Как ни пытался Джон объяснить жене, что такие публикации — дело его политических врагов, которые специально устраивают провокации, добиваясь подлыми методами свалить его с политического Олимпа, все его попытки наталкивались на жесткий отпор и заявления о том, что сообщают средства массовой информации, — чистая правда.
Не трудно догадаться, с какими чувствами в этот день ждала Сара прихода Джона. Накануне ей удалось кое-как успокоить дочь, и та решила пойти погулять. Сара видела, как девочка не торопясь шла по дорожке газона, и с чуть заметной иронией на губах подумала: «Бедняжка, она у меня еще такая наивная, что тоже верит этому кобелю, которого называет отцом, что все, о чем шумит телевидение и газеты, — политическая провокация».
Как только дочь скрылась из глаз, Сара увидела, как на площадку у дома въезжали лимузин Президента и три машины с охраной.
«Ну вот, и мой хреноносец явился!»
Джон Макоули вышел из машины, кивнул охранникам и, опустив голову, о чем-то глубоко задумавшись, направился к дому. Сара ухмыльнулась: «Ишь ты, какой сексуально озабоченный, даже на дом не посмотрит!»
Она отошла от окна и направилась в свои комнаты. В небольшой личной библиотеке взяла с полки первую попавшую книгу и села в кресло. Она была уверена, что Джон вряд ли захочет заходить к ней, но, вспомнив утренний их разговор, когда она сообщила ему о переживании дочери, пришла к выводу, что именно из-за этого Джон придет к ней. Сара наугад открыла книгу и улыбнулась. Первое, что она прочла, было предложение: «Правительство вытерпит любую клевету, но не переживет правды».
«Ну посмотрим, засранец, перенесешь ли ты правду?! — вдруг злорадно подумала она. — Когда войдет, то посоветую ему минет давать в презервативе, чтобы инфекцию в дом не принес».
Сара даже тихо рассмеялась, представив, как изменится в лице ее хреноносец, когда она скажет ему эти слова.
Джон вошел к ней в комнату через пятнадцать минут. Он был в спортивном костюме, скорее всего после душа.
— Добрый вечер, Сара! Как наша дочь?
— Если это будет продолжаться, то, боюсь, она откажется от одного из своих родителей, — не отвечая на приветствие, хмуро произнесла Сара.
— Она у себя? Я хочу с ней поговорить.
— За несколько минут до твоего прибытия она ушла из дому.
— Куда?
— Не сказала.
— А ты не спросила?
— Придет — поинтересуешься.
Разговор явно не клеился, и Джон, видя это, подошел к полке и начал разглядывать корешки книг.
— У тебя появилось много новых книг…
— Просто ты давно не интересовался ими.
— Да, ты права. Все время на нервах. — Макоули вдруг направился к жене и сел в стоящее рядом кресло. Помолчал, потом спросил:
— Сара, как ты считаешь, что можно предпринять? Скажу честно, мне эта травля до такой степени осточертела, что я готов бросить все и уйти!..
— Что, подать в отставку? — вдруг оживилась Сара.
Джон уловил в ее словах что-то наподобие настороженности, даже страха.
— Да, плюнуть и уйти.
— И таким образом подтвердить обоснованность обвинений?
— Если ты, моя жена, мне не веришь, то что требовать от посторонних…
— Но здесь не идет речь о моем муже. Речь идет о Президенте, который может опозорить страну перед всем миром. Неужели ты не видишь, что на публике я поддерживаю тебя, даю где только можно отпор…
После паузы Сара продолжила:
— Ты спрашиваешь у меня, что делать? Я думаю — отбросить мысль об отставке и стоять до конца. Во-вторых, ты должен помнить, что в нашей стране самый главный Президент — это доллар. Поэтому ты должен заставить всех своих богатых друзей, всех, кто обогатился благодаря твоей поддержке, раскошелиться и дать деньги, причем большие деньги, чтобы откупиться, заплатить всем этим сучкам за их молчание. Самый лучший замок — это деньги, заплати этой толстогубой минетчице Левин за то, чтобы она не сговорилась с Люси Бриттон и не лезла в этот судебный процесс. Во время следствия и суда, если он будет, она должна отрицать свою связь с тобой… Мне противно говорить с тобой на эту тему, но иного выхода у меня нет. Речь идет об имидже Президента и судьбе нашей страны. Поэтому личное я оставляю на втором плане.
— Спасибо!! — прочувственно произнес Джон, поднялся с кресла и направился к дверям, но неожиданно остановился на середине комнаты и спросил: — Как мне поступить с дочерью?
— Когда возвратится, я поговорю с ней, а затем вдвоем с тобой подумаем, как успокоить ее и оградить от этой всей грязи.
— Спасибо, — еще раз произнес Макоули и вышел за дверь.
Вечер уже взял свое. Яркие фонари разгоняли темноту, и поляна у дома, подъезды были освещены, хорошо были видны фигуры охранников, число которых на подступах к дому Президента после его выхода из дверей сразу же возросло в несколько раз.
Макоули неожиданно увидел дочь. Анджела появилась из темноты и сейчас направлялась к нему. Чуть растерянный, со смешенным чувством надежды и сомнений, Макоули остановился. Сделать вид, что он не видел дочь, и пойти, словно прогуливаясь, в сторону было уже поздно. Оставалось одно — встретиться. А что потом делать? Действовать по обстановке.
Анджела приблизилась к нему:
— Хэлло, папа! Я так давно тебя не видела. Как ты?
Эти слова вселили в Макоули уверенность и даже принесли облегчение.
— Добрый вечер, дорогая. Ты ведь сама знаешь, как я. — Он вдруг шагнул ей навстречу, и они обнялись.
В этот момент, почувствовав тепло родной дочери, крепко обхватившей его руками, которые говорили о главном, — она его любит, как и прежде, Макоули чуть не расплакался. Своим жестом дочь подтвердила главное — она по-прежнему любит отца!
Он обнял ее за плечи, и они вместе пошли по дорожке в сторону от дома.
— Да, дорогая, мне сейчас нелегко. Обстановка в мире накалена, политическая ситуация в стране непредсказуема, да и грязи выливается на меня моими политическими оппонентами бочками.
— Да, папа, я это знаю…
— Ты у меня взрослая, и сейчас мне легче тебе объяснить кое-что… Вполне достаточно ловко использовать десятую часть процента, похожего на правду, и можно остальные девяносто девять с лишним процентов лжи примешивать. И человеку, обливаемому этой грязью, трудно отмыться. В жизни, дочь, у меня было все, в том числе и ошибки. Но все, что сейчас обрушивают на меня — подлая клевета, направленная на то, чтобы я уступил кресло Президента другому. Апологетам этой провокации совершенно до лампочки авторитет страны, нашего народа. Для них главное — власть, и за ценой они не постоят.
— Папа, а как же тогда наши идеалы, которые мы проповедуем всему миру? В конце концов, есть в нашем государстве такое право, как право личности?
— Плевать они хотели на эти идеалы, когда речь идет о власти. Да, Америка действительно много сделала для укрепления власти, но, увы, можно смело сказать, что права личности у нас защищены, но беззащитна сама личность. В этом я убедился, к сожалению, только сейчас.
И Макоули с большой теплотой подумал: «Какая у меня дочь умница! Она даже не задает вопросы о конкретных фактах… Это потому, что она верит мне. А может, уже начала понимать, что мужчина иногда может быть не верен своей жене?.. Значит, она понимает, что я никогда не изменю своей стране!»
Анджела вдруг остановилась, сняла руку Макоули с плеча и как-то просто, казалось, по-матерински, спросила:
— Папа, чем и как тебе помочь?
У Джона перехватило дыхание. Он почувствовал: еще один такой вопрос и он разревется, как ребенок. Он молча обнял ее, свою родную кровинушку, дорогую и единственную дочь, и с минуту, молча застыв, молчал. Собравшись с духом, произнес:
Спасибо тебе, родная! Ты мне уже помогла. Поверь, видя твою поддержку и понимание, я справлюсь с этим злом! Я просто обязан справиться…
Глава 9
Элизабет Богарт и ее адвокат Барбара Декарт были только вдвоем. Они уединились в небольшой, но уютной квартире Барбары и устроились на мягких и удобных креслах, куда Элизабет взобралась с ногами, и вот уже второй час вели серьезный разговор. Они еще и еще раз анализировали ситуацию, просчитывая все свои действия. Элизабет подчеркнула:
— Ты, конечно, понимаешь, чем мы рискуем, начав это предприятие. Как только близкому окружению Президента станет о нас известно, нам надо готовиться к любым их действиям…
— Я это понимаю, Лиз, и хочу тебе сообщить, что они уже знают о нашем фонде и о нас с тобой.
— Вот как! И что же им известно?
— Им известно, что мы заключили контракты с некоторыми бывшими подругами Президента. Позавчера к нам на фирму приходили двое из налоговой службы. Интересовались финансовыми документами.
— Ну, в этом у нас все в порядке.
— По-моему, они тоже в этом убедились. Они пытались выяснить у наших девочек, что из себя представляем я и ты.
— Но мы же с тобой это предвидели.
— Конечно. И мы готовы к бою!!
— Ну вот и прекрасно. Давай перейдем к этой толстушке Левин. Что удалось выяснить о ней?
— Как ты того и хотела, я изучила ее биографию. При этом я старалась собрать всю информацию об этой мадам.
— Ну и что она из себя представляет? Из какой семьи? Кто родители?
Элизабет устроилась поудобнее, приготовившись слушать рассказ.
Барбара не спеша, стараясь не пропустить ни одной детали, начала свое повествование:
— Жизнь отца Моники — доктора Бернарда Левина типична для многих американцев. Он выходец из бедной еврейской семьи, которая бежала от фашистов из Германии и нашла спасение в Штатах. Его характеризуют как старательного и упорного человека. Когда он учился в школе медицины, то имел только высокие оценки и все время получал стипендию. Начал свою практику в должности врача общего профиля в Сан-Франциско. При этом не ленился постоянно работать над собой, интересовался специальной литературой и новинками. Достаточно скоро Бернард Левин переехал в Лос-Анджелес, где стал работать ведущим специалистом-онкологом и получать чуть менее сорока тысяч долларов в месяц. Приобрел дом за полтора миллиона в самом модном районе. К своим детям — Монике и ее младшему брату Майклу — относился строго. Во время семейных обедов Бернард никому не разрешал вставать из-за стола раньше, чем это сделает он.