хочу, чтобы меня увидели и признали убийцей.
Внезапно лежащее на полу тело вздрагивает, и изумрудная чешуя осенними листьями летит на холодный мраморный пол. Передо мной в позе эмбриона лежит абсолютно голый наследный принц острова Туманов. Но все такой же мертвый. Еще мгновение – и он превращается в сухого старика с чернильно-черной бабочкой на груди.
Я ощетиниваюсь.
Кровь становится ярко-алой, предательски бурой. Крови становится слишком много, словно лезвие ножа – это вечный фонтанчик. Густая жидкость растекается по всей зале, заливая тело окоченевшего принца. Вскоре кровь уже мне по щиколотку, и я не могу шевелиться.
А затем – самое страшное. И вот в этот момент, когда кровь еще не до конца закрывает принца, я вдруг вижу, что это вовсе не принц.
Это я.
Я убила себя.
Проснувшись в холодном поту, я резко села на кровати и попыталась отдышаться. Задернутый шторкой иллюминатор пропускал лишь толику солнечного света, градом рассыпавшегося по спящему некромантскому лицу.
В дверь колотили. Похоже, давно.
Я толкнула Шеллака в бок – тот проворчал что-то маловразумительное и, не разлепляя век, сунул ноги в сапоги. Привычным движением прошелся пальцами по всей шнуровке и схватил висящую на спинке кровати рубаху.
Стучать продолжали – правда, уже не так настойчиво, а лишь для проформы. Я недовольно забурчала и была вынуждена тоже вылезти из кровати, но не настолько профессионально, как Шел, вслепую ища разбросанную по всей каюте одежду и обувь. Верхняя юбка так и вовсе пряталась за сундуками. Как я умудрилась ее туда засунуть, осталось тайной за семью морями.
За дверью оказался давешний мальчик, вынудивший меня подняться с постели посреди ночи. Ловко всучив некроманту корзинку, он припустил вверх по лестнице, а затем скрылся где-то на палубе.
В корзинке оказался завтрак, причем весьма аппетитный на вид. Пять вареных перепелиных яиц (опять дискриминация по половому признаку – и почему считается, что мужчины должны есть больше, чем женщины?), два ломтика козьего сыра (не самого свежего, но на корабле на другое надеяться и не приходилось), кусок пшеничного хлеба и два бурдюка – я принюхалась – с вином. Воду на корабль брали только на первое время, да и то в небольших количествах, ибо, в отличие от спиртных напитков, портилась она моментально.
Не дожидаясь Шеллака, я приступила к трапезе, жуя медленно и размеренно. Из головы никак не выходил приснившийся кошмар. Не знаю, что в нем было такого особенного: обычно плохие сны – это просто издержки некромантской профессии, но на этот раз в нем словно содержалось предупреждение.
– С добрым утром. – Шел выхватил у меня из рук хлеб и уселся напротив.
– Утро добрым не бывает, – привычно отчеканила я, механически пережевывая пищу и запивая ее весьма добротным вином.
– Кошмары снятся? – как бы невзначай поинтересовался некромант.
Я напустила на себя показное равнодушие и пожала плечами:
– Наверное, но я не слишком впечатлительная, ты же знаешь.
Признаваться, насколько в действительности задел меня простой сон, я не собиралась.
– Только впредь не надо так кричать. Я подумал, вся команда соберется под дверью, чтобы послушать, чем мы тут с тобой занимаемся.
Распознав в шеллаковских речах грязный намек, я хмыкнула и запустила в него хлебной коркой. Поганец не растерялся и тут же употребил корку по назначению.
– Так и впустил бы всех, – в сердцах проворчала я, но Шел шутки не оценил и моментально притих. Приканчивали завтрак мы уже в полнейшей тишине.
Палуба была полна народу. Казалось, сюда выбрался весь экипаж во главе с горе-капитаном, который, стоя на носу корабля, высматривал что-то в подзорную трубу. Рядом с ним стоял подбоченившийся шкипер, выкуривая очередную трубку.
Где-то между парусами носилась одинокая чайка, то и дело врезаясь в натянутую парусину или в кого-то из команды.
– Как ветер? – поинтересовался некромант, подходя к капитану с такой непринужденностью, будто они всю жизнь были друзьями.
Белобрысый Фрон оптимизма Шеллака явно не разделял. Он окинул нас мрачным взглядом и молча передал некроманту подзорную трубу.
Не дожидаясь, пока милость в виде трубы наконец-то дойдет до меня, я выхватила ее у Шела и навела в том направлении, что и пират.
– Вот бездна, – не удержалась я, поймав-таки цель.
– Абсолютно солидарен, – кивнул стоящий рядом некромант.
Глава 9Почему Шрам делает все наоборот
Прямо по курсу, ныряя между низко повисшими облаками, на нас надвигалось что-то большое, темное и крылатое. Непонятно, как такие маленькие крылышки, каждое размером с мою руку, могли поднять в воздух столь здоровенное создание.
Пограничные драконы всегда вызывают панику на корабле: вдруг что раздавит или примнет своей неповоротливой тушей. Ходили слухи, один такой пограничник случайно передавил полкоманды, а потом не мог понять, куда все делись, – взял и улетел на следующий рейд. Оставшиеся в живых развернули корабль и на всех парусах помчались к костям собачьим подальше от Драконьей Гряды.
Наш пограничник оказался зрячим и к тому же огнедышащим.
Вообще, если верить историческим свиткам, пышут жаром только ящеры женского пола, зато самцы наделены ядовитыми шипами, украшающими драконов от загривка до кончика хвоста. Поэтому вам еще крупно повезло, реши тварюга просто вас слопать, – получить таким костяным набалдашником по голове и врагу не пожелаешь. Впрочем, слыли драконы очень мудрыми и расчетливыми созданиями, что не мешало им одновременно быть кровожадными, коварными и при этом ужасно неуклюжими. На гравюрах их изображали исключительно в качестве способа для неизвестных миру рыцарей быстро сделать себе карьеру и обзавестись славой на долгие века. Последний раз в честной схватке человек победил дракона лет эдак тридцать назад, когда меня еще и в планах не было. Звали того смельчака, кажется, Увядшая Хризантема, но составителям учебников по истории не хотелось пачкать священные страницы столь неблагородным именем, поэтому счастливчик вошел в оные как Риза Убийца Драконов. Рыцарь, может, и возражал бы против такого издевательства над своим родовым именем, да только никто спросить его не успел – на второй попытке удача от Хризантемы отвернулась, и довольный дракон-победитель стал достоянием уже своей истории как смельчак, одолевший того, кто одолел дракона.
Видела я этих скользких рептилий лишь на картинках, но реальное зрелище не шло ни в какое сравнение с тем, что обычно изображают в книгах в качестве иллюстраций. Самка дракона выгибалась в полете как кошка, деловито поджав под себя короткие передние лапы и гордо вздернув широкую морду с раздувающимися на ветру ноздрями. По мере снижения драконихи мне удалось насчитать, по крайней мере, семь различных оттенков, которые принимала ее чешуя под разными углами. В итоге я остановилась на нейтральном «древесном», решив, что драконьи премудрости мне ни к чему.
На палубу сбежалась вся команда без исключения – яблоку было негде упасть. И если раньше я считала, что народу под грот-мачтой[3] толпилось прилично, то теперь поняла, что ошиблась. Сейчас пиратов стало действительно много. Поглазеть на чудо-дракошу вылез даже бледный кок, цвету лица которого могли бы позавидовать мертвецы со стажем.
Сумасшедшая чайка со страху перестала метаться и залезла в пустую бочку из-под квашеной капусты (и кто выкатил ее на палубу?) и лишь иногда высовывала из убежища клюв, чтобы оценить обстановку.
А посмотреть было на что.
Дракониха влетела на борт, едва не снеся содрогнувшийся бушприт и сидящую на нем деревянную русалку. Место на палубе чудесным образом освободилось, и пограничник устало встряхнула крыльями, а после откровенно зевнула. Из носа вырвались короткие клубы дыма. На палубе запахло паленым.
Ящериха устало оглядела собравшихся на корабле, как бы прикидывая, кого лучше съесть сейчас, а кого оставить на потом.
Неожиданно рядом со мной взорвался сноп пламени, и едва я успела отскочить, как послышались ошалевшие визги подожженных пиратов.
– Я никого не собираюсь есть! – басовито взревела драконша, и все тут же принялись переглядываться.
Думаю, пирату с обожженной драконьим пламенем кистью руки было уже все равно, будет ли кто-нибудь употреблять его в качестве завтрака. Ему и так было несладко. По-быстрому наколдовав компресс, я перемотала несчастному руку скорее из жалости к себе (а то еще будет до ночи голосить и жаловаться всем на свою нелегкую судьбу), чем к моряку. Тот уже явно собирался завыть любимую пиратскую песню «Отрубили мне руки-ноги ненавистные враги…» и запнулся на полуслове, удивившись и огорчившись подоспевшей помощи.
Пограничник тем временем быстрыми профессиональными движениями обследовала все укромные закоулки на палубе и даже сунула морду в капитанскую каюту, после чего, удовлетворенно хмыкнув, прищурилась:
– Кто провозит дурман-траву?
Половину команды моментально как ветром сдуло. Толкаясь и пихаясь, они пытались спуститься на нижнюю палубу, но какой-то особо крупный пират застрял в проходе, и остальным оставалось лишь отчаянно подталкивать собрата сзади.
Взбешенный не меньше ящерихи, молодой капитан вышел на середину палубы и как рявкнул:
– А ну всем вернуться, тысяча вонючих китов!!! Все этим вечером останетесь без выпивки!
Столпотворение у входа на нижнюю палубу в ту же секунду рассосалось, и недовольные пираты поплелись обратно. Те, кто в акции не участвовал, гордо поглядывали на неудачников, которые, в свою очередь, тайком показывали не слишком приличные, даже для пиратов, жесты.
Оказывается, капитан Фрон может не только лапать девушек и хлебать ром бочками. Молодой, а уже какой авторитет в рукаве припрятал! Вспомнив Ржавого Гвоздя и его команду, я внезапно поняла, почему Осы-самоубийцы считаются самыми опасными и грозными противниками. У них в основе – кодекс и дисциплина, а у остальных пиратов – «когда мы на мели, мы грабим проплывающие мимо корабли». Больше ничто, кроме отсутствия денег и выпивки, не заставит пирата поднять свой зад и пойти работать.