Но до чего живое лицо! Плотно сомкнуты тонкие губы, сжаты крылья такого же тонкого носа, тревожно прищурены миндалевидные, тёмные, словно маслины, глаза, нахмурены чёрные брови. Невысокий чистый лоб и густые, с красивой укладкой волосы.
Моё долгое молчание, вызванное изучением портрета, Бубнов воспринимает как недоверие к его работе. Он смущённо бормочет:
— Может, не совсем точно изобразил… Видел-то человека мельком… Если бы он не в машине сидел, а в студии позировал, да при хорошем освещении…
В том-то и дело, а он ещё оправдывается! Если ничего не сочинил, то завидная зоркость у парня. Я дружески обнимаю его.
— Всё хорошо. Этот портрет мы сегодня размножим и… словом, спасибо!
Он краснеет как девушка, вскидывает на меня повеселевшие глаза:
— Тогда пойду? У меня скоро занятия.
Прощаемся, и он уходит. Мне тоже не сидится в кабинете, хочется немедленно показать портрет оперативникам Белова: вдруг опознают в нём кого-нибудь из «крестников»?
Но… Как говорится, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Все восхищаются мастерством художника, крутят портрет так и сяк, однако признать в нём кого-либо не могут.
— И всё-таки, кого-то он мне напоминает, — мучительно раздумывает Наумов. — Кто это? Кто?..
Ничего, выясним! И выведем на чистую воду. Никуда теперь он от нас не денется. Для начала покажу-ка этот портрет Шляпниковой.
Достаю из сейфа специально приготовленные для подобных случаев два портрета других лиц, беру понятых, вызываю служебную машину и еду в «Бирюзу».
Шляпникова долго вглядывается в портреты, затем указывает на тот из них, что рисовал Бубнов, и чуть дрогнувшим голосом подтверждает: «Он! Очень похож».
Вот и отлично. Как положено, оформляю протокол опознания. Теперь бы пропавшее такси отыскать и его хозяина.
3
Домой опять возвращаюсь поздно. По улицам ещё снуют машины, и я невольно приглядываюсь к ним — не промелькнёт ли такси с номером «37–38»? Ох как нужна мне эта машина! Твёрдо верю, что от неё потянется ниточка к раскрытию разбойного нападения на «Бирюзу».
Жёлтых такси проносится немало, но всё не те, не те…
Вот и мой дом. Лифт быстро поднимает меня на шестой этаж… Не успеваю вытащить из кармана ключ от квартиры, как дверь распахивается — и вижу счастливое, улыбающееся лицо Елены.
— Как хорошо! Как хорошо, что ты всё-таки пришёл, — порывисто восклицает она и втягивает меня в прихожую.
Недоумевая, замираю у порога.
— А что, собственно, случилось? Почему «всё-таки»?
Глаза Елены радостно светятся.
— Потом, потом скажу. Давай переодевайся — и ко мне, в мою келью.
И тут замечаю на Елене нарядное тёмно-зелёное вечернее платье и лёгкий белый шарфик, которые придают ей праздничный вид.
— Какое-нибудь семейное торжество? — догадываюсь наконец.
Она молча кивает.
— И моё присутствие тоже необходимо?
Ещё кивок. И мне ничего не остаётся, как подчиниться и наскоро привести себя в порядок. Непонятно только, почему торжество не в гостиной и так тихо в квартире?
Снимаю запылившуюся форму. Умываюсь. Надеваю белую рубашку, синий галстук. Сдуваю с костюма пылинки. Вглядываюсь в зеркало: на меня смотрит кудрявый, сероглазый, ещё молодой человек, прилично одетый и с не очень скучной физиономией… Так что вроде бы всё нормально, можно идти.
В комнате Елены чуть светится крохотное бра на стене. На полке горит зелёный огонёк магнитолы, слышится приглушённая мелодия блюза. На журнальном столике, придвинутом к тахте, — вазочка с цветами, бутылка шампанского и торт.
Елена сидит на тахте. Густые каштановые волосы рассыпались по плечам.
Присаживаюсь рядом и спрашиваю:
— А-а… Екатерина Ивановна где?
И тут же в ответ слышу тихий серебристый смех:
— Разве со мной тебе не интересно?
Я окончательно теряюсь.
— Почему же… — И чуть не с мольбой снова спрашиваю: — Но объясни, пожалуйста, что всё это значит?
Лена привычным лёгким жестом отбрасывает со лба волосы.
— Мама уехала к тётушке на денёк. Мы с тобой одни… Понимаешь, вчера мне исполнилось двадцать пять. Мы думали отметить это событие, но ты пришёл с работы очень поздно… Давай отметим его сегодня.
Обескураженный, молчу. Так вот почему вчера она была такой грустной… Милая, добрая моя Прекрасная Елена!
Машинально оглядываю комнату. Здесь я впервые. Всё дышит чистотой и уютом… Но почему мне такая честь? А у меня и подарка нет.
Лихорадочно перебираю в памяти скудную обстановку моей комнаты.
Есть! Нашёл! Тут же срываюсь с места:
— Я сейчас… Извини.
И мчусь к себе.
Лена — большая любительница книг, кое-что из них и у меня имеется. Недавно приобрёл по случаю замечательное издание романа «Русский лес». Леонов всегда привлекал меня своим глубоким философским мышлением, афористичностью речи, а тут вдруг — отлично изданный томик! Подписать его — дело одной минуты.
Увидев подарок, Елена вздыхает:
— Ах, Демичевский! Зачем это? Я же знаю, как тебе хотелось заполучить эту книгу.
Спешу развеять её огорчение.
— Ничего. Ещё достану. Лучше прочитай, что я там нацарапал.
Лена раскрывает томик и снова счастливо улыбается, неожиданно награждает меня лёгким поцелуем:
— Спасибо за «Елену Прекрасную» и такой дорогой для меня подарок.
Мы садимся на тахту. Всё так же приглушённо звучит мелодия блюза, в бокалах искрится шампанское, нескрываемой радостью сияют глаза Елены.
— Расскажи мне о себе, Демичевский. Как ты жил, кого любил?.. Сегодня я хочу всё знать о тебе. Всё!
В голове моей чуть шумит от выпитого вина и поцелуя. Музыка расслабляет, вызывает на откровенность. Хочется окончательно размагнититься и раскрыться, высказаться о наболевшем.
И вспоминается далёкий старинный город. Тенистый парк. И девчонка на скамейке. Красивая хабаровчанка, русоволосая, с глазами, наполненными тревогой.
«Ты не забудешь меня, Владик?»
«Что ты, Катюша! Что ты…»
«Тебе там встретятся другие девчата».
«Я даже не взгляну на них».
«Два года — это так долго!»
«Я буду писать тебе каждый день!»
И писал. Все два года армейской службы. И ни на одну из девчонок не глядел. А Катюша не дождалась, вышла замуж за другого парня.
Нет! Об этом не стоит говорить никому. Это моё, пусть оно во мне и останется. Я прожил в том городе почти тридцать лет. И никогда бы не покинул его…
— Ну что ты молчишь? — спрашивает Лена.
А я не знаю, что и сказать.
— Тогда потанцуем? — терпеливо предлагает она, видимо, догадываясь о моём состоянии.
И мы медленно плывём в полумраке. Рука Елены легко лежит на моём плече, глаза не отрываясь смотрят в мои глаза.
— Ты всё ещё любишь её, — тихо то ли спрашивает, то ли утверждает она.
И опять не нахожу, что ответить. Врать нельзя и правду сказать сегодня язык не поворачивается.
— Знаешь, давай не будем говорить обо мне. Всё-таки героиня вечера — ты! Расскажи о себе.
Елена натянуто смеётся.
— Ох, Демичевский! Он, оказывается, ещё и плут.
Она ненадолго умолкает, потом с расстановкой начинает рассказывать.
— Мы ведь тоже не местные. Переехали из Тулы. Папа был лётчиком. Его перевели сюда по службе. Ну и мы за ним… А через неделю, при испытании нового самолёта, он погиб. Мама в один день поседела… Мне шёл тогда всего второй годик… А теперь уже — двадцать пять! Окончила школу, институт… Вот, собственно, и всё.
— Извини за нескромность, — говорю. — А почему ты не замужем?
Лена опять смеётся.
— Потому что таких плутов, как ты, не встречала!
Она останавливается.
— Но если серьёзно — были предложения. Да душа ни к кому не лежала. Почему-то все лишь о себе и думают, о своём «я». А мне, дорогой, не рабыней, а царицей быть хочется.
— Клеопатрой, что ли?
— Нет! Такой, как Суламифь. В любви своей царицей. Понимаешь?
Бестолково киваю, и мы возвращаемся за столик. Елена спрашивает:
— Хочешь кофе?
— Хочу.
Лена уходит на кухню, и вскоре по всей комнате разносится горьковатый аромат.
— Почему ты вчера так поздно вернулся? — спрашивает она. — Что-нибудь случилось? Говорят, машину угнали. К нам в школу приходили сегодня работники ГАИ. И участковый по квартирам прошёлся.
Я улыбаюсь. Так-так… Скоро весь город будет знать, что разыскивается такси жёлтого цвета, номер «37–38»… Это хорошо. Уж кто-нибудь да расскажет нам о нём.
— Да, — говорю. — Ищем пропавшее такси.
И, не вдаваясь в подробности, коротко рассказываю о вчерашнем ЧП.
— Ужас какой, — передёргивает плечами Елена. — Ну у вас и работка!
— У тебя она разве легче?
— Сравнил тоже! Как ни тяжело с моими шумными ребятами, но они — дети. Я вижу, как они взрослеют, становятся умнее и добрее.
— А если не все такими замечательными людьми вырастают? Как тот брюнет, например, что стрелял в магазине. Кто-то должен и с ними разбираться. К тому же я закончил юридический. Так что не будем больше об этом. Хорошо?
— Хорошо, — соглашается Елена. — Расскажи мне что-нибудь весёленькое. Уж сегодня ты обязан развлекать меня.
Начинаю вспоминать. Но в голову лезут одни лишь криминальные истории. Лена смеётся.
— Ладно, не мучься.
И берёт мои руки в свои ладони.
— Какие у тебя красивые, тонкие пальцы…
Я весь напрягаюсь, чувствуя нежность её рук.
— Что ж в них хорошего…
— Не скажи… Глаза или лицо могут обмануть человека. А вот руки… В них, по-моему, вся его душа… У тебя пальцы музыканта. Но ты ни на чём не играешь!
— Играю, — возражаю с улыбкой. — На гитаре играю. Да всё никак не могу купить — в магазинах они нарасхват.
— У тебя очень красивые пальцы, — задумчиво продолжает Елена. И неожиданно приникает к ним губами.
У меня перехватывает дыхание. Это уже не тот мимолётный поцелуй, которым она наградила меня всего несколько минут назад… Руки мои сами тянутся к этой волнующей, удивительной девушке. И я почти не слышу страстный, срывающийся её шёпот: