Жака“, счастливый и гордый тем, что рядом с ним такой человек»11.
Жара обостряет мелкие стычки между друзьями. Карл не против того, чтобы помолчать и понаблюдать за представлением маленькой человеческой комедии, разворачивающейся у него на глазах. Среди белых листов бумаги, фломастеров, в обществе матери и Жака, в прохладе комнаты, где он неустанно творит в одиночестве, зарождается что-то похожее на аромат счастья.
В Париже он теперь появляется в компании Жака. Однажды вечером их видят за ужином в ресторане «Максим», они одеты в похожие темные пиджаки, украшенные одинаковыми брошами. Жак влился в компанию кутюрье. Он сидит слева на диване в клубе Alcazar. Он отрастил усики, Карл носит монокль в правом глазу. Будучи близнецами в своих пристрастиях, они посещают все вернисажи, празднества, все открывающиеся клубы и рестораны, которым будет достаточно их присутствия и присутствия некоторых других, для того чтобы к ним стекался весь Париж.
Злые языки, которые, безусловно, развязываются, называют Жака альфонсом и ошибаются. Если он действительно получает от Карла деньги для того, чтобы жить, одеваться и праздновать, здесь речь не идет о сделке. Плотские отношения, который дизайнер сравнивает со скучной гимнастикой, сублимированы. Этот тандем не поддается никакой классификации. Он прежде всего идеальный, идеальный для Карла. Бывает, что, разговаривая по телефону, они внезапно бросают трубку просто для того, чтобы посмеяться, пародируя то, от чего они бегут, что недопустимо для мыслящих людей, — устоявшегося домашнего счастья.
Кайзер Карл
Квартира Жака, которую снимает для него Карл, находится в двух шагах от «Кафе де Флор», на улочке Драгон. Они часто видятся на Университетской улице, но не живут вместе. Для того чтобы поддерживать их взаимную вдохновленность, необходима дистанция. Этот несравненный дуэт все чаще и чаще отделяется от остальной компании. Вскоре Антонио Лопез поселится в другой квартире на улице Ренн, прежде чем навсегда закончить свои французские приключения.
Жак, словно муза, олицетворяет для Карла те самые эмоции, которые составляют основу творчества: свободу, вдохновение, отвагу. Вместе они культивируют интерес к внешним проявлениям, выраженным их потребности носить маску для того, чтобы двигаться вперед. «Я думаю, что между ними было нечто вроде взаимодополняемости, эстетическая связь, артистическая связь: Жак был для Карла источником вдохновения»1, — уточняет Кристиан Дюме-Львовски. Отныне силуэты, сменяющиеся на листах дизайнера, напоминают силуэт любимого человека. Таким образом, Карл еще больше отрывает Жака от реальности, способствуя тому, чтобы тот превратился в вымышленного персонажа.
Творческое воображение обоих мужчин скоро сольется, кристаллизуется на одной фигуре, герое, которого сыграл Эрих фон Штрогейм в фильме Жана Ренуара Великая иллюзия. Облик коменданта крепости Рауффенштайна в военной форме, с ортопедическим аппаратом для поддержания шеи и головы, с моноклем становится для них образцом несгибаемости и формального совершенства. Более того, его фигура пробуждает в Карле фантазии, посещавшие его в период между Первой и Второй мировой войной о легкомысленной и декадентской Германии, которую знали его родители. Благодаря советам Жака он адаптирует этот стиль одежды к собственной личности. Он совершенно отказывается от цветных набивных рубашек и создает для себя гардероб шикарного и строгого человека. Он также прощается с образом сексапильного и мускулистого мужчины. Карл принимает двойное решение и держится за него как за навязчивую идею — никогда больше не появляться загорелым и максимально скрывать свое тело. Его пиджаки «становятся очень облегающими, с широкими плечами, приталенными, вдохновленными непосредственно Оскаром Уайльдом; брюки должны быть безупречными, туфли — лаковыми. Он не пренебрегает никакими мелочами, все в идеальном порядке. Это не переодевание, не какая-то „костюмированность“. По существу, это настоящая концепция и в то же время увлеченность видимостью, поиск усложненности в мельчайших деталях, дополняющих и подчеркивающих образ, который он уверенно афиширует. Никогда не поддаваться — таково кредо Карла Лагерфельда, который ежечасно, днем и ночью, желает выглядеть презентабельно и безупречно»2, — резюмирует Патрик Уркад.
К этому нужно добавить белые рубашки с высокими и жесткими воротничками, которые также носит Жак. Шейные платки вместо галстука, монокль и черная борода, которую он отпускает и идеально подстригает, еще больше усиливают впечатление от ансамбля.
«Карл считал, что в его внешности видна доброта, что правда. Но он не хотел показывать ее. Тогда он подчеркивал в себе жесткость»3, — рассказывает Венсан Дарре.
Дизайнер перенимает повадки немецкого барона. «По его мнению, вершина цивилизации — это прежде всего двор Габсбургов, Австро-Венгерская империя, Сисси, Людвиг II Баварский… Затем — Веймарская республика и все художественные течения, связанные с крайней вседозволенностью в обществе. Его завораживали коррупция, гангстеры, деньги»4, — замечает Тан Гудичелли.
Так, Карл находит следы двух великих немцев, элегантность и утонченность которых представляются ему высшими, исчезнувшими ценностями. «Моя мать говорила: „Послушай, есть два человека, которых я нахожу приличными, — Гарри Кесслер и Вальтер Ратенау. Остальные — дерьмо“»5. Из-за высоких жестких воротников Лагерфельда проглядывает не только безупречная внешность светского дипломата и убитого министра Веймарской республики, это целый утерянный мир, ощущение необыкновенной красоты, пусть даже ослепляющей.
В то же время он с усердием продолжает пополнять свою коллекцию ар-деко. В памяти галеристки Чески Валлуа, большого специалиста по этому периоду, остался торопливый человек, который несколько раз в неделю забегал к ней после рабочего дня, когда она уже закрывала свой магазин: «Он приходил, как будто порхая, с улыбкой. Осматривал все, высказывал свои соображения. Все ему нравилось, все его удивляло. Он учился в сумасшедшем темпе, глядя на все живым и уверенным взглядом кутюрье, сразу же понимающего качество и ценность произведений искусства. Он выбирал самых лучших дизайнеров. У Карла был необъятный внутренний мир»6. Он смотрит, анализирует и, не колеблясь, покупает предметы мебели, которые подтвердят непогрешимость его вкуса и, подобно тотемам, дополнят его мечту.
В июле 1973 года он соглашается принять участие в съемке немецкого телевидения, позволив проследить за своей повседневной жизнью. Его снимают за работой и позирующим у окна своей парижской квартиры7. Бархатный пиджак светло-коричневого цвета, крахмальный отложной воротничок и белый платочек в карманчике, оранжевый шейный платок. На этих редких снимках рядом с ним — Жак. Он чуть-чуть выше его и одет практически так же. Двое мужчин медленно прогуливаются посреди этой гармоничной вселенной, за тридевять земель от волнений Франции той эпохи и назревающего нефтяного кризиса. Два лудиона8, вписанных в недоступный задний план декора. Не хватает лишь легкой дымки для того, чтобы иллюзия стала совершенной: Карл воссоздал обстановку Германии в период между двумя войнами, идеализированный образ которой внушила ему мать.
«Очень долго после войны, — пояснит он позднее, — у меня оставалось впечатление, что я родился слишком поздно, прозевал прежнюю жизнь»9.
Вот, возможно, способ отдать должное лучшим годам своей матери, до того как она окажется заброшенной мужем на окраину утерянной Германии, в то время, когда к власти приходили нацисты. Но не слишком ли сентиментальная интерпретация для того, кто отныне приобретает облик Кайзера?
В это время его платья, также перекликающиеся с той эпохой, сменяют друг друга на модных показах Chloé, очаровывая редакторш глянцевых журналов, покоренных изяществом и красотой этого воскресшего мира. «Тогда Карл раскрывает концепцию общего стиля. То есть я — это имидж, я создаю имидж своего жилища, я влияю на правила хорошего тона, я вдохновляю других этим имиджем»10, — говорит Патрик Уркад. Он уже близок к своей мечте. «Он создал из себя киногероя, окруженного голливудской тайной. Когда он приходил в „Кафе де Флор“, все были ошеломлены этим типом, обожавшим хлопать банкнотами по руке, как в фильмах Марлен Дитрих»11, — говорит Венсан Дарре. Его поведение возбуждает ревность в маленьком кружке мастеров моды. Тан Гудичелли вспоминает: «Когда кое-кто начал называть его „Кайзер“, мы с друзьями звали его „Паива“ по имени любовницы Бисмарка, знаменитой куртизанки времен Второй империи, заказавшей построить для себя особняк с золотыми водопроводными кранами. Она выезжала на Елисейские Поля, одетая в фиолетовый наряд, с фиолетовыми бриллиантами, фиолетовой собачкой, в коляске, запряженной лошадьми, которых она приказала выкрасить в фиолетовый цвет… Он со своеобразным красноречием говорил теперь только о Габсбургах, но он создавал иллюзию»12. Карл не одевается во все фиолетовое, следуя стилю total look, но его по-прежнему занимает концепция целостности. И идея просвещенного мира, вдали от варварства, на полпути от Германии поэтов до Франции эпохи Просвещения.
Нужно бежать от призрака
Жак и Элизабет сходятся в одном: убранство квартиры на Университетской улице великолепно, но нужно как можно скорее переезжать. Мадам Лагерфельд категорична — она там столкнулась с призраком. Карл не видел привидения, но тем не менее слышал его. Он умеет распознавать проклятые места. Вероятно, в XVIII веке в этом доме произошло убийство, и с тех пор чей-то дух, безусловно, может бродить здесь. Но расстаться с этой сладкой мечтой? С беззаботными годами? Он один против двух и в конце концов сдается.
В фильме немецкого телевидения1 Карл быстрым шагом проходит мимо львов, нависающих над фонтаном на площади Сен-Сюльпис. В начале лета 1973 года, кажется, немного прохладно. Он поправляет клетчатый шарф на своем светло-сером пальто, завязанном на талии поясом более темного цвета. Поднимает глаза и смотрит на угловой дом напротив. Вероятно, он думает, что с балкона квартиры, которую он недавно нашел, его мать, точно так же, как и Жак, сможет вволю полюбоваться левым боковым нефом церкви. Место кажется идеальным для того, чтобы свить гнездо для новых мечтаний.