За спиной прозвучал глухой стон – Курганов всадил в часового нож, обмякшее тело заволокли в тамбур, бросили в неосвещенную зону. Положение усложнялось – достаточно кому-то обнаружить пустые посты. Каменные стены маячили перед глазами, крутые ступени уводили вниз, освещение символическое. Очередного часового за поворотом едва не проворонили; он выступил из мрака, сжимая ремень карабина – совсем молодой, светловолосый, с правильными чертами лица, такие пользуются успехом у девчонок. И этот встретил пришедших по одежке: принял стойку смирно, грудь колесом, гранитная физиономия, а вот и зря – и этот вояка получил удар ножом, подавился собственным криком, его заволокли в ближайшие закуток.
– Эх, молодой ещё… – поставлено прошептал Кошкин.
Шубина снова сделал остановку, терпеливо ожидая товарищей:
– Молодцы, идём дальше, немного осталось!
Пространство сужалось, давило на мозг и вдруг за последним лестничным пролётам разомкнулось – дальше ступеней не было, была небольшая конторка, стол, за которым в свете настольной лампы, сидел упитанный роттенфюрер и перелистывал потёртые гроссбух.
«Вахтенный журнал», – подумал Шубин.
Дальше был бледный освещенный коридор, зарешеченные камеры бокса. Услышав шаги, роттенфюрер поднял голову: в мутном свете лампы из коридора показалось офицерская форма, он бросил свой гроссбух и поднялся из за стола.
– Мы из гестапо, – представился Глеб. – Гауптштурмфюрер Валленберг и обер-штурмфюрер Хоффман. Проверка заключенных… Сколько арестантов содержится в подвале на текущий момент?
– Роттенфюрер Рейнгардт, – отрапортовал военнослужащий. – В подвале двое арестантов, вчера их было семеро, но мы получили приказ: освободить камеры – двоих увезли в город; остальных, как не представляющих ценностей, расстреляли в лесу. А эту пару доставили вчера утром…
– Да, я знаю! – перебил Глеб. – Происшествия не было?
– Все в порядке, гауптштурмфюрер!
– Сколько солдат находится в подвале?
– Четверо: двое отдыхают, – немец кивнул на дверь позади себя. – Двое на посту, меняются каждые четыре часа.
– Я понял, спасибо Рейнгардт…
Курганов бесшумно вырос за спиной эсэсовца, и легким движением рассек ему горло – роттенфюрер свалился на свой стул, уронил голову на гроссбух.
Шубин кивнул, забрал со стола связку ключей и отправился дальше, на ходу вынимая пистолет с глушителем. Настя за ним не пошла, свернула в помещение, где находилась отдыхающая смена – вскоре оттуда послышались глухие хлопки – глушители не зря почистили. Часовой, стоящий у зарешеченных камер, получил первую пулю в бок, вторую в грудь. Из-за угла вынырнул его напарник – услышал шум, но вряд ли что-то понял – ударился каской о решетку, ржавая сталь возмущённо загудела. Ожить эти двое уже не могли, хотя, помятую о недавнем случае с Василием Чуйкиным, Глеб всадил в неподвижные тела ещё по пуле.
– Они там, за углом, товарищ лейтенант! – прохрипел в затылок Кошкин. – Их двое. Камера находится через одну – специально так сделали, чтобы не могли разговаривать.
– Я понял, Леха, спасибо! Вам ещё одно задание: добудьте две шинели, какую-нибудь обновку, желательно на вырост, шапки… Понял для чего?
– Конечно, товарищ лейтенант, сделаем!
Время катастрофически поджимало, никто не знал, что в данный момент происходит на улице.
Шубин бросился бегом в указанном направлении: подвал был не такой уже и маленький, в нём пахло плесенью и смертью; он искал нужный ключ, вставлял в замочную скважину то один, то другой; наконец нашел. Решетка отворилась, с каменных нар поднялся человек с оплывшим лицом и багровым мешком под глазом, кителя и сапог его лишили, – он был в носках, нательной рубашке, мешковатых рваных штанах, правда с лампасами. Он держался за стену – дрожали ноги; в коротких седых волосах запеклась кровь. Его пытали – это было ясно с первого взгляда, значит не пошёл на сотрудничество, это же подтверждали и страшные условия, в которых он содержался.
– Вы ругаетесь по-русски, – прохрипел узник. – Мне не послышалось?
– Могу и по-немецки… – Глеб распахнул дверь. – Но как-то привычнее на родном языке. Разведка 704-го полка, 222-ой стрелковой дивизии. Лейтенант Шубин…
– Вот, чёрт возьми! Не ожидал, лейтенант! – генерал затрясся в хриплом смехе. – Значит не забыли про меня! Спасибо!
– Вы, генерал-лейтенант Беспалов?
– Так точно, лейтенант, это я!
– Небольшая проверка, товарищ генерал-лейтенант: ваше имя и отчество?
– Егор Романович.
– Выходите, можете сами передвигаться?
– Попробую…
Глеб не стал дожидаться пока пленник покинет камеру, побежал дальше, снова долго гремел ключами, прежде чем выпустил ещё одного узника. Этому тоже было далеко за сорок, он был ниже ростом и плотнее генерала, молодчики из гестапо рассекли ему губу, от чего она стала походить на заячью; фиолетовый сгусток нависал над глазом как огромные чирей, он вцепился в решетку, судорожно пытаясь улыбнуться.
– Полковник Гульковский?
– Да, меня зовут Павел Фёдорович.
– Можете идти?
– Да я побегу, родной ты мой!
Подоспела возбуждённая Настя, усилила суматоху. Гульковский мог ходить, у генерала Беспалова это получалось хуже, но он уверял, что справится.
– Субординация сегодня не работает, Егор Романович, – сразу предупредил Шубин. – Нравится вам это, или нет. Здесь все выполняют мои приказы, и вы тоже обязаны их выполнять! В противном случае мы отсюда не выберемся.
– Я понял, лейтенант, сегодня ты главный, – отозвался Беспалов. – Возражений нет. Говори, что делать?
Примчался Курганов, вывалил ворох форменной одежды – явно с плеч мертвецов, но кому сейчас до этого было дело? Бывшие заключённые надели шинели, сапоги, нахлобучили несуразные немецкие шапки. Гульковский хромал самостоятельно; генерала пришлось поддерживать, но на улице он разгулялся – вдохнул свежий воздух полной грудью и, словно подменили человека – расправил плечи, засмеялся.
– Оружие выдашь, Шубин?
– Нет! – отрезал Глеб. – И давайте без самодеятельности, Егор Романович, вас предупредили. Вы нужны родине живым и невредимым…
И всё же они вляпались – ну не могли не вляпаться, слишком долго отсутствовали наверху. Через двор бежали сбившись в дружную кучку – уже не до стройных порядков. Со стороны ворот доносились тревожные крики, там суетились люди – объявились черти! Прогремел выстрел, другой – началась суматоха, но солдат противника было немного – откуда им взяться, если большинство уже перебили? Шубин кричал: «Огонь из всех стволов! Прорываться!». Стреляли из пистолетов, из карабинов. Кошкин не устоял, забрал у мертвого часового МР-40 и теперь садил в темноту короткими прицельными очередями. Настя палила из Вальтера с двух рук, радостно кричала после каждого выстрела, кого-то прибило пулями к воротам – он сползал, обливаясь кровавой пеной, со звоном покатилась сбитая с головы каска. Другой выскочил на открытое пространство и тут же задёргался как кукла на верёвках. Третий бросился к калитке, распахнул её и даже выскочил на улицу, но получил пулю снаружи – кто бы мог подумать – повалился навзничь, перегородил с собой проход; Курганов, отдуваясь оттащил мертвеца. Шубин бросился за автоматом, засовывая в карманы снаряжённые магазины. Кошкин тоже собирал оружие. Смеялся Курганов: мол, надо же, у этого куркуля есть две противотанковые гранаты…
За оградой пока все было тихо; семенил Гульковский, генерал Беспалов переусердствовал в беге – то и дело хватался за сердце, издавал подозрительные звуки, оба смотрелись чудно – в немецких шинелях, с рунами в петлицах, в идиотских головных уборах. Где-то в стороне завыла сирена…
– Что за новости?
– Товарищ лейтенант, не стреляйте, это я, Вартанян! – от грузовых машин отделился силуэт, бросился навстречу. – Машина готова, можно садиться. Водитель оставил за щитком ключ и свалил в частный сектор. Давайте быстрее, немцы на подходе!
– Где ключи? Я поведу, – Шубин бросился к кабине. – Где Резун?
– Я здесь, товарищ лейтенант! – прозвучал голос из темноты. – Вы садитесь, я успею, прикрою если что.
По дороге, огибающей частный сектор, к тюрьме приближался грузовик с тревожной группой: светили фары, хлопали выстрелы – снова суматоха. Спасённых арестантов подсаживали в кузов, они храбрились, но сделать это сами не могли. Покрикивала Настя, вносила больше сумбура, чем пользы. Разведчики с трудом перевалили командиров через борт, сами рассыпались по земле, стали стрелять.
Машина приближалась – до нее оставалось метров семьдесят, их невозможно было остановить: пули секли по заднему борту, отбивали щепки. Вдруг что-то мелькнуло в свете фар – человеческая фигура махнула рукой и кинулась обратно в кусты – граната взорвалась с недолётом, но испуганный водитель вывернул руль – машина ушла вправо и провалилась передними колесами в кювет. Загалдели как сороки немецкие солдаты, кто-то кубарем вывалился из кузова.
– Товарищ лейтенант, я уже бегу! – кричал Резун, отделяясь от кустов.
Он несся семимильными прыжками, увёртывался от пуль – молодец парень! Шубин срывал голос:
– Все в машину! Томилина, в кабину!
Грузовик начал движение; разведчики полезли через борт, с обратной стороны запрыгнула Настя, хлопнула дверцей. Как же он радовался в эту минуту, что девушка жива – все живы! Ну что, вперёд!
Резун ещё не добежал – Глеб видел его в зеркало заднего вида: к нему тянулись руки, Валентин как мог ускорялся. Из машины, нырнувшей в кювет, посыпались пехотинцы, открыли огонь из карабинов – ещё одно препятствие. Со стороны частного сектора бежал водитель угнанного грузовика, он что-то горланил, махал руками – с ума сошел, не понимает ничего? Глеб переключил передачу, поддал газа. Водитель спохватился, стал сдёргивать со спины автомат, видимо думал, что сможет остановить свою машину; последовал сильный удар – водитель покатился на обочину – разве можно за такое умирать? Немцы бежали по дороге, вели огонь; бегущий Резун вытянул руку, его схватили сразу дво