9. Среди гардин, тканей, удобной мебели и деревянной обшивки стен скоро, в сумерках, снова будут витать тени княгини Дейзи и Великого Гэтсби. И разумеется, у Жака здесь есть своя комната, декорированная в неоготическом стиле.
На кинопленке кутюрье сидит на заднем сиденье белого «Роллс-Ройса». Сквозь дымчатые очки он смотрит, как проносятся мимо улицы княжества. Создается впечатление, что здесь он чувствует себя как дома. Его влечение к княгиням полностью удовлетворено дружбой, которая соединяет его с княжеской семьей Гримальди, в частности с Каролиной. В самолете, в котором он возвращается в Париж, дизайнер достает толстую черно-голубую тетрадь прямоугольной формы и принимается рисовать. Это своеобразный scrapbook, альбом для вырезок, который он называет своим «зрительным дневником». Он состоит из десятков фотографий, вырезанных визитных карточек, разукрашенных телефонных номеров. «Чего только там не было. Состояние моих строек, задумки для коллекции […], [фотографии] моих машин, чтобы я не забыл [их] номера […], всякое такое…»10
Строить без конца, но также все хранить из страха потерять.
Возвышенная любовь
Сразу по приезде в Париж Карл приходит в студию на улице Камбон. Пришло время взглянуть на модели, дать указания, после чего он уезжает на Елисейские Поля, в штаб-квартиру бренда Карл Лагерфельд, созданного им в 1984 году. Он, словно убегая от самого себя, будет долго выжидать, прежде чем решится превратить свое имя в вывеску, написать его на одежде. На Елисейских Полях кутюрье заходит в другую студию, где встречает свою дорогую Аниту Брие, портниху, с которой познакомился в доме Chloé и которая не расстается с ним, внимательно следя за его мельчайшими указаниями. Он легко скользит среди своих вселенных, забывая об одной, когда входит в другую. «У меня на этот счет что-то вроде амнезии, очень странно. В моем кабинете в Chloé вы спрашиваете меня по поводу KL, я не знаю, что вам сказать. В KL вы хотите что-то узнать о Chloé, и я опять затрудняюсь с ответом»1.
Лагерфельд не произносит своего имени, он заменяет его инициалами — KL. Обладание Домом моды по-прежнему не конечная цель его карьеры. Собственная марка — всего лишь одна среди многих, на которые он работает. С тех пор в KL все заведено так же, как в Домах Chloé или Fendi. Та же требовательность, те же порхающие вокруг него преданные ассистенты. Он тычет черным фломастером в одетую в белый костюм манекенщицу: «Вот это, я хотел бы, чтобы это было ровно, вот под таким углом, так будет намного легче»2, — указывает он Аните, которая поддакивает ему: «Очень хорошо, Карл».
Бывает, когда все уходят, Карл Лагерфельд задерживается на несколько минут на балконе, нависающем над Елисейскими Полями. Темнеет, и время словно останавливается.
К своим разнообразным видам деятельности кутюрье только что добавил новый, возможно, один из самых главных для него — фотографию. Теперь он сам составляет пресс-релизы Chanel, устраивает рекламные кампании. Он также позирует перед своим объективом, ставя его на замедленную съемку. На автопортретах у него застывшая поза. Жак стал другим повторяющимся сюжетом. Откуда эта потребность остановить время? Не ломает ли он комедию, чтобы забыть о неминуемой драме?
Кабинет дизайнера усыпан фотографиями Жака. Один из снимков был сделан Хельмутом Ньютоном, его другом и соседом по Монако. На нем Карл держит веер и, так же как Жак, одет в светлый костюм. Его спутник выглядит уязвимым. Еще одна карточка: Жак позирует на террасе своей новой квартиры на улице Риволи. Он смотрит в объектив. Карл тоже здесь, сразу позади него, но снят со спины. Виден только его пиджак, дужки очков и катоган.
Сколько постоянства в их отношениях, завязавшихся после первой встречи шестнадцать лет назад! Карл всегда поддерживал Жака. Морально, финансово. Он одевал, кормил его, давал ему приют. Он оплачивал его празднества, прощал его ошибки, потакал его прихотям, в числе прочего устроил их помолвку с Дианой де Бово-Краон в Риме. «Я влюбилась в Жака, он влюбился в меня, и Карл находил, что это очень красиво, — вспоминает она. — Он презирал ревность. Прекрасно умел договариваться с двумя слегка непослушными голубками с большим приветом, которыми мы были. Два дьяволенка, считавшие, что в жизни нет ничего забавнее, чем выходить за пределы дозволенного. Бедняжка восхитительно справлялся с этим»3. В честь помолвки было устроено великолепное торжество. Затем Диана переехала жить в квартиру на площади Сен-Сюльпис, которую Карл оставил Жаку. Пока все не стали смеяться над их отношениями. «Нужно было перестать играть»4, — заключает она. Перестать притворяться ради всеобщего блага.
Жак де Башер меланхолично прогуливается под бальзаковскими аркадами на улице Риволи. Он вернулся из Нью-Йорка, откуда привез множество музыкальных записей, которые великолепно подойдут к ближайшим дефиле Карла. Он возвращается в квартиру, которую Карл арендует для него за парком Тюильри. Проходит по длинному коридору, ведущему от входа, вдоль которого друг за другом стоят бюсты, которые он заказал у кинодекоратора. Все они похожи на него. Он смотрится в зеркало, на самом деле не узнавая себя.
Потом Жак едет на машине повидать свою мать Армель в семейном замке Ла Беррьер неподалеку от Нанта. Тома де Башер радуется, ожидая увидеть своего дядю, которого тогда считал героем. «Однажды, когда я скучал со своими кузенами, — вспоминает он, — из Парижа нам позвонил Жак и сказал: „Вам остается лишь играть в покер…“ Мы были маленькими и ответили ему, что мы не умеем играть…»5 Через несколько часов снова раздался звонок. «Через двадцать минут будьте на переднем дворе и посмотрите в небо!» — приказал Жак. В условленный час в небе появился биплан времен Первой мировой войны, арендованный в Нанте, который спикировал над головами четырех кузенов, осыпав их дождем из игральных карт. «Он приземлился на поле за замком, одетый как Антуан де Сент-Экзюпери, в кожаном шлеме, с белым шарфом и чемоданчиком, набитым жетонами казино. Он провел с нами вторую половину дня, обучая нас играть в покер»6, — все еще в восхищении вспоминает его племянник.
В тот день, едва прибыв в замок Ла Беррьер, Жак направляется прямо в свою комнату. Ему требуется отдых. С некоторых пор Тома знает об этом:
«Он сам сообщил нам о том, что болен. Он не скрывал от нас правду, не драматизировал ситуацию, а очень четко изложил факты о природе своей болезни и ее возможном исходе»7.
Жак обнаружил, что заразился вирусом СПИДа. Превратив свою жизнь в произведение искусства, он не отступил от намеченной им программы. Он ни о чем не сожалеет и тем более ни за что не расплачивается. «Он все принимал. Не возмущался против несправедливости»8, — заверяет Тома. Будучи денди до кончиков ногтей, Жак забавляется мыслью о своем уходе. «Жак обладал почти бесконечным чутьем к игре, — продолжает Тома. — Он режиссировал свои завещания. Записывал их у нас на глазах на магнитоле, произнося неприличные короткие фразы, которые вызывали у нас смех, и прекрасно зная, какое впечатление это произведет в тот день, когда его завещание станет известно всему миру»9.
Если Жак создает иллюзию того, что смирился с мыслью о своем конце, Карла его болезнь, видимо, погружает в глубокое смятение. Когда состояние здоровья Жака ухудшалось, «Карл предлагал подарить ему машину „Астон Мартен“, если тот наберет десять килограммов… — вспоминает Тома. — Это было безнадежно, это были экстравагантные предложения, но сделанные тем, кто не желал видеть, как умирает его любимый человек»10.
Что еще можно было бы сделать, когда единственная страница его жизни, которую он не смог бы вырвать, вот-вот улетит? Продолжать во что бы то ни стало двигаться вперед. «Это было необходимо. Хотя бы для того, чтобы жизнь Жака продолжалась…»11 — заверяет Диана де Бово-Краон.
Завтракая по утрам в «Рице» с Виктуар, Карл любил рассказывать секреты. Этот же секрет он, видимо, предпочитал обходить стороной. Чтобы оградить Жака, он хочет, чтобы никто не узнал о том, что тот болен СПИДом. Те из его окружения, кто в курсе, не должны упоминать о его болезни. Нужно продолжать игру. Поэтому случается, что кутюрье на публике упрекает своего спутника в том, что он неважно выглядит. Но Жак все реже и реже появляется рядом с ним. «Карл предпочитал, чтобы Жак оставался в стороне. По двум причинам: во‑первых, потому, что он хотел максимально защитить его и заботиться о нем до конца, что он и сделал. Потом, обаяние мира моды и болезнь несовместимы. Карл […] никогда не хотел превращать его болезнь в спектакль»12, — резюмирует Тома де Башер.
В конце 1988 года Жака госпитализируют. Кутюрье ничем не выдает своего собственного состояния. Когда журналистка Пепита Дюпон берет у Карла интервью для журнала Paris Match на Университетской улице, она ни о чем не подозревает. «Он был так любезен, что уделил мне много времени в воскресенье. Прощаясь с ним на тротуаре Университетской улицы, я увидела, что его ждет шофер. Он сказал мне: „У меня есть друг, который очень болен и лежит в больнице в Гарш“. Но он не упомянул его имени. Я ответила несколько банально, так, как обычно отвечают: я надеюсь, что он поправится»13, — вспоминает она.
Шофер проезжает по Парижу, который стал серым, мрачным. Чтобы противостоять ситуации, рядом с Карлом — женщина. Диана де Бово-Краон ждет его у своего дома. Она садится рядом с ним в «Роллс-Ройс», грустно улыбаясь уголками губ. «Мы „гастролировали“, потому что оба переживали за великого больного, которого любили. Нам было необходимо быть вместе»14. И тут же добавляет: «Страдание и грусть, которое испытываешь, когда теряешь дорогого тебе человека, это очень личное дело, но время от времени возникает потребность побыть вдвоем. Мы всегда выкручивались, потому что оба не забывали о нем. Это действительно был трагический период, но мы попытались сделать его для Жака по возможности самым счастливым, самым приятным, самым умиротворенным»