Едва успел Сергей вернуться из дома Дороховой, как позвонил Шатров.
— Что нового? У Дороховой был?
— Был, — невесело ответил Сергей. — Там всё в целости и на своих местах. Нашёл черновик какого-то письма.
— Что за черновик?
— Набросок письма к сестре: приветы, наставления. В одном месте речь идёт о кувшине с золотыми монетами, а в чём дело — неясно. Всё зачёркнуто, перечёркнуто.
— Немедленно направь черновик на исследование. Надо установить, кто его писал и что там зачёркнуто… Что ещё?
— Племянника Дороховой пробовал допросить. Он как узнал о случившемся с тёткой, так сразу в обморок упал. Я с ним ещё позднее поговорю. О Панарине что-нибудь известно?
— Известно, — помедлив, ответил капитан. — Оговорил его пастух. На Дорохову напали вчера, а Панарин ещё в четверг, возвращаясь в город, попал в аварию и в тяжёлом состоянии доставлен в больницу. Надо передопросить Смирнова — выяснить, в чём дело.
— Хорошо, Серафим Иванович. Сделаю! А как учительница?
— Ей стало легче. Уже в сознание пришла.
— Правда?! — обрадовался Сергей. — Может, разрешат врачи поговорить с ней?
— Нет, — возразил Шатров. — Видишь ли, какое дело: временная потеря памяти. Такое бывает. Ты с пастухом да с людьми лучше поговори.
Он повесил трубку.
Сергей попросил Берестовского привести Смирнова.
Разговор был долгим. Но лишь поздно вечером пастух перестал отнекиваться и, скривив рот в глуповатой ухмылке, протянул:
— Не бил Лёшка. Я бил.
Ракитин облегчённо вздохнул: «Ну вот и всё, теперь будет проще!»
Да какое там! Чем больше он допытывался о подробностях и цели нападения на Дорохову, тем яснее улавливал в ответах пастуха неуверенность и путаницу. Мало того, пастух оказался некурящим и не был рыболовом.
Сравнивая слепки следов обуви с места происшествия с обувью пастуха, он понял, что и здесь его постигла неудача.
А Калиновка гудела словно улей. Случай с учительницей взволновал всех жителей деревни. И они, не дожидаясь вызова, сами шли к Ракитину, стараясь хоть чем-нибудь помочь.
— Что за человек ваш пастух? — спрашивал он каждого.
— Больной он. И не рыбу, а мух только ловит, — говорил один.
— Оттого и коз пасёт, что головою с детства страдает, — подтверждал другой.
Сергей позвонил в здравотдел и попросил справку о состоянии здоровья пастуха. Ему прислали такой документ. В нём сообщалось, что Смирнов Вениамин Петрович, житель деревни Калиновка, страдает олигофренией — слабоумием.
— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! — мрачно присвистнул Берестовский. — Что делать будем?
— Да всё то же — встречаться с людьми.
А через пару дней Сергею позвонил Шатров:
— Докладывай.
Сергей обрисовал ему своё незавидное положение.
— Жди, выезжаю.
В клуб заглянул и Ветлугин, чтобы справиться, как идут дела.
— Скажите, много ли у вас в деревне рыбаков? — спросил у него в разговоре Сергей.
— С пяток наберётся.
— Назовите мне их.
— Я, тракторист Ивашкин, автослесарь Сторжинский… — вспоминал Ветлугин. Увидев, что Сергей записывает фамилии, поинтересовался: — А для чего это вам?
— Так ведь и я рыбак, — улыбнулся Сергей. — Хотел бы проконсультироваться… — Он посмотрел в окно. — Мой начальник приехал!
Ветлугин засуетился:
— Ну, вы тут беседуйте. Я не буду мешать, пойду, — торопливо сказал он и направился к двери.
Вошёл Шатров. Он попросил у Сергея все материалы по делу Дороховой и, усевшись за стол, углубился в их изучение.
— А «Любительские» кто здесь курит? — спросил он, листая бумаги.
— Никто не курит. Их уже полгода не было в продаже, — отозвался Сергей. — А у вас ничего нового нет?
— Есть! Прислали заключение экспертизы. Черновик письма написан самой Дороховой. Речь идёт вот о чём. Оказывается, выкапывая картошку в огороде, она наткнулась на кувшин с золотыми монетами. И естественно, решила сдать клад государству. А сестра её — любительница старинной посуды. Вот Дорохова и написала ей, что дарит расписной кувшин из-под монет. — Шатров вскинул лохматые брови. — Не со своими ли сокровищами учительница отправилась тогда в город?
— Наверное, так оно и было! — загорелся Ракитин. — Иначе зачем ей идти с портфелем? Не за покупками же!.. Вот только кто мог узнать о кладе?
— И кому раньше принадлежала усадьба учительницы? — подхватил его мысль Шатров.
— Дорохову спросить об этом нельзя?
— То-то и оно, что нельзя, — подосадовал капитан. — Она даже имени своего не помнит. Результат очень сильного потрясения от случившегося с ней. Врачи называют такое состояние ретроградной амнезией.
Их разговор прервал стук в дверь. На пороге появился одетый в лёгкий светлый костюм племянник учительницы Юрий Поляков. Он был высок, строен и совсем ещё молод. Он уже не падал в обморок, разговаривая о своей тётке, держался спокойно, даже несколько грубовато, а потом, освоившись совсем, стал предъявлять и претензии:
— Какие же вы стражи законности! У вас в руках был преступник, а вы его отпустили!..
— Смирнов не преступник, он больной человек и оговорил себя, — нахмурился Шатров.
Но Поляков не унимался:
— Хорошо! Тогда что же вы медлите? Я напишу жалобу! И можете не вызывать меня больше. Ясно?
Шатров снял очки, сдержанно произнёс:
— Что ж, это ваше право — жаловаться. И я понимаю, — голос его смягчился, — тяжело, когда такое происходит с близким человеком, а виновник не найден. Но поверьте, мы делаем всё, что в наших силах. И даже больше!
Через два дня после разговора с Поляковым Берестовский сообщил Ракитину такую новость, что Сергей даже не сразу поверил и срочно уехал в город.
— Серафим Иванович? — влетел он в кабинет Шатрова. — Берестовский установил, что «Любительские» курит Поляков. Во всей экспедиции только у него есть эти папиросы. Он их с собой из Ленинграда привёз!
— Поляков?! — поразился капитан и даже привстал из-за стола. — Что делать думаешь?
— Я попросил Берестовского любой ценой достать свежий окурок его папиросы. И он достал!
Шатров задумчиво потёр виски.
— Как-то не верится, что Поляков покушался на жизнь родной тётки. Чушь какая-то!
Окурок был отправлен на исследование.
Они весь день с нетерпением ожидали результатов экспертизы. Эксперт позвонил только вечером. Шатров выслушал его и помрачнел.
— Обманулись мы с тобой, Ракитин, — он угрюмо взглянул на Сергея. — Группа слюны на окурках, следы зубов, манера сплющивать мундштук папиросы — всё совпало.
— Тогда Полякова надо немедленно задержать и провести у него в палатке обыск! — воскликнул Ракитин.
— Опять торопишься, — недовольно возразил Шатров. Встав из-за стола, он медленно прошёлся по кабинету, повернулся к Сергею и тихо спросил: — А какие ещё есть доказательства? Папиросы — это лишь одна улика. Надо бы проверить его обувь.
Сергей нетерпеливо топтался у стола Шатрова. Капитан усмехнулся:
— Ну ступай, ступай. Не задерживаю.
И Ракитин помчался в Калиновку.
А на следующее утро снова был в кабинете у Шатрова.
— Есть новости? — спросил капитан.
— Есть! У Полякова только резиновые сапоги да остроносые ботинки. След от ботинок получен и похож на след, обнаруженный в лесу у места, где первый раз упала Дорохова.
Шатров долго молчал.
— Да, придётся задержать Полякова, — словно сожалея об этом, тихо сказал он. — Но предварительно надо узнать, отлучался ли он из экспедиции в ту злополучную пятницу?
Газик опять примчал Ракитина в Калиновку. За деревней кучно рассыпались зелёные шатры палаток изыскателей нефти. Возле одной из них Сергей приметил Полякова и хлопнул шофёра по плечу:
— Стоп! Приехали!
Племянник Дороховой, взъерошенный и грязный, бросил в их сторону рассеянный взгляд. Увидев Ракитина, он недовольно произнёс:
— Здравствуйте пожалуйста! Опять я вам понадобился? Чего вы от меня хотите? — И раздражённо заторопился в палатку.
Ракитин прошёл следом. Не глядя на него, Поляков опустился на стул.
— Ну, слушаю?
Ракитин показал ему постановление об аресте. Поляков вскочил.
— Сумасшедшие! — визгливо вскричал он. — Чтобы я да родную тётку! Сумасшедшие! Я в то время в больнице был.
— У какого врача?
— У Протасовой…
— Во сколько?
— С одиннадцати утра и до часу дня. Очереди ждал.
Сергей в упор взглянул на него.
— Неправда. У Протасовой вы были в десять утра. А в двадцать минут одиннадцатого она закончила осмотр, и больных принимал врач Чернышов.
Поляков молчал. Ему стало жарко, и он нервно расстегнул ворот рубашки.
— Я… Я забыл. Да, кажется, я вернулся в Калиновку часов в одиннадцать.
— Точно! И шофёр молоковоза то же говорит. Он ведь вас подвозил? — спросил Ракитин. — А почему вы за два километра до Калиновки вышли из машины?
Поляков дёрнул плечами. Он словно потерял дар речи. Глаза его обеспокоенно забегали. Было заметно, что он лихорадочно обдумывает ответ. Потом понёс несусветную чушь, отрицая свою причастность к нападению на Дорохову. Лишь когда услышал об окурках, увидел снимки гипсовых отпечатков следов своих ботинок, сознался, что ждал тётку в лесу.
— Но я не хотел, чтобы так получилось! — истерически заголосил он. — Вы даже представить себе не можете, в каком я оказался положении!
Ракитин одёрнул его:
— Не кричите и не взвинчивайте себя. Говорите всё по порядку, а уж мы постараемся разобраться, что к чему.
Он налил ему из чайника стакан воды. Поляков пил захлёбываясь, стуча зубами о стекло, а немного успокоившись, сбивчиво начал рассказывать.
— С экспедицией я уехал из Ленинграда, потому что проиграл в карты одному парню тысячу рублей. А где я, студент, мог взять такие деньги? Мать тоже получала немного… А парень тот и в Калиновке меня разыскал, сказал, что убьёт, если не получит долг. И убьёт! Ей-ей убьёт! — трусливо побожился Поляков. — Ну я и пошёл к тётке. Думал, что та даст немного денег. На коленях её умолял. Но тётка знала, что я играю в карты, и отказала. Потом как-то увидел у неё под рукой письмо. Писала, что выкопала в огороде клад с золотыми монетами и завтра отнесёт его в городской банк. Я как будто из интереса попросил дать мне