6. Даниэль Алькуф, еще один эксперт по этой эпохе, добавляет: «Ему особенно нравилась мебель, сделанная на заказ, мебель из позолоченной древесины. По его мнению, нет ничего более удобного, адаптированного к человеческому телу, чем стулья XVIII века. У него были удивительные стулья, настоящие скульптуры»7.
Лагерфельд не строит музей или пародию на него. Бертран дю Виньо свидетельствует, что «он в совершенстве, до мельчайших тонкостей понял эту эпоху, уловил смену зимней и летней обстановки, отличие между повседневной и парадной мебелью и понял, как важен отсвет свечей на позолоте и хрустале»8. Карл ужинает, работает и спит в атмосфере XVIII столетия. В Париже говорят, что у него нет электричества и что он предпочитает свечное освещение. Это справедливо, но только для одной комнаты.
«У него была необычная комната с крохотной кроватью с балдахином, — вспоминает Венсан Дарре. — Я спрашивал себя, как он может спать на ней. Но Карл спал полулежа, то есть ему не требовалось много места»9.
Эта самая кровать, украшенная богатой резьбой, так называемая кафедра проповедника, покрыта желтым лионским шелком с вышивкой серебром.
Карл не одевается, как человек эпохи Просвещения, но его внешний вид меняется. И как обычно, детали решают все. В Гран-Шан ему неожиданно пришло в голову сбрить бороду. Модель времен Веймарской республики уже исчезла. Бросив взгляд на парики на картине Менцеля, он теперь завязывает свои длинные волосы лентой и просит припудрить их ликоподием, детской присыпкой. Он снова достает один из своих любимых аксессуаров, веер, идеально гармонирующий с его новыми вкусами. «Веер, формы которого были такими же разнообразными, как его стили, становился в его руках еще одним аргументом в пользу его весьма вычурного облика, — замечает Патрик Уркад. — Он ловко играл этой принадлежностью, и ему нравилось манерничать и прятаться за ним»10. Жест превращается в стиль. Формально он позволяет ему разгонять сигаретный дым. Но главное, он защищает его. От взглядов и от мира.
Повадки призрака
Клуб «Палас», который четырьмя годами ранее, в 1978 году, Фабрис Эмаер открыл в старом театре на улице Фобур-Монмартр, как магнитом притягивает молодежь, желающую повеселиться во время семилетнего правления Жискара д’Эстена. Женни Бель’Эр, стоя у входа, решает, кто из молодых людей или девушек сможет присоединиться к клану полуночников: «Если ты был претенциозным, ты не входил. Если ты вел себя как идиот, ты не входил. Если тебе не хотелось веселиться, ты не входил. Но если ты хотел сразу всего, не важно, пришел ты в кроссовках или нет, ты входил. Нужно было быть умным»1. У бара Жак завлекает юношей. Диана де Бово-Краон раскачивается в ритме диско: «В „Паласе“ было восхитительно. Разумеется, там слишком много пили, употребляли слишком много наркотиков, слишком много занимались сексом, но никому не причиняли вреда, разве что, вероятно, самим себе»2. Что касается Лагерфельда, то он лишь ненадолго заходит сюда, с веером в руках. «Как и у всех остальных стилистов и кутюрье его поколения, у него был свой тайный агент, который выходил в свет каждый вечер и возвращался на заре… Это был Жак де Башер, так же как у Кензо был Ксавье де Кастелла, у Ива Сен-Лорана — Лулу и Жоэль Ле Бон […] Они были весьма информированы обо всем, что нового в смысле стиля и изменения в поведении привносили ночная жизнь и эпоха»3, — рассказывает известная героиня парижской ночи Пакита Пакен. Появления Карла похожи на чудо, тем не менее это он организует здесь остающиеся в памяти празднества, такие как костюмированный бал, придуманный Жаком, в традиции прославленных венецианских балов. Кристиан Дюме-Львовски не забыл, как он назывался: «Он назывался От города дожей до города богов. Одно из приглашений было в виде черной полумаски из глянцевой бумаги с шелковыми завязками. На Карле была надета треуголка в стиле Казановы, а у Жака на голове красовался весьма громоздкий макет моста Риальто»4. Женни Бель’Эр прибывает в гондоле, которую несут парижские пожарные с обнаженным торсом. Венсан Дарре нарядился в палача: «Мы с Кристианом Лабутеном украли ящик с театральными костюмами и все поделили между собой. Все знали, что праздник, устроенный Карлом Лагерфельдом, должен стать чем-то необыкновенным»5.
Карл забавляется, разумеется, ни на секунду не теряя головы. Он пристально наблюдает за эпохой. За появлением новых кутюрье — Клода Монтана, Тьерри Мюглера, Жан-Поля Готье — и их влиянием на молодежь. Что-то меняется. В этот вечер Женни внимательно вглядывается в черные стекла очков кутюрье: «Глаза Карла, смотревшие на всю эту разодетую толпу… Цвета, сочетания. Все это было из области алхимии. От обуви до причесок… Make-ups [макияж]… Все было продумано. Эксцентричность была оправданной»6. Тогда она понимает, что в голове кутюрье что-то происходит.
— Что? Шанель?!
Эрве Леже, ассистент Карла, не может опомниться. До этого момента все хранилось в секрете. Лагерфельд только что сообщил ему, что принимает предложение возглавить пребывающий в спячке роскошный Модный дом. «В ту пору образ Chanel несколько померк, — объясняет Эрве Леже. — Мадемуазель Шанель умерла более десяти лет тому назад, и я не понимал, что можно было поделать с ее наследием»7. Не он один. В мире моды никто не рисковал ответить на такой вызов. И если у Дома и должен был быть наследник, то больше всего шансов было, вероятно, у Ива Сен-Лорана. В телевизионном интервью, которое мадемуазель дает своему наперснику Жаку Шазо незадолго до смерти, она намекнула на него. «Чем больше он будет подражать Шанель, тем большего успеха он добьется. Потому что однажды мне потребуется замена, и если я вижу кого-то, кто подражает, значит… Понимаете, в подражании есть любовь!»8
Но дело не столько в наследии, сколько в новом воплощении, которое, видимо, занимало ее мысли.
«[…] Из меня получится очень плохой мертвец, поскольку, как только я окажусь в могиле, я зашевелюсь и стану думать лишь о том, чтобы вернуться на землю и начать сначала»9.
Неужели она в конечном счете выбрала Карла, чтобы снова вернуться на авансцену?
Ив слишком печется о своей личной славе. Владелец марки, семья Вертеймер, смотрела в другую сторону и искала того или ту, кто смог бы продолжить дело несравненной мадемуазель. В начале 80-х годов Карл окружен ореолом своих успехов в Домах Chloé и Fendi, а также многих других брендов, для которых он трудится, разъезжая по всему миру. У него репутация трудоголика. Он мало спит, встает в пять утра, беспрестанно рисует. Садится в самолет, прилетает в Милан, а через несколько часов улетает. Между делом утверждая всю коллекцию и придумывая новые платья. «Однажды я видел, как он, пробуя равиоли, попросил пару фестонных ножниц, кусочек меха… И жик, жик, жик, вырезал из меха равиоли! Их пришили к манто, получилось манто с меховыми равиоли, и это сработало! И все было так»10, — улыбается Эрве Леже. Эта работа роскошного «наемника» позволяет ему порхать от одного Дома к другому, от одной идеи к следующей, никогда не смешивая стили и не теряя оригинальности. Кроме того, что Карл фонтанирует идеями, у него репутация кутюрье, не обескровливающего бренды ради собственной выгоды. Он уважает их историю, их самобытность, соблюдает их законы, а затем наводит лоск, осовременивая их.
Карл Лагерфельд никогда не встречался с Коко Шанель, но, должно быть, проникся ее духом в «Рице». Наверняка ему по душе ее личность и ее творения. Во всяком случае, так тогда думает весь Париж. Его подруга Виктуар Дутрело, не стесняясь, тайком расхваливала достоинства своего друга. «Я была знакома с Жаком Вертеймером, он попросил меня высказать свое мнение. Я ответила: „Я нахожу Карла абсолютно фантастическим“. Он был совершенен, потому что имел способность отступить перед самим собой, рисовать столы, кресла, все! И конечно, перед Шанель!»11 Вот равновесие, к которому стремился Вертеймер. Он обращается к Карлу. Собственность семьи Вертеймер вот-вот будет распродана. Им нечего терять, они гарантируют кутюрье полную свободу, и тот немедленно соглашается, ему не терпится нарисовать следующую коллекцию весенне-летнего сезона 1983 года.
Его подход не меняется: прежде чем впрячься в работу, он хочет овладеть предметом. «Необходимо было иметь энциклопедические знания о Доме, понять важность мадемуазель Шанель для французской моды и актуализировать ее, продвинуть вперед и представить по-новому»12, — заявляет Эрве Леже. Карлу Лагерфельду хорошо известна история Шанель, но он хочет углубиться в нее, дойдя до самых истоков. Проблема в том, что архивы не сохранились. По словам Леже, «он сам купил или попросил купить на блошином рынке старые журналы. Тонны и тонны старых газет в нескольких экземплярах»13. «Когда его что-то интересовало, он вырывал страницу. Он делал из них альбомы, ставшие основой для его вдохновения. Он один был настоящей поисковой системой: Googlе еще до того, как появился Google»14.
Книги сложены стопками. Карл просматривает их, черпает вдохновение, делает вырезки, сортирует, упорядочивает, изучает с мыслью о Шанель. На смену теории приходит практика. По вечерам он отправляется в «Палас». Как всегда, для того чтобы проверить, заново рассмотреть во всех деталях живую материю. Девушки, покачивающие бедрами… Они купили на блошиных рынках старые пиджаки и носят их с джинсами… Когда всем кажется, что веселые ночи будут продолжаться вечно, он возвращается к себе и снова работает.
Когда он отдыхает, возможно, ему во сне является Шанель. Она приходит, чтобы поговорить, подсказывает ему линии, материалы.
«Все, что я сделал хорошего за свою жизнь, я видел во сне. Поэтому у меня рядом с кроватью всегда лежит блокнот для зарисовок»