– Какого дьявола ты творишь, Шел? – прошипела я сквозь зубы, едва мы оказались на улице. Сладко пахло цветочной пыльцой и весенней влажной землей.
Шеллак казался тогда таким юным и близким. Скорее другом и соратником, нежели вторым наставником. Он был всегда чистым, опрятным, светлым, аж дыхание перехватывало. Не знаю, когда его взгляд успел потемнеть, когда он перестал заигрывать с городскими девчонками и снимать котят с деревьев.
– Я сейчас попрошу тебя кое о чем, – произнес он приглушенным голосом, и я перестала дергаться. – Обещай, что выполнишь все как я скажу.
– Шел, я…
– Просто обещай.
Той весной он сам был весной. Пах как весна. Двигался как ветерок. Дыхание – будто морской бриз. Растрепавшиеся от долгого бега волосы, тяжелое, глубокое дыхание… Вспоминая такого Шела, я все больше не понимала, куда он исчез, что с ним стало. Почему он стал таким угрюмым и замкнутым, почему перестал воспринимать меня как друга. Почему вообще перестал меня воспринимать.
Но той весной я готова была сделать для него все что угодно.
– Хорошо, Шел, я… – Я вновь не успела договорить – некромант схватил меня за локоть и ринулся в сторону рыночной площади.
Короткие пряди волос хлестали по щекам, и я – такая неразумная и наивная – думала, что в этом беге заключается вся моя жизнь.
Мы пробегали мимо щедро украшенного дома господина Эдуарда – довольно богатого купца, занимавшегося перевозками специй. Как-то раз мне удалось успокоить дух его умершего кота Валета, который повадился по ночам скрестись в хозяйскую дверь.
Вообще-то в городе я лично знала немногих. Большинство жителей либо боялись меня, либо избегали встреч, либо вовсе не желали знать о моем существовании. Господин Эдуард оказался занятным исключением. По воскресеньям я частенько ходила к ним в дом на обед – жена господина Эдуарда готовит просто потрясающую индейку на углях!
Кажется, меня окликнул садовник, но я не могла остановиться даже для того, чтобы поздороваться.
– Куда мы?.. Шел? Шел!..
Мы не остановились и у противоположной границы города. На самом деле, границей она называлась чисто символически – сразу после крайних бедняцких домов взмывали в небо здоровенные сосны. С одной стороны – возвышался утес Утопленников, излюбленное место самоубийц; с другой – Северный лес, которому, говаривали, не было ни конца ни края.
Единственной живой душой, обитавшей так далеко от цивилизации, был священник Варул. Официально – отшельник, формально – добрый старикашка, очень любящий гостей и заблудившихся путников.
Как ни странно, Варул нас уже ждал.
Вот так я «вышла замуж», не успев толком это осознать. Над скалой Утопленников мы с Шеллаком обменялись простыми медными кольцами. Наверное, я согласилась на эту авантюру из-за испытанного шока – сейчас уже и не вспомнишь. Вместо ответа согласия я нервно тряхнула головой, собираясь с мыслями, и Шел с Варулом приняли это за «да».
С тех пор между нами ничего не изменилось, за исключением, правда, общественного статуса. Едва я стала некромантской супругой, то смогла открыто появляться на людях, не боясь, что меня запихнут в интернат, где, как утверждали прилетавшие с весенним ветерком слухи, кормят еще хуже, чем в королевской тюрьме.
Но мне и в голову не могло прийти, что Шел пошел на это, потому что действительно испугался за меня.
– Она начала угрожать, – словно прочитав мои мысли, произнес некромант и, как ни в чем не бывало, продолжил соскребать рыбью чешую.
– Тебе нужно было рассказать мне, – зло прошипела я вместо приготовленных слов благодарности, – а не решать все самому.
На мгновение он поднял на меня свои черные сверкающие глаза, но тут же вернулся к чистке ни в чем не повинных окуней. Несчастным доставалось по полной программе – на собственной чешуе они ощущали весь гнев взбешенного некроманта.
– Скажи мне, пожалуйста, Шрам. – Казалось, Шеллак едва сдерживался, чтобы не взорваться. – Всю жизнь ты выкидываешь такие фокусы, что остаешься живой только благодаря мне и наставнику. Ты лезешь на корабль, полный вооруженных до зубов пиратов, к своему папаше, не ставящему тебя в медяк. Ты связываешься с наследным принцем острова Туманов. Ты как-то замешана в деле покойного капитана Грома. Ты навлекла на себя гнев городской стражи. И ты постоянно выводишь меня из себя. А теперь подумай хорошенько и скажи, стала бы ты спрашивать у себя совета, будь ты на моем месте?
Я знала, о чем он говорит и что он, как всегда, абсолютно и безоговорочно прав, но что-то внутри меня отчаянно сопротивлялось и не хотело в это верить.
Я промолчала, и Шеллак счел это достаточным.
– Вот именно, – хмыкнул он уже гораздо спокойней. – Вот именно, Шрам.
Немного помявшись, я встала с ящика, на котором сидела, и задернула поплотнее тяжелую плюшевую штору, отделявшую каморку, в которой мы прятались, от основной кухни.
– Один вопрос, Шел. – Я опустила голос до шепота и стояла к некроманту спиной, зябко обхватив себя за плечи. – Почему ты это делаешь?
– Почему солнце каждый вечер садится обратно за горизонт? – равнодушно отозвался некромант. – Потому что его тянет в бездну.
Я не хотела признаваться, что поняла: он – солнце, я – бездна. Тяжелая, вязкая, мрачная. Бездна – хуже, чем смерть. Когда умираешь, уходишь на ту сторону тумана. Просто переходишь в иной мир, где круглый год цветут груши и наяды танцуют под раскидистыми ивовыми ветвями, обхватывая ствол длинными прозрачными ручонками и заливисто хохоча. Но почему никто не хочет умирать, раз по ту сторону тумана так хорошо? Дело в том, что цена слишком высока – душа.
Когда я поднялась на палубу, на форштевне, облокотившись на край бортика, стоял капитан Гром собственной персоной и что-то негромко насвистывал. Временами матросы, не замечая его, проходили сквозь капитанское тело, а его владельцу хоть бы хны.
Капитан молча вглядывался в горизонт и стремительно приближавшийся берег. Я с облегчением выдохнула: скоро моим мучениям придет конец.
– Хорошая погодка, – заметила я, пристроившись рядом с мертвым пиратом. – Ветерок попутный, паруса раздувает.
Гром зыркнул на меня из-под густых бровей, но его прозрачно-синее лицо оставалось по-прежнему хмурым и непроницаемым. Сальная рубаха, в которой капитана и хоронили, развевалась на ветру, обнажая мертвецки бледную грудь. Волосы были стянуты распушенной лентой цвета морской волны, на черных шароварах виднелись следы многочисленных капитанских трапез. Единственное, что на капитане Громе было новое, так это скрипящие сапоги из мягкой телячьей кожи. У пиратов есть такая старая традиция – хоронить своих капитанов в новых сапогах, чтобы по ту сторону тумана дорога была легче.
Впервые услышав хриплый низкий голос капитана, я вздрогнула от неожиданности.
– Якорь в кишки, ведьма, с таким ветром до берега и за тысячу лет не добраться. Да скорее я вплавь в желудке у кита доплыву, чем дождусь, пока эти лоботрясы возьмутся за весла.
Он говорил медленно, подергивая припухлой нижней губой и щелкая желтыми зубами.
Я обернулась, чтобы удостовериться, что никто, кроме меня, этой гневной тирады не слышал; но пираты вели себя как обычно и уже практически перестали замечать мое вездесущее присутствие, принимая за свою. Приставать ко мне никто не решался: навряд ли я отвечу согласием, раз уж посмела занести руку на капитанского сына. Плюс еще Шеллак выглядел совсем не белой милой овечкой. Его, кажется, побаивался даже Фрон и предпочитал лишний раз к нему не обращаться.
– Я не ведьма, – по привычке возразила я, – а некромантка. И вообще, матросы и так слишком устали, чтобы грести вручную. Воды почти не осталось.
К слову сказать, выздоровевший Шомпол до сих пор потреблял повышенную норму пресной воды в качестве самого больного, самого бедного и вообще умирающего.
– Ведьмы, некроманты – все из одной бездны. Таких как ты, девочка, я, когда был молод, душил голыми руками, чтобы нож не пачкать, а потом наматывал кишки им на синие лебединые шейки и завязывал морским узлом, чтобы, не дай Посейдон, не очухались. Вы ж твари живучие.
С капитаном я спорить не стала, потому что прекрасно знала, насколько это бесполезное занятие. Самое верное мнение всегда только у них, а если ты имеешь на сей счет какие-то другие предположения, то изволь пройтись по доске и избавить судно от своего обременительного существования.
Со стороны, наверное, казалось, будто я разговариваю сама с собой, но мое амплуа безумной колдуньи уже ничто не сможет изменить, поэтому я негромко засмеялась:
– А вы шутник, капитан.
– В год Липы я положил тридцать три ведьмы, даже не вытаскивая пистолета из-за пояса, поэтому осторожнее со словами, девочка.
Я сочла момент наиболее подходящим для моего самого главного вопроса:
– Почему вы упомянули меня в своем завещании? Что это за письма, которые я должна уничтожить? Что в них такого важного?
Осы-самоубийцы чтут закон превыше всего остального. Для них не выполнить завещание покойного капитана – это как для крестьянина предать родного отца. Так что я понимала: рано или поздно я все равно оказалась бы лицом к лицу с этим призраком.
– Я знал твою мать, – размеренно, будто что-то вспоминая, начал капитан Гром. – Она была самой сильной колдуньей, которую я когда-либо встречал. Дьяволица во плоти! Не знаю, что она нашла в старине Гвозде, а ведь даже умудрилась родить ему двоих детей, которым старый дурак совсем не обрадовался. Старшую дочь в возрасте двух лет отдал на попечение драконам, а тебя вот швырнул за борт. Акулья печень, Ларану он никогда не любил! Никогда. Он даже предположить не мог, что за сила таилась в ее черной душонке.
– Но при чем тут письма? – растерялась я.
– Она изменяла старине Гвоздю, и не с кем-нибудь, а с королем. Между ней и ее любовником завязалась тайная переписка, с помощью которой Ларана постепенно пересылала Клинку Добрая Воля чернокнижные знания, которые история считала давно утерянными.