грязь и ещё пару метров пропахал ее носом. Подбежал Кармерзы, дал прикладом по загривку, словно топором по берёзовой чурке – полицай икнул, подавился грязью. Ножами предателей родины не резали – Шубин запретил это делать, имелись кое-какие планы насчёт полицейского обмундирования. Трудно не заметить, что лошадки побежали резвее. Возница очень кстати обернулся; Резун дал ему кулаком в живот – возница выпучил глаза и загремел с подводы. Валентин схватил поводья, остановил лошадей. Кошкин и Кармерзы схватили полицая под руки, потащили в лес, там бросил за деревьями; последовал сильный удар, полностью выбивший из полицая дух.
– Их даже трогать противно, – пожаловался Кошкин. – Словно слизняка какого-то давишь.
– Как вы думаете, товарищ лейтенант, это не заразно? – засмеялась Настя, она не участвовала в нападении, стояла рядом, смотрела.
– Быстрее! – поторапливал Глеб. – Не маячьте на дороге!
Ещё два бесчувственных тела сбросили с повозки, поволокли в кусты. Резун натянул поводья – лошади повернули вправо, подтянули повозку в чащу. Только на поляне, в тридцати метрах от дороги, остановились отдышаться. Полицаев свалили в кучу, сели передохнуть. Лошади вели себя смирно, помахивали куцыми хвостами. Настя гладила их по кургузым мордам, что-то ласково говорила. Разведчики смотрели на нее с недоумением – баба точно ненормальная! Старшего полицая положили отдельно от прочих, он медленно приходил в себя. Кошкин извлёк из подводы цветастый платок, свернул в несколько раз замотал рот полицаю, тот изогнулся, выпучил глаза, в один из них Лёха и дал – глаз мгновенно заплыл – полицай потерял сознание.
– Как он там? – покосился Глеб.
– Вышел из строя! – не без удовольствия сообщил Кошкин. – Сломался то бишь, молчит в тряпочку.
– Мужики, здесь куча добротной одежды в телеге, – сообщил Резун. – По мешкам рассовали, ну точно деревню обчистили. Ого, да тут и самогонки три здоровенные бутыли! – зазвенело стекло. – Хорошо затарились, сволочи. Хлеб тут, картошка, куры в мешке. Товарищ лейтенант, а этих куда? – Резун выбрался из подводы и кивнул на приходящих в сознание полицаев. – На опарышей пустим?
– Да хоть на колёса намотайте! – сплюнул Шубин. – Только шкурки не повредите, пусть снимут.
Полицаи умоляющее завыли все те же надоевшие отговорки: «Мы не хотели, нас заставили, при первой же возможности собирались перебежать к своим!». Они покорно раздевались под презрительными взглядами, просили не убивать, дать последний шанс, мялись в исподнем с босыми ногами, строили жалобные глаза. Шуметь не хотелось – их забили прикладами как скот, тех кто верещал – убивали в первую очередь. Настя продолжала гладить лошадей, иногда косилась на расправу, стискивала зубы.
– До чего же тошно, – пожаловался Курганов. – Ведь были же когда-то наши люди, жили как все…
– Ага, ты ещё назови это братоубийственной войной, – фыркнул Вартанян. – Сволочи они, подохли – туда и дорога. Горячий привет вам, граждане свободной России!
И полицаи затихли – отмучались.
Разведчики сели перекурить. Пришел в себя старшой, снова замолчал, выпучил глаза…
– Дайте ему леща, товарищ лейтенант! – сказал Кошкин. – Все равно рядом стоите.
Глеб опустился на корточки, сорвал с полицая платок, тот смотрел со страхом но в истерику не срывался, держал себя в руках.
– Ну, вставай! – вздохнул Глеб. – Раздевайся, чего там, исподнее можешь не снимать. И давай без мольбы и стенаний, ты же взрослый дядя и не дурак к тому же – по глазам вижу. Не вздумай кричать, этим только себе навредишь.
Полицай разделся, с обречённым видом опустил в землю глаза, обмундирование не бросал, складывал аккуратно, но явно не затем, чтобы понравиться – машинально это сделал – значит военный. Он выпрямил спину, посмотрел на разведчиков угрюмо, без всякой надежды. Предатель не был отмороженным, как его подчиненные – другого типа человек…
– Зовут как? – спросил Глеб.
– Чижов! – крепло отозвался субъект. – Виктор Павлович Чижов, 46 лет.
– Звание?
– Штабс-фельдфебель, если немцы не пошутили…
– Не пошутили, – успокоил Шубин. – Немцы не шутят – не умеют. Поздравляю, ещё немного и стал бы лейтенантом! Прежнее звание?
– Капитан, 216-ый механизированный корпус генерал-майора Бахмянина, командир комендантской роты.
– Надо же, представитель комсостава и не расстрелянный! – удивился Глеб. – Значит хорошо прогнулся – лапки вверх, рассказал всё, что знал о наших силах и позициях! Можешь не объяснять и не оправдываться. Насолила советская власть?
– Насолила! И мне насолила, и всем моим родным!
– Как оказался в этой местности?
– Я родом из Калязина…
– Ах, вот оно что!.. И вся ваша банда оттуда?
– Да, с утра ездили в Липки, был сигнал, сейчас возвращаемся в Калязино.
– А те, на грузовой?
– И они из Калязино, патрулируют район.
– Ясно, а вы Липки обнесли. Ладно ещё, если не убили никого. Про совесть и стыд не спрашиваю, Чижов – чего нет, того нет. Но признайся, спишь спокойно?
– Глупый ты парень, – Чижов презрительно скривился.
– Да я в курсе, что такое глупость – это знать правду, видеть правду, но продолжать верить вранью! Ты не коммунистов предал, Чижов, не советскую власть, и не наши порядки, которые с детства ненавидишь. Ты людей предал, с которыми в одной стране жил! Ладно, это лирика… Говори, что знаешь, про самолёт и его пассажиров – сутки назад сел там, – Глеб мотнул головой.
– Да ничего я не знаю.
– Ты, падла, другим завирай! – зашипел Резун подставляя под нос полицаю увесистый кулак. – А то живо зарядим, сука продажная!
Чижов невольно поёжился.
Глеб уважительно покосился на подчиненного – откуда такое знание народной лексики?
– Мы вас слушаем, Виктор Павлович, повествуйте. Вы пусть и не немец, но не последний человек в полиции, не расстраивайте нас.
– Почему я должен вам что-то рассказывать? Всё равно убьёте…
– Так умереть можно по разному! – справедливо заметил Курганов. – Вон две берёзки упругие – не хочешь между ними повиснуть господин полицай? Порвет как миленького, но будет больно и страшно, а пуля это так, раз и всё…
– Разрешите сесть? – прохрипел Чижов. – Ей богу, ноги не держат.
– Да, разумеется, как вам будет удобно, господин штабс-фельдфебель.
Как и следовало ожидать, господин Чижов некоторыми знаниями владел. Вчера с утра пораньше был легкий шухер: подразделение ваффен СС, расквартированное в Лозаре, срочно выдвинулось к аэродрому; позже там была недолгая перестрелка, подразделения полиции Лозарская и Клязинская стояли в оцеплении и не видели, что именно происходит на аэродроме. Позднее обо всем рассказал знакомый офицер полиции из Лозыря. Советский самолет сбился с курса, залетел на территорию, занятую немецкими войсками и был поврежден огнем зенитки. Видимо знали, что он сядет именно здесь, а больше негде; выдвинулись с упреждением. Пилот посадил машину, но когда пассажиры вышли, их окружили и предложили сдаться. Они пытались вырваться, большинство погибло, у эсэсовцев потерь не было. Кого именно захватили знакомый не знал, но их было двое – вроде представители советского комсостава, даже чуть ли не генерал. Пленных доставили в Лозырь, бросили в кутузку, где раньше находился изолятор местного НКВД, выставили усиленную охрану. Где они сейчас – Чижов не знает, очевидно, там же в Лозыре, по крайней мере сегодня утром находились именно там.
– Что за генерал, выяснили?
Полицай не кривил душой, этого он не знал – не тот уровень, но если генерал Беспалов до сих пор в Лозыре, значит немцы его не раскусили, в противном случае немедленно отправили бы глубоко в тыл, а то и в Берлин.
Глеб лихорадочно работал головой, шансы на успех были минимальные, но хотя бы не нулевые. Полицаи Чижова были из Калязина, то есть в Лозыре им делать нечего и никто не будет искать в Лозыре пропавшую на проселке подводу. Трупы могут найти – спишут на партизан; могут списать и на советскую разведку, ищущую пропавшего генерала, но это уже как повезет – без риска ничего не бывает. Полицая на ГАЗе – тоже Калязинские и к Лозырю не имеют отношения, пусть ищут своих пропавших – флаг им в руки.
– Что такое Лозырь, Виктор Павлович? Рассказывайте!
Чижов говорил много, долго; понимал, что будет жить пока говорит.
Городок на северо-западе и эта дорога после развилки именно туда и приведет. Шесть километров до Лозыря, столько же до Калязина, но от развилки надо повернуть направо. В Лозыре населения больше, это почти город, много старых купеческих зданий, прилично архитектура, до войны там работали карьеры, химический завод, элеватор, завод по производству станочного оборудования. Севернее Лозыря – шоссе стратегического значения, по которому можно добраться чуть ли не до Москвы. До войны в городе проживало тысяч двенадцать населения, ходил общественный транспорт, работали объекты культурного назначения. Сейчас хорошо если шесть тысяч народу осталось, много полицейских, комендантская рота из военнослужащих вермахта, подразделения Ваффен СС в количестве двух взводов. Но жизнь продолжается – работают рынки и магазины, народ пытается что-то зарабатывать, немцы разрешили частную собственность и труд батраков. Активно идет набор в так называемые Хиви – добровольные помощники вермахта: водители, повара механики. Позавчера в здании клуба прошел слет полицейских подразделений района, говорили пафосно, присутствовало руководство немецких частей и даже парочка офицеров с черепами на кокардах.
Чижов увлекся – говорил, глотал слезы, не мог остановиться. Сзади к нему не слышно приблизилась Анастасия, достала пистолет с навёрнутым глушителем, вопросительно глянула на командира, тот пожал плечами. Настя представила глушитель к голове предателя и надавила на спуск…
Дальше была раздача ценных указаний.
Мёртвые тела оттащили ещё дальше в лес, забросали ветками; полицейское обмундирование надевали неохотно, кривили носы; изучали документы, проштампованные имперским орлом; жаловались, что совсем не похожи на мертвецов…