— А он этого и не знал. Это было простое совпадение, — парировал вопрос адвокат.
— Но почему тогда он хотел, чтобы это произошло ровно в девять вечера? — спросила учительница и уставилась непонимающими глазами на присяжного поверенного.
— Да просто злоумышленник, чтобы отвести от себя подозрение, решил устроить самовозгорание часов именно в пятницу и в двадцать один ноль-ноль, когда он, вместе с другими гостями, будет на террасе. Он был уверен, что это будет его alibi и он окажется вне подозрений.
— А что вы можете сказать в отношении сегодняшнего привидения в комнате Аполлинария Никаноровича и взрыва керосиновой лампы? — с заметной ноткой иронии осведомилась актриса.
— Ничего.
— Как это — ничего? — нервно переспросила Ивановская.
— А это значит, что не было ни взрыва, ни привидения. Это чистая ложь с целью запутать меня и в случае необходимости объяснить происхождение хорошо видимых фосфорных ожогов на своих руках.
— Послушайте, милостивый государь, — вскричал Варенцов, выходя за пределы холодной учтивости, — да по какому такому римскому праву вы смеете делать столь бездоказательные заявления?!
— Извольте, сударь, — спокойно отреагировал Клим Пантелеевич. — Фотогеновая лампа может взорваться только в одном, чрезвычайно редком, случае, когда в ее резервуаре образовалась смесь известного количества воздуха с парами горячего керосина, что возможно при нахождении там очень маленького количества горючей жидкости. А из вашего светильника вытекла целая лужа… Но более того, сам взрыв происходит в момент соприкосновения паров с огнем, что может случиться только при наличии свободного отверстия между пламенем горелки и резервуаром. Ни при каких других условиях взрыв невозможен. Ну а если все-таки он прогремел, то лампу разносит на такие мелкие кусочки, что их просто невозможно собрать, я не говорю уж о стеклянном колпаке, кой превращается в пыль… А в вашей комнате ничего подобного я не увидел и потому комментировать лживые утверждения о призраке не вижу никакого смысла.
— Выходит, вы меня в злодеи записали? Да? — проговорил Аполлинарий Никанорович и горько вздохнул. Он поднялся, конфузливо развел руками и вновь повернулся к Ардашеву: — Хоть вы, сударь, и образованного класса, а все-таки заблуждаетесь… Не так-с это, не так-с… Да и зачем надобно мне это безобразие вытворять, ежели уже третий год пошел, как я здесь квартирую?
— О мотиве я могу только догадываться. Вероятнее всего, вы, зная о так называемом проклятии рода Загорских, предполагали до смерти напугать Елизавету Родионовну, доведя ее тем самым до очередного удара. В этом случае она не успела бы исполнить свою угрозу и лишить вас наследства, оставив лишь скудное содержание. А значит, после ее смерти вы получили бы свою законную долю — одну треть.
Лицо коллежского асессора застыло, словно на него надели гипсовую маску. Он нерешительно приблизился к хозяйке дома и виновато признался:
— Насурмил, матушка, насурмил! Лукавый попутал! — Варенцов опустился на колени, обхватил морщинистую руку и начал судорожно ее целовать.
— Да разве я тебя, Аполлоша, не любила? А кто же тебя махонького козьим молочком из бутылочки-то поил? Да к-как же это? Меня убить? Старуху беспомощную? — слезно причитала Загорская и гладила облысевшую, уткнувшуюся ей в ноги голову племянника. — Неужто ты смог бы жить с этим? А? Ну не молчи, Аполлоша, не молчи! Скажи что-нибудь… Дуботол ты этакий!
Елизавета Родионовна вытащила из рукава батистовый платочек, вытерла мокрые глаза и обратилась к адвокату:
— Спасибо вам, Клим Пантелеевич. Век не забуду, — она горько вздохнула и, подозвав горничную, поехала к себе.
Аполлинарий Никанорович поднялся с колен, обвел присутствующих непонимающим взглядом, сгорбился и поник, будто из него только что вынули душу. Тяжело ступая по скрипучему паркету, он поплелся в свою комнату собирать вещи. За ним неслышно проследовала Ивановская.
— Позвольте, Клим Пантелеевич, — робко начал коллежский секретарь, — я не могу понять, зачем ему надо было так все усложнять. Он ведь мог, простите за цинизм, совершить убийство много быстрее и проще. Допустим, подсыпать яд.
— Видите ли, дело в том, что в случае разоблачения отравления ему бы грозила бессрочная каторга. А эти фокусы с привидениями происходили как бы независимо от него самого, и доказать его вину было бы очень сложно, если бы не сегодняшняя выдумка с керосиновой лампой. Да и преступлением это никак не назовешь — так, розыгрыш, да и только. Но даже если бы духовная все-таки появилась, он бы имел все шансы оспорить ее в суде, признав распорядительницу состояния не вполне здоровой, то есть недееспособной. Недостатка в свидетелях, готовых подтвердить, что Елизавете Родионовне везде мерещились призраки, у него, согласитесь, не было. В итоге, устав от бесконечных судов и не имея возможности вступить в права владения имуществом, вам бы, скорее всего, пришлось пойти с ним на мировую и поделиться.
— Смотри-ка, Аркаша, что этот упырь задумал! — не удержалась от негодования Глафира.
Не обращая внимания на возглас двоюродной сестры, Шахманский спросил:
— И все-таки, Клим Пантелеевич, когда вы впервые заподозрили Варенцова?
— Зайдя в его комнату, где, кстати, находились и вы, я заметил сапоги на каучуковой подошве, а ведь это любимая обувь воров-домушников. Признаться, я подумал, что таким образом Аполлинарий Никанорович бесшумно навещает госпожу Ивановскую. И это, как вы знаете, тоже оказалось не так далеко от истины. Кроме того, благодаря такой обуви он мог неслышно ступать по дому, устраивая свои бесчеловечные светопреставления. Не ускользнуло от моего внимания и три других обстоятельства: во-первых, рядом с окном его комнаты находится толстая дубовая ветка, по которой можно было легко забраться на крышу, с тем чтобы опустить в печную вытяжку спальни Елизаветы Родионовны предметы, создающие шум; во-вторых, это окно было единственным свободным от листвы, что позволяло нитке двигаться беспрепятственно; ну и, в-третьих, в случае опасности иголка с гайкой легким движением вверх вытаскивалась из рамы и оказывалась в комнате Варенцова. Именно поэтому ни доктор, ни горничная ничего не заметили, когда осматривали дом снаружи, — подытожил присяжный поверенный.
Краем глаза адвокат заметил, что Савраскин, согнувшись, словно аист, что-то старательно помечает в маленьком блокноте.
Оказавшись за его спиной, присяжный поверенный изрек:
— Надеюсь, молодой человек, вы не допустите, чтобы без дозволения Елизаветы Родионовны в прессе вдруг появился подробный отчет об этой пустяковой семейной неурядице, не так ли?
Застигнутый врасплох репортер согласно закивал.
— Что ж, господа, разрешите откланяться.
Как обычно после удачно проведенного расследования, Клим Пантелеевич достал коробочку монпансье, открыл крышечку и, выбрав цвет очередной «жертвы», с удовольствием вознаградил себя маленькой зеленой конфеткой. Уже через минуту, привычно выкидывая вперед трость, Ардашев шествовал по зеленому бульвару Николаевского проспекта.
5Таинственное захоронение
I
Утро понедельника в редакции газеты начиналось с вавилонского столпотворения и полнейшей неразберихи, свойственной любому печатному изданию, будь то «The Times», «Le Figaro» или ставропольский «Северный Кавказ».
Жорж Савраскин, как всегда, не успевал сдать в срок колонку «Новости. Происшествия. Находки». Терзаемый муками сомнений, какая из новостей достойна стоять первой, журналист чесал за ухом огрызком карандаша и часто позевывал, вспоминая сладкую ночь, проведенную с Глафирой. Мысли прервал озорной уличный свист и крики «Го-о-шка! Го-о-шка!». Репортер выглянул в окно. Завидев знакомое лицо, рыжий, покрытый веснушками мальчуган вытер тыльной стороной ладони сопливый нос и прогундосил:
— Гош, на Соборной скелет нашли! Мужики говорят — охвицер!
— Я тебя сколько раз просил не величать меня так. Зови Жоржем! — отчитал сорванца молодой человек. — На вот, лови! Заработал! — Савраскин бросил мальчишке медную монету и, спустившись по ступенькам, выбежал на улицу.
От редакции до Соборной площади было рукой подать. На склоне горы собрались несколько человек, по всей видимости, артельщиков. Застегнув пиджак и поправив шейный платок, газетчик придал себе начальствующий вид и, подойдя к землекопам, строго спросил:
— Ну, что здесь произошло?
— Да вот, ваше благородие, копали фундамент под керосиновую будку и наткнулись на мощи, там… — облокотившись на лопату, кивком головы указал молодой парень.
В яме лежал скелет, совсем небольшого роста, одетый в полуистлевший офицерский мундир времен Николая I и сапоги. Особенно хорошо сохранились серебристые пуговицы. Правда, одной не хватало.
— А ну-ка глянь, что у него в карманах, — попросил Савраскин.
— Вам надо, барин, вы и смотрите. Наше дело копать, а не по карманам у мертвецов шарить, — огрызнулся мужик с окладистой бородой и в холщовой рубахе навыпуск.
— Назови цену…
— Да так, рублишко бы от щедрот, — нехотя ответил старший артельщик.
— Ладно, — со вздохом согласился репортер, — полезай!
Мужик не шелохнулся, но крикнул кому-то:
— Петька, чего рот раззявил? Не слыхал, что ли?
Молодой парень аккуратно спустился вниз и уже оттуда воскликнул:
— Ого, да тут много чаво!
Савраскин передал старшему рубль, и тот приказал:
— Давай все наверх!
II
В открытое окно комнаты полицейского управления залетела большая черная муха и, описав несколько кругов, нагло уселась на медаль с надписью «За храбрость», гордо украшавшую форменный сюртук помощника начальника сыска Антона Филаретовича Каширина. Сию награду он получил в прошлом году за участие в поимке банды грабителей, возглавляемой социалистом-революционером Михаилом Евсеевым и Рамазаном Тавлоевым — уголовником по кличке Рваный.
— Итак, господин Савраскин, вам должно быть хорошо известно, что любое лицо в случае обнаружения какого-либо захоронения обязано тотчас же уведомить об этом полицию. Позвольте полюбопытствовать: почему же вы не соизволили так поступить? Или вам закон не писан? — осведомился коллежский секретарь, согнав щелчком надоедливое насекомое.
— А разве я обязан отвечать на ваши вопросы, господин полицейская ищейка? — поигрывая цепочкой от карманных часов, нагло хохотнул корреспондент и забросил ногу на ногу.
— За оскорбление полицейского чина, находящегося при исполнении, я имею право заточить вас на десять суток в арестантский дом. Для этого мне достаточно лишь подать рапорт на имя полицмейстера, — едва сдерживая гнев, предупредил чиновник.
— Попробуйте только! Я напишу об этом в газете и ославлю вас на всю Россию-матушку!
— А ты, мил человек, не ершись, а рассказывай как на духу, что попало в твои загребущие руки. К тому же я уже допросил артельщиков, — теряя самообладание, полицейский метнул на репортера полный ненависти взгляд.
Газетчик тут же подскочил и, размахивая руками, прокричал:
— Сатрапы! Как вы смеете допрашивать меня и разговаривать в таком тоне! Да я в двух университетах учился, меня профессор лично…
Каширин неожиданно приблизился к журналисту и, наступив ему на ногу, легонько толкнул его, отчего последний потерял равновесие и плюхнулся на свое место. Поставив носок ботинка на край стула, сыщик зло выговорил:
— Слушай сюда, штафирка рваная: либо ты сейчас во всем сознаешься, либо я тебя определю в камеру к шниферам и конокрадам. А там за бутылку «смирновки» они выбьют из тебя все, что мне нужно. Ты даже вспомнишь в подробностях ту богом проклятую ночь, когда твой отец согрешил с твоей матушкой. — Полицейский достал из пачки папиросу, чиркнул спичкой и, неторопливо прикурив, выпустил в лицо представителю прессы клуб желтого едкого дыма.
Молодой человек выглядел ошарашенным, как если бы на него свалился кирпич с колокольни. С трудом выговаривая слова, он промямлил:
— Да право же… я не совершал никакого преступления! За что же вы на меня гневаетесь?
— Знамо за что! За осквернение могилы и расхищение безымянного захоронения.
— Хорошо. Берите. — Он извлек из кармана потускневший брегет и положил его на стол перед полицейским.
Сыщик открыл крышку и, разглядывая циферблат, восхищенно проговорил:
— Надо же, они показывают время минувшего девятнадцатого века!
— Без четверти пять, — робко добавил Савраскин.
— Да, интересная вещица.
— Часы все одно негодные. Их надобно в починку сдать, — совсем осмелев, добавил журналист.
— Мой двоюродный дядька был часовщиком и обучил меня этому ремеслу.
Антон Филаретович выдвинул ящик стола, достал перочинный нож и, открыв заднюю крышку, присвистнул от изумления…
III
С самого утра Елизавета Родионовна не находила себе места, испытывая необъяснимое беспокойство, которое навещает старых людей перед грозой или близкой смертью. Но грозы не было, а смерть и так давно сторожила ее, но почему-то до сих пор не приходила. К обеду ей стало совсем плохо, и она решила прилечь. Вскоре Загорская уснула, и во сне ей пригрезился отец. Девчонкой она всегда представляла его офицером богатырского телосложения, с усами и орденами. Но в этот раз он явился в образе странствующего богомольного старца с седой бородой до колен. Он долго смотрел на нее, а потом попросил воды. Забыв о своих одеревеневших ногах, она словно девчонка стремглав кинулась к колодцу, бросила вниз ведро, но набрать воды так и не смогла. Вода ушла… От досады и бессилия она расплакалась и, услышав собственное всхлипывание, тут же проснулась. Позвав горничную, хозяйка привела себя в порядок и покатила на террасу.
Вскоре по дому разнеслась веселая трель дверного колокольчика. Прислуга сообщила о визите Ардашева, и лицо старушки просветлело.
Присяжный поверенный принес с собой запах дорогой туалетной воды и свернутую газету.
— Клим Пантелеевич! Очень рада вас видеть! Присаживайтесь, коли зашли.
— Благодарю, — гость удобно расположился в деревянном кресле. — Вот, Елизавета Родионовна, прочитал новость — и сразу к вам, — адвокат протянул свежий номер «Северного Кавказа».
— А что здесь?
— В конце раздела «Происшествия. Новости. Находки» заметка под заголовком «Таинственное захоронение».
Загорская раскрыла лорнет:
— Так. Ага, вот нашла: «Таинственное захоронение. Вчера на Соборной горе во время производства работ по закладке фундамента керосиновой будки строителями-артельщиками обнаружены останки офицера. Судя по хорошо сохранившимся посеребренным пуговицам и погонам, военный являлся поручиком и служил еще во времена Государя Николая I. В карманах его мундира найдены разнообразные предметы, но особый интерес вызывают позолоченные часы марки «Breguet» с хорошо читаемой надписью: «Майору Р. Игнатьеву от генерала Ермолова». По-видимому, погребенный офицер и есть майор Игнатьев. Однако непонятно, почему он одет в мундир поручика. Странным также кажется и тот факт, что в могиле полностью отсутствуют какие-либо части гроба. К тому же, как нам сообщили в епархиальном ведомстве, на восточном склоне Соборной горы (ранее именовавшейся Крепостной) никогда не производили захоронений. Полиция проводит расследование».
Елизавета Родионовна отложила газету и спросила:
— Как это может быть? Это что, однофамилец? Ведь мой отец, полковник Игнатьев, погребен на Варваринском кладбище. И почему они решили, что этот человек вообще Игнатьев?
— Видимо, по часам.
Старушка задумчиво подняла глаза к потолку и тихо произнесла:
— Странно все это.
— Что вы имеете в виду?
— Дело в том, что от моего отца осталось совсем немного вещей: трубка, ордена и… карманные часы.
— Они сохранились?
— Да.
Хозяйка вскинула колокольчик, и в дверях появилась камеристка.
— А принеси-ка, Нюра, часы, что лежат в моем комоде, — распорядилась хозяйка.
Спустя пару минут Клим Пантелеевич уже открывал золотую луковицу хронометра.
— Господи, да ведь это же старинный брегет с боем, календарем и музыкой! Да они именные! Правда, буквы уже потускнели от времени, и не разобрать, что здесь…
— «Самоваров». Там написано «Самоваров», — объяснила Загорская. — Еще в детстве я обратила на это внимание, и дедушка мне рассказывал, что когда-то генерал Ермолов подарил отцу на тридцатипятилетие брегет. Но незадолго до смерти матери, когда папа уже служил обер-квартирмейстером, часы бесследно исчезли. В то время в нашем доме остановился посланник из Петербурга по фамилии Самоваров. Он-то и преподнес отцу взамен утерянного брегета свой собственный.
— Если я не ошибаюсь, день святого апостола Родиона в ноябре, не так ли?
— Да, десятого ноября.
— Стало быть, десятого ноября 1828 года в Ставрополе находился некий посланник из Петербурга под фамилией Самоваров. А для чего, интересно, он прибыл к нам?
— Этого я не знаю. Но дедушка упоминал, что этот самый Самоваров тоже искал Корнея Рахманова и даже приказал вырыть несколько глубоких ям во дворе Интендантства.
— Интересное дело получается. Допустим, действительно исчез поручик местного гарнизона. Ну и что? Да мало ли пропадало военных во время войны с горцами? А тут посланник из столицы почти две недели трясется в экипаже, чтобы заняться поиском простого армейского поручика? Странно… А вот по поводу интендантского двора вообще непонятно, для чего они пробивали шурфы. Видимо, здесь скрыта какая-то другая тайна, о которой мы пока и не подозреваем. — Адвокат поднялся с кресла и, подойдя к перилам террасы, сказал: — Сдается мне, Елизавета Родионовна, что все эти события далеко не случайны и, возможно, некоторым образом связаны между собой. Я имею в виду исчезновение поручика Рахманова, приезд петербургского посланника, непонятные страхи вашей матушки, ее смерть и последующая гибель вашего отца. А теперь вот появилось это захоронение и брегет… с надписью.
— Ой, как все запутанно!
— Боюсь, что мне придется начать разматывать весь этот клубок с самого начала, то есть с 1828 года. Надобно разузнать, кто был этот Самоваров и какова была истинная цель его поездки в Ставрополь. К сожалению, без этой информации мы будем долго топтаться на месте.
— Скорей бы все выяснилось… А то давеча на закате мне опять почудилось, что на стене моей комнаты проступили кровавые пятна, и я вдруг почувствовала, как страшная тень опустилась на меня и вокруг стало темно и холодно, как в сырой могиле.
— Не стоит расстраиваться, Елизавета Родионовна. Злоумышленника я отыскал, он теперь далеко, и вам нечего бояться.
— Нет-нет, Аполлоша здесь.
— А разве он не уехал? — удивился Клим Пантелеевич.
— Я его простила. Пусть живет… дом большой — места всем хватит.
— Вы очень великодушны.
— Ах, дорогой Клим Пантелеевич, когда вы будете в моем возрасте, то поймете, как важно для пожилого человека, чтобы о нем помнили после смерти и поминали только добрым словом. Скажу вам честно, нотариус уже засвидетельствовал духовную, по которой Аполлоше за его грехи я оставила только годовое денежное содержание, и теперь он будет получать единственно регулярные выплаты с моих банковских счетов. Но и они довольно значительные… Глафире, раз она не послушалась меня и все равно продолжает встречаться с Савраскиным, я отписала мельницу и маслобойню, а племяннику — два доходных дома. Об этом я им уже объявила. Ну да бог с ними, с родственничками… Я вот о чем хотела бы вас попросить: а нельзя ли получить мне эти самые часы с надписью генерала Ермолова? Ведь они когда-то принадлежали моему отцу.
— Хорошо, я наведаюсь в полицию и поговорю. Ну, а теперь позвольте откланяться, — адвокат осторожно передал старушке часы и ощутил теплоту ее рук. Едва слышно она проронила:
— Спасибо вам, добрый вы человек, Клим Пантелеевич, — женщина достала из рукава цветастый платочек и в очередной раз смахнула янтарную слезинку.