вными признаниями. Объекты страсти Вероники не часто, но менялись. Однако всем без исключения девушка писала стихи, а ребята – тоже дружно, как сговорившись, – читали их всему классу. Подписи под стихами не было, но по старательно повернутому к окну личику, побелевшим костяшкам пальцев и отчаянно пылающим рубиновым ушам всем все сразу становилось понятно. И вроде бы где-то в глубине души Андрей жалел ее, толстую, некрасивую, раскрасневшуюся от стыда. Только вот когда в собственном портфеле нашлась такая записка, не прочитать ее было невозможно, очень уж хотелось повеселить класс. Впрочем, по большому счету, в школьной жизни на Веронику обращали внимания не больше, чем на какую-нибудь парту: есть, стоит, ну и ладно. Ни романов, ни скандалов, ни успехов, ни неудач, ни знаменитых родителей – в девушке не усматривалось ровным счетом ничего примечательного.
А потом, лет через шесть после окончания школы, в убогом кафе вдруг появился ангел.
Ангел…
На пороге, испуганно оглядываясь, стоит худенькая девушка с прекрасными, как на восточных миниатюрах, миндалевидными глазами. Она хороша и беззащитна, словно диковинная птичка, случайно запорхнувшая в колхозное зернохранилище. Белая коротенькая шубка, сексуальное мини, черные высокие сапожки выше колена, а между ними – широкая полоска изящных стройных бедер. Светлый мех, черная челка, карие глаза и (это тоже сразу почувствовалось, несмотря на висевший в воздухе синий дым от бесчисленного количества выкуренных сигарет) тонкий аромат изысканных духов – во всем этом было столько чарующей запредельной красоты! Парни стали многозначительно покашливать и расправили плечи, девчонки зашушукались. У Андрея мелькнула восхищенная мысль: «Как же она хороша! Наверное, актриса, как и моя мама. Случайно забежала в отстойную кафешку выпить кофе. Сейчас осмотрит здешние плюшевые интерьеры и убежит». Откуда-то сбоку раздался робкий мужской голос: «Милости прошу к нашему шалашу! Мы, так сказать, хорошим людям всегда рады». Нервный женский визг перебивает: «Ой, ну вы па-асма-атрите-та на нее, только пасма-атрите! Как проститутка вырядила-а-ась!»
Испуганное выражение лица ангела сменилось заинтересованным. Нет, ангел не упал, сминая крылышки, в глубокий обморок, он даже не растерялся, напротив, с каким-то жадным удовольствием встрепенулся, активизировался. В два счета красивая девушка оказалась рядом со столами, бесцеремонно взяла бывшую когда-то красавицей Илоной бабу за подбородок и рассмеялась: «Может, я и проститутка, а вот ты даже на дешевую шлюху не тянешь. Кстати, никогда не понимала общественного порицания „ночных бабочек“. Без куртизанок, гетер, дам полусвета история многих стран была бы иной! А вообще, люди, вот что я вам скажу. Наливайте поскорее и побольше водки – так мне будет проще на вас смотреть. Меня вы, как я понимаю, не узнали. Подумаешь, я вас тоже, если честно, не идентифицирую, правда, подозреваю, по другой причине. В школьные годы чудесные как-то вы, ребята, посимпатичнее были. Вероника Игнатьева я. Ага?! Теперь признали?..»
Ей мгновенно плеснули в чью-то рюмку, щедро, до краев.
Вероника присела на стул – но сразу же вскочила и, ничего не объяснив, помчалась в дальний угол зала, откуда очень редко появлялась ярко накрашенная официантка.
– Куда она побежала?
– Кожа да кости. Исхудала-то как Игнатьева, прямо высохла вся. Наверное, болеет.
– А с моего места все видно, на кухне она. Что-то просит, может, за посудой ломанулась? Такая вся из себя, куда уж там, может, ей и рюмка нужна хитрая?
– А посуда здесь, кстати говоря, могла бы быть и почище! Я вот сейчас тоже пойду и потребую – пусть помоют, в конце концов, мы тут не просто так сидим, а деньги пло́тим!
Такая вся из себя особенная вернулась… с большой очищенной морковкой.
Грызет ее жадно, хрустит – аж зажмуривается от удовольствия. И при этом непринужденно общается, рассказывает о своей жизни.
Похуделось как-то само собой. Окончила художественную академию. Картины хорошо продаются в Европе. Только что вернулась из Парижа – персональная выставка, через пару дней Рим – аналогично, полотна будут демонстрироваться в самой престижной художественной галерее. А морковка – да что вы к ней прицепились, подумаешь?! Захотелось! Просто очень сильно захотелось, до смерти! Витаминов не хватает! Не на приеме в английском посольстве, все свои, что за стеснение?!
Вот эти ее кулинарные заморочки – они до сих пор умиляют. Вероника ест мало, может запросто забегаться и не вспомнить про обед или ужин. Но иногда, как правило, покупая продукты в супермакете, вдруг начинает страстно хотеть что-нибудь уничтожить. Так хотеть – до дрожи в руках! В последнее время в качестве объектов даже не удовлетворения голода – скорее средств для выживания – фигурировали: консервированные ананасы, сырой картофель, замороженное мясо кальмаров и биг-мак (последний был замечен в руках худого длинного подростка, после чего Вероника металась по Арбату, с маниакальным блеском в глазах разыскивая «Макдоналдс»). Но особенное впечатление, конечно, было произведено ею на паркинге возле магазина. Поедание сырой картошки – такое действительно не каждый день увидишь! Эффектная, хорошо одетая женщина бросает в салон дорогой машины пакет с продуктами, ломая ногти, извлекает из него картофелину и бутылку минералки и, дрожа от нетерпения, ополаскивает овощ водой, потом с наслаждением откусывает – и только тогда идет к водительскому сиденью, заводит двигатель и грызет, грызет картофелину…
В такие моменты Вероника напоминает вампиршу. Прекрасные темные глаза стекленеют, в них видна только продуктовая цель. Заглотив требуемое, чревоугодница довольно постанывает: «Мне теперь так хорошо, и я только сейчас понимаю, что было конкретно плохо».
Говорят, так у беременных женщин бывает. Значит, она постоянно беременная – жизнью. А детей, кстати, не хотела никогда, все откладывала: потом, после реализации очередного проекта, когда будет еще больше успеха, еще больше славы. Ну да время пока терпит, позволяет.
Энергичная, сильная, жадная до всего – она не живет, горит, плавится, разбрасывает себя, истощает по максимуму. И всегда быстро восстанавливается, возрождается. Как стремительный чистый горный ручей. Как вечный двигатель, спрятанный под оболочкой красивого тела, выхоленного до каждого пальчика, каждого ноготка.
Впрочем, все эти особенности Вероники Андрей изучал и осмысливал позднее. Тогда, в кафе, просто молча смотрел на нее, красивую, бесцеремонную, непредсказуемую. Стало стыдно за то, что читал ее стихи всем на потеху; что сидит здесь, как бомж, в свитере с катышками, с немытыми волосами; что не радуется ее успеху, а чувствует пекучее глухое раздражение. И еще было понятно, что стрескавший морковку эльф прилетал ненадолго, скоро упорхнет назад в свою красивую сказочную свободную жизнь, а за этим столом, в этой компании впредь станет еще тоскливее. Начнется ожесточенное перемывание косточек эксцентричного эльфа. И кто этим займется? Жалкие, серые, ничтожные людишки. Все жалкие, включая самого Андрея. Только сказочному эльфу чудом удалось взлететь из школьного болотца в яркий успех…
– Андрюша, ты едешь со мной, – заявила Вероника, вдруг подскакивая в середине собственного монолога о Париже. – Здесь мне все понятно, была рада всех повидать. Больше мне на таких сборищах ближайшие пять лет делать нечего – а вот потом я, может, и загляну на огонек, любопытно. Как говорится, не поминайте лихом – если получится. У вас, конечно, и не получится, но мне все равно. Яковлев, подъем, кому сказала! Я к тебе обращаюсь! Говорю, поехали ко мне в студию. Портрет твой буду писать!
У Вероники было все. Свой автомобиль – красивая серебристая иномарка. Похоже, даже покруче, чем у отчима, от волнения Андрей даже модель автомобиля не запомнил. Своя студия – в центре Москвы, с видом на памятник Пушкину, светлая, просторная. Своя квартира – с зубчиками Кремлевской стены за окнами (кто бы сомневался). Но самое, пожалуй, главное – у нее были свои картины.
Очень разные по тематике, в разнообразной технике, многих стилей и направлений, они сначала напоминали пестрый, веселенький, но особо не примечательный винегрет. На одной стене – пейзаж, тут же рядом – портрет, далее по курсу какая-то абстракционистская импровизация, а еще в манере импрессионистов – точечки, мазки, пятнышки, расцветающие вдруг веткой сирени.
Но уже через минуту сердечный мотор набирал обороты, воздуха не хватало, то жар, то холод исступленно хлестал повлажневшую спину. Каждая из работ, любая картина излучала невероятную экспрессию. Если Вероника писала букет подснежников – то это были первые увиденные человеком цветы на земле. И от восторга перед ними занимало дух. Все полотно пропитывали любовь и красота. Каждый мазок восхищался: вы только гляньте, какие краски нежных тонких белых лепестков, как сияют алмазные росинки в зеленом стебле, и ароматная пыльца припудривает крепкий пестик! Если Веронику заинтересовывало чье-то лицо, красота послушно наполняла и освещала каждую деталь, всякую черту, и можно было иногда очнуться от дурмана (мужик-то на портрете старый и плешивый, что в этом красивого?!). Но потом такая мысль, как шипящая змея, уползала, и очень хотелось, чтобы она исчезла скорее, потому что сознание уже вновь напитывалось светом, любовью, радостью. Как можно было вообще употреблять такие оскорбительные грязные слова: старый, плешивый?! Мужчина с портрета, должно быть, многое повидал, загар вытемнил его лоб, а морщины уже начали рассекать лицо. У чуть прищуренных глаз изучающее выражение. Губы – мягкие, готовые к улыбке. Это лицо уникально и прекрасно, как всякое лицо. Как каждый человек. Как сама жизнь…
Картины Вероники были стремительным водопадом. Стоишь рядом – и мелкие брызги покалывают кожу, уши закладывает от грохота величественных каскадов. Благодарность и счастье струятся по венам, становятся дыханием. Как многообразна и прекрасна жизнь! Какое счастье – смотреть это увлекательное невероятное кино!