15. На фоне сумеречного неба выделяются очертания здания. «Больница была мрачной, врачи были одеты в комбинезоны, словно они работали поблизости от атомной бомбы… Мы входили туда без особых предосторожностей»16.
Даже сидя у изголовья кровати своего друга, Карл общается с ним смело и сдержанно. Человек, который прекрасно умеет менять маски, возьмет на вооружение свой талант, чтобы до конца уберечь Жака. Диана настаивает:
«Ни разу Карл не показал Жаку своей боли. Он ограждал его […] от любой тревоги. Это было удивительно: „Карл — замечательный человек“»17.
Как хрупкая надежда на счастье, начинается ремиссия. Тогда Жаку предоставляется возможность на несколько дней приехать к Карлу, в еще один дом недалеко от Парижа, в Ле-Ме-сюр-Сен, которым тот владеет. Там он снова сможет надышаться свежим деревенским воздухом, вдали от испарений своей закрытой палаты. «Это было сложно, но это произошло, — вспоминает Диана. — Я думаю, сначала Жак был очень счастлив. А потом, поскольку он был очень серьезно болен, оказалось, что в больнице он чувствовал себя спокойнее […]» 18
Жак с бравадой принимает свою судьбу. Когда ему хуже всего, он находит в себе силы организовать еще один волшебный тур для своей матери Армель. Словно обманывая судьбу, устраивает еще один спектакль для своих племянников и племянниц. «Из-за болезни его кожа покрылась пятнами, — рассказывает Тома де Башер. — Его мать почти ежедневно приезжала к нему в больницу, принося с собой раствор под названием „Средство от ушибов аббата Пердрижона“. Она наносила его на пятна, затем сверху наклеивала лейкопластырь… Однажды после ее ухода Жак развлекался, переклеивая пластырь на те места, где пятен не было. На следующий день, когда его мать пришла, она была в восторге. Тогда как он знал, что приговорен»19.
Жаку де Башер все хуже. В последние дни его близкие не отходят от него, помогая пережить боль. Диана де Бово-Краон, хранящая ему верность, тоже там, до самого конца: «В конце Жака успокаивало то, что он уходит»20. Он умирает в возрасте тридцати восьми лет. Вероятно, ему удалось превратить себя в яркое произведение искусства, за которым в течение восемнадцати лет наблюдал благосклонный взгляд. «В глубине души ему, вероятно, хотелось, чтобы его признавали за талант. Если бы он был жив, я думаю, что в определенный момент он обратил бы свое внимание на что-то другое и посвятил бы свою жизнь творчеству»21, — размышляет Ксавье де Башер. Какое слово, какую фразу Карла унес он с собой в могилу 3 сентября 1989 года? Об этом никто не узнает.
Жак настаивал, чтобы его кремировали вместе с его плюшевым мишкой. На этот раз Карл не в силах вырвать страницу. Он уступает, несомненно, впервые в жизни. На следующий день после церковной панихиды в Париже он устраивает мессу в Ле-Ме-сюр-Сен. Последняя почесть, как прощальное письмо от того, кто никогда не приходит на похороны.
Впоследствии Армель, мать Жака, передала Карлу некоторые из его вещей. «После его смерти она собрала большую часть вещей, находившихся в Ла Беррьер, и отдала их Карлу. Она считала, что они принадлежат ему. За исключением двух часов и камеи, которые он оставил нам, своим племянникам […]» 22, — рассказывает Тома.
Карл переживает свое смятение вместе с Дианой и другой женщиной, недавно потерявшей сына: Армель де Башер. Они регулярно обмениваются длинными письмами. Карл предоставляет в ее распоряжение комнату на Университетской улице и постоянно будет приглашать ее на свои дефиле. Он будет посылать ей цветы, никогда не забывая об очередной годовщине смерти Жака. Вместе, в узком кругу тех, кто посвящен, и тех, кто узнал себя друг в друге, они чтят его память.
Кутюрье и королева-мать
Птичий щебет с неизменным постоянством сопровождает непрерывный, гипнотизирующий звук воды, струящейся в пруд из фонтанов. Небо — синего цвета. Июньский день 1990 года обещает быть прекрасным. Моросящий дождик мог бы испортить праздник. Тем более что не хочется чувствовать себя обязанным показывать гостям интерьер замка, меблировка которого в стиле «загородного дома XVIII века» далеко не закончена. Зато сад — краше некуда. Букеты цветов, зонтики от солнца окружают очаровательный стол с закусками, на котором, прикрытые от солнца, ожидают уложенные пирамидками маленькие пирожные и миндальное печенье. Тщательно отобранные гости ждут Карла.
Некоторое время назад эта идея зародилась в голове Бертрана дю Виньо, внучатого племянника Тулуз-Лотрека: «В конце 80-х годов, по просьбе принца Жана-Луи де Фосиньи-Люсенжа, я принял участие в организации частных поездок королевы-матери Елизаветы Английской во Францию, в частности ее пребывания в Бретани. Я решил, что будет интересно организовать ее встречу с Карлом Лагерфельдом, который тут же согласился пригласить ее в свой парк и замок Гран-Шан. Карл по природе своей был очарован историческим престижем монархии. Он находил потрясающим, что сможет принять государыню, которая даже была когда-то последней императрицей Индии»1.
Предполагалось, что ближе к вечеру Елизавета приедет в замок на чай. Частный визит, в полной непринужденности. У кутюрье было время подумать о том, стоит ли созывать прессу, Бертран дю Виньо отговорил его от этого.
«Это сугубо частный визит и прием, который должен пройти в дружеской обстановке»2, —
пояснил он ему. Впрочем, маршрут, следуя которому Ее величество должна была прибыть во владения Карла, хранился в полнейшем секрете.
Карл, безусловно, привык к общению с королями и королевами, но эта встреча была далеко не обычной. «Все-таки он находился под впечатлением. Я немного подготовил его, посоветовав говорить с ней о саде, о цветах, о замке, избегая разговора о ближайшей коллекции… Но он все это отлично знал…»3
Незадолго до визита Бертран дю Виньо рассказал государыне о личности и творчестве Карла Лагерфельда, а также об истории того места, которое она собиралась посетить: «Она очень интересовалась архитектурой замков и церквей. С Францией ее связывало нечто вроде любви»4. Однако она не знает, что увидит замок Гран-Шан только снаружи, то есть фасад и парк.
Карл ждет у решетки. Через некоторое время вдали начинает вырисовываться то, что напоминает небольшой экипаж. «В приезде королевы-матери всегда было что-то впечатляющее. Шесть или семь машин, полиция, мотоциклисты… Все обставлено торжественно, по-военному. Это прибывала вечная Англия»5, — вспоминает он. Елизавета, которой без малого девяносто лет, выходит из черного «Даймлера», Бертран дю Виньо представляет ей Карла. Кутюрье приветствует ее в соответствии с протоколом. Отчасти не решаясь завести разговор, он предпочитает немедленно увести ее в сад. Он показывает пруды, цветы, лабиринт и лесок, где любит прогуливаться после обеда. Она тоже попадает под очарование Пеноэ. Королева-мать, несколько чопорная по приезде, в конце концов заявляет, что ей кажется, будто она расхаживает по обрамленной розами картине. Дорожка приводит их к столу с закусками, где их дожидаются члены местного муниципалитета, чтобы принять участие в традиционной английской церемонии, то есть в чаепитии. К счастью, государыня не изъявила желания войти в дом.
Беседа продолжается за фарфоровой чашкой чая. Елизавета, обеспокоенная разрушением культурного наследия, радуется, видя, что замок и парк Гран-Шан так хорошо сохраняются.
«Вдруг, — рассказывает Бертран дю Виньо, — в чистом, безоблачном небе поднимается сильнейший ветер, с оглушающим шумом уносящий зонтик от солнца. Охранники вскочили, все подумали, что произошла катастрофа»6.
Все, кроме Елизаветы, которая, сидя, спокойно продолжает беседу. Зонтик наконец пойман. Все переводят дух, когда государыня с удовольствием устраивает standing ovation, аплодирует, стоя, в знак того, как ей понравилось это мероприятие. Елизавета уезжает. «Я не сомневаюсь в том, что у королевы-матери осталось совершенно особое воспоминание об этом приеме»7, — заверяет Бертран дю Виньо. На секунду Карл дрогнул. Он как будто ослеплен хладнокровием девяностолетней королевы: в сущности, это не так уж удивительно. Она пережила воздушные налеты во время войны, и больше ничто ее не пугает.
После смерти своей матери, двадцатью годами раньше, Карл забросил бретонский замок. Ему на смену пришел парижский особняк. Затем другие места, другие квартиры, другие эпохи и коллекции, жизнь между Парижем и Монако отвлекли от него Карла. В большой усадьбе хозяйничают сторожа, супруги Пилар и Рафаэль. Но в глубине души он никогда не расставался со своим изначальным проектом, к которому также приложил руку Жак. Флигель был переделан в огромную библиотеку и гимнастический зал. Карл хотел бы довести эту историю до конца. Возможно, разместить здесь какой-нибудь фонд. Тогда он обращается к архитектору и начинает новые работы с целью пристроить новое крыло и вдвое увеличить жилую площадь. Подготовлены чертежи, даже сделан большой макет соответствующего масштаба.
Несмотря на новый порыв, проект не доведен до конца. Он будет окончательно оставлен. На самом деле он желает совсем иного.
Ледяное светило
Он говорит, что обожает девяностые годы, годы масштабных сделок, всеобщей коммуникации и вездесущности: «Нужно быть человеком мира. Чувствовать себя на всей земле как дома. Это мне подходит. Даже если я, возможно, мечтал о том, чтобы меня никто не видел, нужно, чтобы тебе верили. Тем хуже, если картинка обманчива»1. В действительности все происходит несколько по-другому.
Перспективы в эти годы становятся все мрачнее. 22 ноября 1997 года ежедневный новостной выпуск, выходящий в 13.00 на канале France 2, дает в эфир сюжет, посвященный двум модным дизайнерам, вынужденным отчасти приостановить свою деятельность. Это Клод Монтана и Карл Лагерфельд. «100 миллионов франков [более 15 миллионов евро] — убыток за два года при годовом обороте в 40 миллионов франков [6 миллионов евро]. Группа