Илья вспомнил опять тот первый день в имении и экскурсию, которую вел для него Петр. А также свое предложение устроить что-то совместное. Некое чуть ли не представление, где будут собраны все произведения сестер Горских, объединенные именно этим единым началом. У Петра тогда был странный, напряженный и чуть ли не испуганный взгляд. Тогда Горский решил придумать для Ильи это расследование? Тогда выбрал его?
Журналист отогнал эти мысли. Не сейчас. Он не будет думать об этом. Он только осмотрит все здесь, чтобы знать, куда привести экспертов. Просто позаботится о себе, чтобы не выглядеть глупо.
Илья остановился возле шкафов. Открывать их не хотелось. Все же это как-то некрасиво, будто он подглядывает. Нетактично. Но знать, что там, все же надо. Еще немного поколебавшись и даже мысленно принеся извинения Горскому, журналист распахнул створки первого из шкафов. Тут лежали рукописи. Клара. Все ее произведения, распечатанные на обычных листах, сшитые и собранные в папки с прозрачными обложками. К каждой из них прилагался дополнительный лист: распечатанное письмо электронной почты.
Илью это умиляло. Это был самый простой и немного наивный способ доказать авторские права – переслать рукопись самому себе и вот так распечатать письмо. Старомодно и давно не актуально, но вполне в стиле Горских. В стиле Петра с его нелюбовью к технике и неприятием современных тенденций и прогресса в целом.
А еще эта его аккуратность. На верхней полке нашелся подробный список произведений Клары. Тщательно записанный от руки аккуратным округлым почерком, чем-то похожим на почерк Анны, с указанием даты окончания работы и даты первого издания. Под списком стопочкой были сложены договоры с издательством, а рядом – грамоты и дипломы. Все награды Клары, любовно собранные ее братом.
Открывая следующий шкаф, Илья уже знал, что увидит. Конечно, нотные тетради Анны, так же разложенные по папочкам, с таким же списком. Те же договоры. И даже диски, где были записаны ее мелодии.
Илья чувствовал себя двояко. С одной стороны, ему было приятно видеть эти доказательства заботы. Петр обожал своих девочек, гордился каждой из них. Собирал все это с любовью и теплом. Это дарило очень приятное светлое чувство. Но при этом Илья чувствовал и грусть, вернее даже горечь. Амелия в клинике, Анна, Клара и сам Петр – мертвы. И теперь вот это любовно собранное наследие казалось чуть ли не злой насмешкой.
Илья закрыл и этот шкаф, отошел от него, будто бы снова заставляя себя отвлечься от неприятных мыслей. Он упорно не хотел вспоминать о смерти Горского, как и о других печальных событиях последних дней. Журналист буквально пытался запретить себе об этом думать.
Он тут по делу. Только так и чисто из эгоистических побуждений. Ему нужно разобраться со своими делами. Решить, как самому жить дальше. А это все потом, когда отболит и откипит…
Следующий шкаф. Илья смирился с тем, что не получится отвлечься. Здесь лежали детские рисунки Амелии. А еще – аляповатая розово-бирюзовая именная ручка Клары, явно с ее подросткового возраста. Небольшая статуэтка – первый приз писательницы. Тут были и тонкие нотные тетрадки Анны, а в самом низу шкафа нашелся даже потрепанный старый футляр для скрипки, на котором было выгравировано имя младшей сестры.
И, конечно, были фотоальбомы. Объемные, с красивыми дорогими обложками, заполненные фотографиями с концертов, выставок и выступлений. А еще – сотни семейных снимков, и с каждого смотрели улыбающиеся лица трех сестер. Такие счастливые, с теплотой и любовью в глазах. Потому что, Илья это понимал, каждая из них смотрела на брата, в тот момент державшего фотоаппарат.
Он не стал смотреть все альбомы, их было много. Под ними лежали какие-то папки. Илья лишь приподнял одну из обложек. Там были вшиты листы с какими-то сканированными документами и наклеенными вырезками из старых пожелтевших газет. Нет, это надо смотреть внимательно, долго. Наверное, это какой-то архив Петра. Еще одно доказательство его любви к сестрам в том же старомодном стиле. Наверняка Горский собирал отзывы на произведения «своих девочек». Хотя… Газеты? Илья даже и не помнил, а существовала ли печатная пресса в те годы, когда сестры Горские начинали свою карьеру. Да и не важно. Не сейчас. Только то, что нужно экспертам, все остальное потом. Сейчас Илья не готов снова погружаться в дела Горских.
Он закрыл и этот шкаф. Настроение все же было испорчено. Илья никак не мог избавиться от мысли, что все эти собранные тут важные и счастливые для этой семьи моменты вели совсем не к светлому будущему. Любящий брат, отравивший Клару и себя, старшая из сестер Горских, убившая Анну и отправившая в психушку Амелию. Это не склад и не сокровищница. Это кладбище несбывшихся надежд какое-то!
Илья расстроился окончательно. Надо было уходить отсюда. Теперь это место давило на него, и он отправился прочь. Ему захотелось развеяться, поговорить с кем-то. Илья набрал номер полицейского, собираясь пригласить приятеля на ужин.
Василий выглядел несчастным, а еще усталым и чуть ли не больным. Но Илья не стал говорить ему об этом. Что-то такое было во взгляде полицейского, некоторое предупреждение этого не делать. И отчаяние, похожее на отчаяние Горского.
– Остаешься? – поинтересовался Василий, вяло выбирая из своей тарелки куски мяса.
Было понятно: спрашивает он об этом только из вежливости.
– Не знаю пока, – ответил Илья.
– Ну не важно. – Полицейский даже не задумывался о такте. – Поесть за чужой счет лишний раз все равно неплохо. А! Рассказать, как там дела?
Журналист только пожал плечами.
– Если хочешь. – На самом деле его мало интересовали полицейские новости. – Я просто тебя позвал поесть. Одному скучно.
– Извини, – помолчав, все же выдал Василий. – Как-то я все отойти не могу от этого дела. Погано так…
– Не ты один, – честно признался Илья. – Хочешь выпить?
– Безумно, – чуть ли не жалобно заявил ему приятель. – Но не надо. Если начну… То все. Давай правда о деле. Так проще. Хотя что сказать? Передал все уже в суд, неожиданностей ждать не стоит. Все мертвы. Петя, Клара, Аня…
Он окончательно помрачнел и отодвинул тарелку.
– Что с Амелией? – Илья прекрасно понял истинную причину его переживаний.
– Не посадят ее, – буркнул Василий. – Останется там… В клинике. Потом… Ну, может, когда-нибудь выйдет.
– Я не про это спросил. – Журналист видел, что-то не так.
– Она… – Полицейский на миг закрыл ладонями лицо. Скорбный и беспомощный жест. – Она все так же. Вернее, по сравнению с тем днем ей лучше. Так считает ее врач.
– Он да, а ты? – Илья даже не раздражался, что приходится тянуть из приятеля все чуть ли не клещами. Ему самому становилось все хуже. Изматывающее чувство горечи и сожаления. Вся та же бесконечная печаль, как будто Петр оставил ее приятелю в наследство.
– Все плохо, – признал Василий. – Она спокойна. В смысле, не буйная, никаких припадков. Вообще ничего! Они называют это глубокой депрессией. По мне, она слишком глубокая.
– Амелия… она ничего с собой не сделает? – Илья искренне забеспокоился, хотя сам понимал: такой исход был бы логичен.
– Нет. – Казалось, выкладывая все это журналисту, полицейский немного успокаивается. – Ей наплевать на все и всех. И даже на себя. Мне кажется, она даже не понимает, жива она или нет. Совсем как-то… Как кукла механическая.
– Наверное, это действие препаратов, – предположил Илья.
Василий только отрицательно покачал головой.
– Я бываю там постоянно, – рассказывал он похоронно ровным тоном. – Слежу. Списал даже все их названия, этих препаратов. В интернете смотрел. Специалистов этих расспрашивал, достал всех там, наверное. Но и ладно! Ничего такого ей не дают. Да и нет смысла, пока она в таком состоянии. Понимаешь? Она сама стала такой! Тень себя! Ходит, ест, спит. Всех узнает, меня тоже. Но… говорю же, как кукла.
– Она что-то говорит? Если она тебя узнает, разговаривает? Как-то на тебя реагирует? – выпытывал журналист. Сейчас он искал любую мелочь, чтобы успокоить приятеля, дать ему какую-то надежду.
– Ничего, – все так же убито-ровно ответил полицейский. – Она вообще не говорит, только сидит и смотрит. На меня, на врача, в окно, на потолок. Все равно. Ей все равно. Она на самом деле нас не видит, ничего не видит. Будто не здесь сама. Если что-то спросить, она может кивнуть или мотнуть головой.
Он помолчал и потом нехотя признался.
– Я пытался, – сказал Василий. – Вывести ее. Говорил всякое о нас с ней. Раньше ее бесило, если я ее упрекал. Говорил о семье, о Кларе и Ане. Специально о Петре. Она безумно любила брата. Я даже думал, что у них что-то есть. Ну… Нездоровое. Между ними. Все не так, но я даже это выдал. Самому было противно. А она… Будто и не слышала. Врач тоже старается. Он там что-то такое изобретал, что-то ей вещал, свои психиатрические фишки. Короче, тоже пытался ее вывести. Все бесполезно.
– И что он думает? – Илья помнил, что специалист в клинике неплохой.
– Врет, что такое бывает, типа, это нормально, что нужно время, – досадливо морщась, перечислял полицейский. – Ну ты понял.
– Почему думаешь, что врет? – удивился журналист.
– Я первый год в полиции? – взъелся приятель. – Да с моей работой сам как детектор лжи станешь. Видно же! Говорит уверенно, но все общими фразами. А начнешь уточнять – воду льет. Не знает он ничего, что там с ней… Депрессия, как же! Я и то больше смыслю! Он же очевидного не видит!
– Подожди! – Илья напрягся. – Не видит чего?
Василий смотрел на приятеля так, будто не мог решиться произнести нечто плохое. Вернее, нечто худшее. Молчал, думал, но все же решился.
– Ее талант, – глухо, нехотя, выговорил полицейский. – Его больше нет.
У Ильи было ощущение, будто его ударили. Нет, даже не так. Когда резко екает сердце, а потом начинает биться так часто, что даже дышать трудно. Журналист вздрогнул. А еще испугался.
– Василий, – осторожно начал он. – Ты слова выбирай. Она просто не рисует. Для нее это трудно, я понимаю. Но…