все дальше. Гимнастерка и сапоги сковывали движения. И в это время ефрейтор почувствовал на своей щеке горячее дыхание Амура.
— Выручай, друг!
Усталый и злой вылез Ковалдин на песок: пропала фуражка. Амур между тем то исчезал в клокочущих водоворотах, то снова на поверхности реки появлялась его остроухая морда. Петр вдруг испугался: загубит овчарку.
— Назад, Амур! — Но река перекрывала его голос.
Тогда он сорвал с себя сапоги и бросился в воду.
Дежурный передал Шарапову приказание начальника заставы выяснить, что за необычное купание затеял Ковалдин с Амуром, тем более что оно было временно запрещено.
Шарапов бросил Кошевнику:
— Отдать концы! — и, едва отойдя от берега, дал полный ход.
Капитан Ярцев не смотрел на Серебренникова. Опять ЧП! В руках у него только что полученная телефонограмма: ефрейтору Ковалдину присвоено звание младшего сержанта.
— Я, пожалуй, это сообщение придержу, — хмуро сказал капитан.
— Вы — начальник заставы, — спокойно ответил Серебренников. — Вам и решать.
Бегалин размечтался: вот бы с ним приключилась такая история! Несколько минут назад он сменился с поста и еще не знает, чем заняться.
— Рядовой Бегалин!
— Я, товарищ старшина!
— Понимаю, вы с наряда, и загружать вас больше не полагается, — начал говорить Пологалов. — Но, может быть, прокатитесь с водовозкой?..
За водой на реку? Да кто же от этого откажется! Золотой человек старшина!
Опуская шланг, Бегалин нарочно споткнулся и упал в реку. Потом нажал на коромысла насоса, прислушался, как вода стекает в цистерну. Звук становился все глуше. Цистерна наполнялась, а ему хотелось, чтобы она была бездонной. Наконец вода заплескалась через край. Бегалин вытащил шланг, снова окунулся.
Шофер медленно тронул машину с места. Бегалин следом. На заставу пришел сухой, точно и не окунался. Старшина с сожалением взглянул на него: что он может поделать?
Часов с шести вечера жара понемногу начала спадать. Пограничники возвратились со стрельбища.
Бородуля вычистил карабин, поставил в пирамиду. Посмотрел, как Кошевник сражается с Шараповым в бильярд, и присел на скамейку. Вообще-то он был недоволен. Как следует не дали отдохнуть с дороги, а сразу потащили на стрельбище. Хотел пожаловаться Микаеляну, длинные ноги которого торчали из-под «газика», но подумал, что тот ответит: «Это тебе не хозяйственный взвод!» — и не стал его трогать.
Солдат достал из кисета махорку, привычно скрутил цигарку. Подошел дежурный по заставе сержант Назаров:
— Ну, как успехи?
Никита Кошевник красиво забил шар и, очень довольный, ответил за Бородулю:
— Его пули, товарищ сержант, сейчас вокруг Луны вертятся.
Бородуля обиделся, а командир отделения сказал ободряюще:
— А ты научись стрелять, вот и не будут над тобой смеяться.
Но Бородуле показалось, что сержант тоже смеется.
Перед ужином Шарапов направился в поселок. За клубом встретился автопогрузчик. Ефремов остановил машину и любезно поздоровался с ним.
— Может, подвезти, старшина?
— Спасибо, мне рядом, — ответил Вахид и увидел на переднем крюке автопогрузчика камеру. — Вот если водички можно…
— Пей, — охотно разрешил Ефремов.
— А ну-ка сними камеру! — произнес кто-то над самым ухом.
Он обернулся: Истат. Стоит в двух шагах от него в ярком цветастом платье. По смуглым щекам разлился румянец. Губы приоткрыты и словно охвачены пламенем. Большие черные глаза смотрят дерзко.
— Сними, сними камеру!
Камера была основательно наполнена водой. Держать ее было трудно.
— Выше! — распорядилась Истат и тряхнула тяжелыми косами.
— Так? — спросил Шарапов, не без усилия поднимая камеру над головой.
Девушка кивнула.
— А теперь лей.
Он наклонил камеру. Истат вдруг подскочила и встала под струю.
— Что ты делаешь, девона?[6] — окончательно сбитый с толку, спросил он.
Теперь Истат стояла перед ним мокрая и смешная. Цветы на ее платье почернели. Платье туго обхватило хрупкую девичью фигурку.
— Ну зачем ты это сделала? — спросил Шарапов с нарочитой строгостью. — Испортила платье.
— Пусть! Все платья испорчу. Приду к вашему начальнику. Покупайте, скажу, новые, раз заставляете меня обливаться.
— Тебя скорпион укусил, что ли?
— А почему купаться не разрешают? Что я, на тот берег уплыву? — Глаза у нее стали колючими. — Чего молчишь?
— Нельзя купаться, — сказал Шарапов.
— Всегда было можно, а теперь нельзя?
— Нельзя, — твердо повторил Шарапов. Он не мог ей объяснить, что этот приказ начальника отряда связан с последними событиями на границе. — У нас говорят: в жаждущую землю лей воду, понимающему говори слова.
Девушка круто повернулась.
— Постой, у меня дело есть! — Вахид загородил ей дорогу. — У меня знаешь сколько вопросов?
Она повела плечами и сама задала вопрос:
— А кто сказал:
Вопросов полон мир — кто даст на них ответ?
Брось ими мучиться, пока ты в цвете лет.
— Не знаю.
— Омар Хайям.
Шарапов начал сердиться. Время его истекало, а он был еще далек от цели своего посещения.
— Ну не все ли равно, что сказал Хайям? — заметил он миролюбиво и стал объяснять: — Понимаешь, мы на заставе решили…
— Что вы решили?
Голос у старшины дрогнул:
— Меня майор Серебренников послал.
Он шел рядом с Истат и страшно злился на себя, на нее и особенно на Ефремова. Если бы тот не подвернулся со своим автопогрузчиком, ничего бы не случилось.
Она вдруг остановилась.
— Так что майор Серебренников?..
Шарапов уловил в ее голосе любопытство и облегченно вздохнул.
Мансуров слышал гудки: два длинных, один короткий. Ему казалось, что он слышит даже, как скрипит якорная цепь. Опять уходит «Медуза». Спускается вниз по течению старый капитан, и Мансуров вдруг почувствовал себя одиноким.
Он понимал: Максиму Максимовичу пора списываться на берег — годы немолодые, здоровье пошаливает. Но что делать ему в пустом доме? Будет совсем тоскливо. Не было для Мансурова человека ближе Максима Максимовича, хотя они при исполнении служебных обязанностей и относились друг к другу с подчеркнутой официальностью.
Во время войны, двенадцатилетним мальчишкой, Анвар Мансуров убежал из детского дома на фронт. Но до передовой не добрался, застрял в Оренбурге. Там, на вокзале, познакомился с моряком в прожженном бушлате. Моряк возвращался домой после ранения. Анвар не знал этого и привязался к нему. В Ташкенте мальчик хотел убежать. Но Максим Максимович пообещал: «Вот, салага! Погостишь у меня недельку —
и вместе махнем на фронт». Дом оказался пустым. Жена умерла перед самым его приездом. Моряк загрустил.
А Мансуров так и остался у него. Окончил среднюю школу, пограничное училище, служил в Закарпатье, а потом перевели в родные края.
Взгляд Мансурова упал на образцы паспортов, которые, точно на парад, выстроились перед ним в опломбированной витрине под стеклом. Правофланговым стоял дипломатический паспорт с золотым гербом на обложке. Рядом с ним такой же нарядный служебный. Затем еще какие-то специальные. А замыкал парад так называемый общегражданский загранпаспорт — в бордовом переплете и тоже с гербом, на котором золотом вытиснено: СССР.
Вот такой паспорт был похищен у журналиста Басенюка.
Мансуров включил приемник. Москва передавала вальсы Штрауса, накладкой ворвались сигналы точного времени. Сверил часы. Работа в поселке давно закончилась. А молодой начальник КПП привык к жизни без выходных и свободных часов: граница требовала полной отдачи сил.
Проверив, заперт ли сейф, Мансуров вышел на улицу и сразу столкнулся с Истат. Девушка была в мокром платье. На смуглом лице сияла улыбка.
— Откуда, Истат?
— Разве не видно? — ответила она задорно. — С работы.
— А почему мокрая?
Она прижала руки к груди:
Наполнено такою жаждой измученное сердце,
Что и потоки вод прозрачных ее не утолят!
Вскинула на него глаза:
— Кто это сказал?
— Ты, — ответил Мансуров.
— Это сказал великий Саади, — засмеялась девушка и побежала дальше.
А к Мансурову подкралась тоска. Он не заметил, как старательно кивал ему с автопогрузчика Ефремов. Не заметил и позже, как неизвестно откуда появился майор Серебренников. Он подошел к Мансурову, который одиноко сидел на свежевыструганной скамье перед воротами КПП, и прогудел в самое ухо:
— Спим, товарищ старший лейтенант?
Мансуров вскочил.
— Товарищ майор, на участке без происшествий. Докладывает начальник КПП…
— Как то есть без происшествий? — перебил Сереренников. — А если вы не замечаете старшего офицера, разве это не происшествие?
В порту заработал движок. Словно потревоженные им, в сгустившейся темноте задрожали звезды.
— Рассказывай, как живешь, — спросил майор, шумно усаживаясь на диване в кабинете Мансурова.