10.
Она отвечает ему в том же духе: «Ты думаешь, что твой катоган не поместится во фригийский колпак?»11 Реплика в стиле Арлетти12 окончательно закрепляет развод, контракт расторгнут. «Если она должна будет участвовать в дефиле, она будет участвовать. Но я больше не намерен работать с ней. Все просто: она меня больше не вдохновляет»13.
За ней последует череда новых муз. Карл снова останется покинутым, и история начнется сначала. Во всяком случае, для Инес страница перевернута: «Это я ее сделал. Без меня она продолжала бы, как другие, бегать по фотосессиям с портфолио под мышкой. Она очень красива, но не фотогенична. Теперь все ищут более сексапильных манекенщиц. Студии заполнены забавными и очаровательными девушками»14. И снова он не обернется назад.
В центре картины
Уличный шум стихает. Гости затаив дыхание проникают в особняк на Университетской улице. Их вдруг уносит на двести лет назад. Не хватает только костюмов и экипажей той эпохи. Двор, огромный вход, лестничная клетка, анфилада комнат… «Это бывало довольно редко. Как известно, в Париже много особняков. Одни отданы под министерства, другие обставлены в более или менее подходящем, даже агрессивном стиле, но у Карла все было идеально. Сочетание очень пышного декора с красивыми предметами и красивой мебелью»1, — комментирует Бертран дю Виньо.
Сегодня вечером Лагерфельд устраивает прием у себя дома. Кажется, он любит роскошные ужины, где все высшее парижское общество собирается за огромными, великолепно убранными столами, за тысячу верст от эстетики поп-культуры середины 80-х годов. В темном костюме, купленном вместе с Жаком в Милане у Карачени, он носит галстук и рубашку в полоску.
Перед ужином кутюрье дарит своим друзьям книги. «Он старался, чтобы все разделили его любовь к XVIII столетию. Он подарил мне книгу о торговцах галантереей, написанную Каролиной Сарджентсон, сотрудницей английского музея, и сборник романов мадам Риккобони, актрисы и писательницы»2, — вспоминает Даниэль Алькуф. Стол накрыт. Белая скатерть, хрустальные бокалы, столовое серебро. Карл не забыл о букетах цветов и разрисовал середину стола. Слева — его подруга Анна Пьяджи. Напротив — Жак де Башер. Вокруг них — цвет общества, влиятельные люди из круга избранных: редакторы, журналисты, фотографы, имеющие отношение к моде. Опершись локтем о стол, приложив указательный палец к подбородку, Карл застыл в неподвижной позе, как будто унесся далеко отсюда. Бертран дю Виньо полагает, что «были моменты, когда он, должно быть, говорил себе: „Меня окружает XVIII век, люди вокруг меня принимают эту игру. Я — персонаж с картины. И может быть, даже король Фридрих II с картины Менцеля“»3.
«При свете свечей, отражающихся в высоких зеркалах, слышится шушуканье. Через открытую дверь можно видеть другие комнаты, в данный момент погруженные в темноту. В одной из них хранится та самая знаменитая картина. Она не повешена на стену. Она стоит на полу. Эта картина, копия исчезнувшей, безусловно, была личным талисманом. Она вдохновляла его не как произведение искусства и всегда занимала в доме очень скромное место»4, — заявляет Патрик Уркад. Любимой картине, источнику вдохновения целой жизни, никогда не довелось попасть в опалу. Но сама жизнь превзошла ее свершениями, которые склоняют на все лады.
Страсть кутюрье к эпохе Просвещения приводит к тому, что он принимает участие в финансировании реставрации французского культурного наследия. Иногда по вечерам он собирает в своей гостиной круг посвященных, специалистов по той эпохе. Среди них Бертран дю Виньо: «Благодаря щедрости Карла и инициативности Лоры де Бово-Краон мы учредили премию за реставрацию частных памятников в рамках ассоциации „Историческое жилище“, которую в то время возглавлял Анри-Франсуа де Бретей. Мы рассматривали замки, способные претендовать на щедрость Карла. Проводилось голосование по дому, проект реставрации которого казался нам самым неоспоримым»5. Занавеси закрыты. Досье кандидатов при свете свечей в тишине переходят из рук в руки. Мальчик, который в то время, когда свирепствовала война, придумал идеальный, состоящий из королей и принцесс мир, не изменился. Он всегда восседает среди статистов, принимающих условия его игры.
«Мы попадали в атмосферу картины Менцеля, — вспоминает Даниэль Алькуф. — Я думаю, это то, чего ему хотелось, и мы охотно ему подыгрывали»6.
Но скоро игре придется столкнуться с другими душевными ранами, которые нанесет реальная жизнь.
Конец эпохи
Стоя, как часовой, на входе в клуб «Палас», Женни Бель’Эр не упускает ничего из новых тенденций, изменений в настроении и атмосфере. Она поняла: люди, которые раньше каждый вечер выходили в свет, на скорую руку переодеваясь в машинах, припаркованных на прилегающих улицах, начинают оставаться дома. Они спят, смотрят телевизор или идут развлекаться в другое место. Внутри клуба вход для привилегированных, ресторан в подвале «Паласа» расколол мир пополам. Конец смешению жанров. Клиенты наверху, звезды внизу. Что-то подрагивает, ломается. Как будто предел достигнут и отныне, вероятно, уже не будет ничего прекраснее или безумнее. «Становилось малолюдно. Чувствовалось, что все устали. Циркулировали слухи. В каком-то смысле повеяло смертельным холодом»1, — заключает она.
Среди модной тусовки и любителей ночной жизни появились первые жертвы болезни, в которую никто не желает верить. Но очевидность говорит сама за себя. СПИД уносит все больше и больше друзей, знакомых, коллег. Каждый зачеркивает в своей записной книжке адреса и фамилии, даты дней рождения. Назначают свидания на завтра, на следующие похороны. Как и многие, Кензо Такада опустошен: «Начиная с 1986–1987 годов люди начали умирать. Это было ужасное время. Все жили в страхе. Я потерял почти половину своих друзей»2. Карл тоже в ужасе от того, что умерших все больше. Возможно, порой полезно уметь отводить глаза.
В тот день на Лагерфельде галстук с бежевым узором и розовая рубашка. Белизна высокого воротничка гармонирует с платочком в кармашке его двубортного костюма. Волосы поседели. Облокотившись о перила балкона, нависающего над морем, он смотрит на горизонт. Вид захватывающий. Иногда очень рано летним утром ему удается разглядеть берега Корсики. Справа от него — скала Монако, церковь Непорочной Божьей Матери и Дворец. По совету принца Альберта, подтолкнувшего его после прихода к власти в 1981 году Франсуа Миттерана принять гражданство Монако, кутюрье нашел квартиру на верхнем этаже башни Роккабелла, строительство которой только что закончилось. В Париже он живет среди лепнины и позолоты, здесь — серые стены и ультрамодная мебель с логотипом Memphis, известного дизайнерского и архитектурного течения. «В этом современном жилом доме я не знал, чем мне еще заняться […] Неожиданно меня осенило, я сказал себе: „Такая мебель идеально подходит для этого места“. Это весело, перекликается с морем, и вся мебель названа именами районов и городов, расположенных на морском побережье: Негреско, Майами-Бич…»3
Лагерфельд нашел идеальное соотношение между внутренним и внешним. Посередине гостиной возвышается стилизованный боксерский ринг. Дизайн квартиры с ее открытыми цветами, сочетанием квадратных и круглых форм характерен для специфики итальянского дизайна. «Карл прекрасно умел вычленить самую суть стиля и создать канонический образ. Квартира на площади Сен-Сюльпис, особняк Суакур, квартира Мемфис в Монте-Карло — все это демонстрация разных стилей»4, — резюмирует Патрик Уркад.
Бригада телевизионщиков приехала снимать новый проект дизайнера. Встреча проходит неподалеку от городка Рокбрюн-Кап-Мартен, где высится роскошная белая вилла площадью 600 квадратных метров, построенная в конце XIX века одним английским лордом. Карл Лагерфельд давно приметил ее. Его мечта — жить в ней, и он скоро осуществит ее, купит это жилище, необитаемое, как ни странно, уже много лет. «У него была репутация загадочного дома, потому что никто точно не знал, что там происходило. Впрочем, это значит, что там ничего не происходило»5, — иронизирует Карл. Однако призраки наведываются в него. Например, призрак Дейзи фон Плесс, которая жила здесь до войны 1914 года. «Это была англичанка из приличного общества времен короля Эдуарда, которая вышла замуж за богатейшего немецкого князя, — рассказывает Бертран дю Виньо. — По его мнению, она была символом абсолютной элегантности Лазурного Берега и Прекрасной эпохи. У Карла был ее портрет работы Элле»6. Лагерфельд обнаруживает, что Дейзи фон Плесс оставила свои дневники. Его вдохновляют другие представительницы светского общества, олицетворявшие Прекрасную эпоху, такие как писательница и журналистка Дейзи Феллоуз или актриса и архитектор леди Мендл, которых он считает своими тайными советчицами. Он любит рассказывать анекдот, в котором последняя, прибыв в Афины и оказавшись у Акрополя, якобы воскликнула: «Oh, beige, my color!» [О, бежевый, мой цвет!]
На вилле начались работы. «С этим домом были проблемы, — вспоминает Патрик Уркад. — Соорудить лестницу, более или менее подходящую к отведенному для нее объему, удалось только с третьей попытки. Поскольку Карлу не нравилось слишком большое и неудобное пространство гостиной, я был вынужден добавить колонны, чтобы разделить ее на отдельные зоны. Все эти архитектурные проблемы, требовавшие сложных решений, страстно увлекали его»7. Кутюрье прохаживается среди банок с краской… По привычке. «Что до меня, то я обожаю стройку. Я больше люблю идею о том, что я делаю, чем ее воплощение. Мне нравится сам процесс. Как с коллекциями, это то же самое. Я делаю коллекции, и я собираю коллекции домов»8. Когда строишь снова и снова, не замечаешь разрушительного действия времени.
Итак, вилла «Ла Вижи» [Наблюдательная вышка] станет местом новой вселенной моды, обещанием нового очарованного мира, с которым дизайнер хотел бы познакомиться. «Он находил удовольствие, воссоздавая атмосферу Лазурного Берега 1900–1920 годов, — уточняет Бертран дю Виньо. — Не атмосферу купальных костюмов и янтарного солнца, а атмосферу Лазурного Берега, куда приезжали в шляпках и элегантных платьях, главным образом зимой»