— Позвольте полюбопытствовать: а откуда у вас имеются эти сведения? — повернулся в сторону собеседника следователь.
— От самого Корнея. Мы ведь дружили. Странно как-то все получилось…
— Что именно?
— Да его исчезновение. Ведь я видел его в тот день. Все было как обычно, он никуда не собирался, а потом его просто не стало.
— Скажите, Родион Спиридонович, а поручик Рахманов исчез задолго до прибытия золотого обоза из Тавриза или сразу после того, как подводы въехали во двор Интендантства?
— Простите?
— Видите ли, тогда же в Ставрополь прибыл фурштат, перевозивший золото и серебро, полученные по контрибуции из Персии. У одной из телег сломалась ось, и было принято решение сгрузить часть сундуков в соляной подвал. Но этим хранилищем заведовал Рахманов, а его в тот вечер нигде не могли найти, поэтому Рыжиков и сделал за него запись в складской книге.
— Ну как же, я все прекрасно помню… Мне ведь приходилось лично за всем следить — я же был дежурным по гарнизону.
— Вы? — Самоваров перестал жевать и уставился на полковника.
— Ну да, я. А что в этом удивительного?
— А кто был дежурным по Навагинскому полку?
— Сразу не вспомню, хотя… подождите-ка… по-моему, Гладышев. Ну да, он, царствие ему небесное, упокой его душу Господи! — трижды перекрестился Игнатьев. — А что касается Рахманова, то вы правы — Корней пропал сразу же после прибытия фурштата. — Полковник взял в руки графин с водкой. — Ну что, еще по одной?
— Я, пожалуй, на этот раз предпочту наливочку.
— Хозяин — барин.
— За отыскание убийцы моего друга! — поднял рюмку полковник.
— Мы его, Родион Спиридонович, с вами и так найдем. Несомненно. Я бы лучше выпил за здоровье вашей супруги Агриппины Федоровны.
— Признательно вам благодарен.
— Даст бог, все наладится, — кивнул надворный советник, потягивая маленькими глотками тягучий напиток. — Как она?
— Скучает, наверное, в одиночестве.
Послышалась тихая механическая мелодия. Игнатьев вытащил из кармана брегет и, открыв крышку, сказал:
— Вот и ваш подарочек заговорил: через четверть часа на Соборной площади начнутся салютации. Не хотите ли посмотреть?
— С удовольствием.
— Тогда пора.
Самоваров тщательно застегнул на все пуговицы крылатку, пригладил редкие остатки волос, и, водрузив на стремительно лысеющую голову боливар, вместе с полковником отправился лицезреть феерическое представление.
На город опустилась вязкая пелена тумана. Серая водяная пыль заполнила собой все улицы, дворы и, казалось, даже колодцы. Тусклые огоньки лампадок отсвечивались в узких, подслеповатых окошках обывателей, благодаря чему можно было хоть как-то ориентироваться в темноте. От нескольких керосиновых фонарей, установленных у генеральского дома, не было никакого проку.
— Самая что ни на есть чеченская погода, — перепрыгнув через огромную лужу, в сердцах выговорил Игнатьев.
— Простите? — не понял следователь.
— Туман опаснее темноты. Ночью слух делает для человека то, в чем отказывает ему зрение, а в туман оба главных органа самосохранения, глаз и ухо, одинаково бессильны и не могут предупредить человека об опасности. Горцы, в особенности чеченцы, в такую погоду умудряются угонять табуны лошадей даже у линейных казаков.
— Вот о такой дерзости басурман мне еще не приходилось слышать, — едва удерживая равновесие на переброшенной кем-то через яму доске, проговорил следователь.
— Поживете у нас еще — и не такое узнаете…
— Благодарю, конечно, но, признаться откровенно, очень хочется домой.
— Ох, простите, — отшутился Игнатьев, — совсем забыл, что вы не здешний.
— А вы не находите, Родион Спиридонович, что погода совсем даже не для салютаций?
— Это уж точно. Однако мы у цели.
На небольшой площадке собралась толпа. Никогда ранее город не знал ни салютов, ни фейерверков, и потому поглазеть на такое диво собралась масса народу: военные с женами, духовенство, купцы с семьями, мещане и простые крестьяне. На мокрых и скользких ветках сидела вездесущая ребятня. Два младших чина и один прапорщик с важным заговорщицким видом колдовали у большого железного обруча и нескольких мортир, почти отвесно направленных в небо. Еще два солдата с горящими факелами ожидали команды и опасливо поглядывали в сторону генерала, находившегося здесь же. Младший офицер подал команду, и огонь начал производить невиданные чудеса: серое небо осветили множественные блики, расходившиеся разноцветными фонтанами, которые медленно гасли, умирая у самой земли. Зажженный железный обруч крутился с немыслимой скоростью, разбрасывая по кругу снопы искр.
— Смотрите, Иван Авдеевич, вон еще одна, — по-мальчишески радостно кричал Игнатьев, указывая на выпущенную ракету.
— Да-да, вижу, — вторил ему Самоваров, стоя под ветками старого дуба, усыпанного стайкой детворы.
— А вон другая…
— Ага! Надо же, какая салютация, я, признаться, и в Петербурге такого праздника давно не видывал, — прокричал столичный гость и почувствовал, как в этот момент с головы слетел боливар и открытой всем ветрам лысине стало холодно. Головной убор валялся немного поодаль в грязной луже. Иван Авдеевич поднял его и с удивлением обнаружил в нем сквозное отверстие, куда легко проник его указательный палец. Следователь в растерянности огляделся.
Судя по всему, никто из окружающих ничего не заметил, правда, откуда-то издалека послышалось истошное «Сто-о-ой!». Он узнал голос Игнатьева. Вскоре из зарослей боярышника возник обер-квартирмейстер. Он имел жалкий вид: его лицо, мундир, панталоны и сапоги — все было перепачкано грязью; серебряная бахрома с правого эполета была сорвана, а левого не было вовсе. Он стоял без шинели и треуголки. Первым на него обратил внимание командующий:
— Что случилось, полковник?
— Ваше превосходительство, во время пуска ракет я заметил, как с головы господина надворного советника слетел цилиндр. Повернувшись, я увидел человека с пистолетом. Сделав выстрел, он попытался скрыться. Я бросился за ним. Мне почти удалось настичь злоумышленника, но в лесу я его потерял.
— Немедленно пошлите солдат с факелами прочесать окрестности. А к господину Самоварову с сегодняшнего дня приказываю приставить вооруженного казака, кой обязан следовать за ним неотлучно.
— Позвольте, ваше превосходительство, обсудить с вами один сугубо личный вопрос, — поглаживая «раненый» подарок Натальи Петровны, испросил разрешения следователь.
Извинившись перед супругой, барон отошел в сторону:
— Я слушаю вас, Иван Авдеевич.
— Видите ли, господин генерал, приставленный ко мне человек затруднит проведение дознания, и я просил бы вас великодушно отменить сей приказ…
— Господин надворный советник, — перебил Самоварова командующий, — осмелюсь напомнить вам, что вы направлены сюда с поручением государственной важности, и, как следует из вашей бумаги, я обязан оказывать вам всяческое содействие. Но поскольку дело приняло столь серьезный оборот и на вас совершено покушение, я вынужден выделить вам охрану. И прошу более не возвращаться к материи сего вопроса. Договорились?
— Что ж поделаешь…
— Вот и славно! Скажите, у вас уже есть кто-то на подозрении?
— До окончания расследования я не хотел бы бросать тень на кого-либо, однако я уверен, что в меня стрелял человек, погубивший Корнея Рахманова. Кстати, его жена вот-вот должна родить, но пенсия ей до сих пор не назначена. Мне кажется, что несчастная вдова испытывает сильную нужду. Не могли бы вы ускорить это разбирательство?
— Откровенно говоря, до сих пор еще не совсем ясно: вдова она или нет… Но, как бы там ни было, я распоряжусь, чтобы ей выдали жалованье мужа за прошлый месяц, а потом, даст бог, вы раскроете и эту тайну.
— Благодарю вас, господин генерал.
— Смотрю я на вас, Иван Авдеевич, хороший вы человек, ежели о чужих людях печетесь. А я, признаться, о вашем брате был другого мнения. Ну да ладно, мне пора. Супруга заждалась. Честь имею.
Откланявшись, Самоваров подошел к дереву, рядом с которым он стоял в момент выстрела, и, попросив прапорщика посветить факелом, с помощью солдатского штыка извлек деформированный кусок свинца. «Обычная пистолетная пуля. Прицельная дальность из такого оружия — не более тридцати шагов. Скорее всего, слежка за мной велась от самого генеральского дома. Но ведь рядом было полно людей, и стрелок мог попасть в кого угодно, например в Игнатьева. А впрочем, вокруг меня были одни офицеры в треуголках и лишь я один в боливаре. Вот поэтому-то преступник и метил в цилиндр, едва не прострелив мне голову. Да, веселенький оборотец принимает сия история!» — мысленно резюмировал следователь и, положив пулю в карман, зашагал к дому полковника.
В окнах горел свет. Надворный советник уже собирался потянуть за шнур дверного колокольчика, как вдруг понял, что приносить с собой простреленный головной убор не было никакого смысла. Он сжал его в блин и с размаху, по-мальчишески задорно запустил круглый диск в бескрайнюю черноту неба.
— Вот и славно. Наконец-то избавился! — радостно потирая руки, сказал самому себе Иван Авдеевич и почему-то снова вспомнил вальс и несравненную Анастасию Филипповну.
15Серебряная пуговица
Ночной сумрак рассеялся, и вместе с ним исчезли и непонятные, словно миражи, тени, превратившиеся незаметно в обыденные предметы: в шандал[10] с оплывшей свечой, поставец[11], чемодан, стул и кованую печную кочергу. После покушения Иван Авдеевич так и не сомкнул глаз до самого утра. Он провел в этом забытом богом городишке уже почти целую неделю, а в расследовании кражи так и не продвинулся ни на дюйм[12]. Хотя, конечно, задачка была не из простых! Да кто ж спорит? Оно и понятно — почти полтора месяца минуло с того дня, когда в ворота Интендантства заехал персидский обоз, и поди теперь отыщи улики… Да, он действительно многое выяснил, но все это имело лишь косвенное отношение к разгадке и скорее мешало, чем помогало делу. С первого дня надворный советник никак не мог избавиться от подсознательного чувства, что он каждый раз проходит мимо того самого заветного ключа, способного отворить эту потаенную дверцу. Ему все время казалось, что ответ покоился где-то з