17. Если эти сведения не были официальными, то они становятся таковыми.
«Он очень рано понял, что нужно выдумать образ и, главное, тайну для того, чтобы мечтать, — поясняет Диана де Бово-Краон. — И потом, никто на самом деле не хочет знать, что за человек Карл Лагерфельд. Было бы скучно, если бы вы могли прочитать его как открытую книгу. Поэтому он путает следы. Все это забавляет его, тем более что это работает!»18
Карл — волшебник, отвлекающий внимание для того, чтобы публика не заметила его трюка.
Один на сцене
В тот четверг, 5 июня 2008 года, за ограждениями, под гигантским экраном скопилась плотная толпа. Президент Республики Николя Саркози с супругой Карлой Бруни, Бернадетт Ширак, Бертран Деланоэ, Фредерик Миттеран, Валентино, Джон Гальяно, Соня Рикель, Бернар-Анри Леви и Ариэль Домбаль один за другим кланяются Пьеру Берже, прежде чем подняться по ступеням церкви Сен-Рош, в Париже. Умер Ив Сен-Лоран. Гроб французского кутюрье вносят под аплодисменты толпы.
В церкви Виктуар Дутрело посадили на тот ряд, что был предназначен для Дома Dior. Она ищет глазами своего друга. «Я не видела Карла на похоронах. Получил ли он приглашение? Мне ничего об этом не известно»1. Можно смело предположить, что на самом деле ни одно приглашение не дошло до кутюрье. Однако пришел бы он? В действительности Карл, вероятно, находился неподалеку, он работал в своем офисе на улице Сен-Гийом.
В любом случае всем известно, что он ненавидит похороны. Его отсутствием отмечен последний акт соперничества с Сен-Лораном. Что он на самом деле чувствует, сохраняя в этот самый момент дистанцию? Несомненно, ему на память приходит его первая встреча с Ивом Сен-Лораном. Беззаботные годы, когда он, сидя в кабриолете, показывал недавно приехавшему из Алжира молодому человеку город так, как будто знал его всегда… Долгие разговоры у него дома, до зари, когда в их круг еще не вошел Пьер Берже… Должно быть, он сожалеет об этих годах, а не о последующих.
Соперничество с Сен-Лораном, в первое время завуалированное, неожиданно дало о себе знать, когда Жак де Башер рискнул перекинуться во враждебный лагерь, а потом переросло в беспощадную войну. «Это был его главный соперник. Во время недели моды это были Chanel, Saint Laurent, но не Dior, — вспоминает Жани Саме. — Сильный конкурент, смертельный враг, это был Сен-Лоран»2. Карл никогда не лез за словом в карман, когда ему предоставлялась возможность высечь своего прежнего друга. В 2002 году один журналист спросил его, что он думает о решении Сен-Лорана закончить свою карьеру: «По правде сказать, мне на это наплевать. […] Эпоха меняется сама по себе, эпоха прекращается не потому, что кто-то останавливается. Все, что надо, имеется в наличии. Значит, никто не испытает недостатка, если станет одним меньше. Но я нахожу, что им повезло, что у них есть Том Форд, и что то, что он сделал, это очень, очень хорошо, стиль прет-а-порте очень силен. Поэтому браво, Том»3. Приветствуя работу дизайнера, который делал карьеру у Сен-Лорана, Лагерфельд заранее хоронил своего друга. Один среди многих ответов на привычные нападки. Жани Саме вспоминает о том, что рассказывал ей Ив во время одного интервью: «„Сегодня ночью я видел странный сон. Мне снилось, что прогуливаюсь по Парижу с Коко Шанель. Вдруг мы подошли к витрине на улице Камбон, и оба, посмотрев на витрину, принялись плакать“. Необычайная и изощренная злость, не правда ли?»4
Итак, Ив мертв, а Карл жив и здоров. Гадалка, к которой они на заре своей карьеры обращались, была права. Успех Ива был молниеносным, успех Карла был не столь стремительным, но он пришел. Она говорила о каких-то экземплярах, о каком-то приумножении… После работы на индустрию прет-а-порте поступают новые заказы. Самые разнообразные бренды призывают на помощь его талант. Он делает эскизы архитектурных сооружений, очков, календарей, иллюстрирует словарь, работает над рекламным проектом и придумывает рождественский торт в виде полена для известного кулинара. Занимается художественной фотографией. Основывает издательство и открывает собственный книжный магазин. Рисует костюмы для кино и декорации для театра. Параллельно Карл Лагерфельд продолжает работать на Chanel, Fendi и свою собственную торговую марку. Его образ используют все средства массовой информации. Он позирует в желтом жилете для службы безопасности дорожного движения, дублирует героя мультфильма или видеоигры, комментирует свадьбы принцев по телевидению. И даже играет роль Бога в клипе «Сен-Тропе» Жан-Роха. Он манипулирует несколькими марионетками одновременно.
На левом берегу Сены, на бульваре Сен-Жермен, неподалеку от его офиса, бутик, носящий его имя, демонстрирует новый ассортимент продуктов, все с его изображением. Это своеобразная реклама: «все, что представляет собой Карл Лагерфельд: вечное, ироничное, изысканное и легкое». Не проходит и дня без того, чтобы не сообщалось о новом сотрудничестве между его брендом и каким-нибудь гигантом массового потребления. Потрясающих декораций, которые он рисует для показов Дома Chanel ожидают, как художественных событий. Их увидят во всем мире. Он делает эскизы для двух апартаментов в отеле «Крийон», где мечтал жить, когда ему было семнадцать лет, получает медаль «Гран-Вермей»5 от города Париж, стоя у Эйфелевой башни, более реалистичной, чем природа, воссозданная под стеклянным потолком Гран-Пале.
Мода стала для него средством удовлетворения собственного честолюбия, осуществления детской мечты, от которой он никогда не отступал: стать художником собственной жизни, французским монархом, приспособившимся к духу времени. «Его герой стал таким значительным, что вытеснил кутюрье. Его профессия — это быть куклой»6, — резюмирует Тан Гудичелли.
Что стало с маленьким немецким мальчиком, в одиночестве и тишине рисовавшим в отдаленной деревне? Наконец, как велики те, вполне ощутимые, раны, которые нанесла ему жизнь, ему, который потратил столько времени на то, чтобы прикрыть их?
«Он остается все тем же, — подводит черту Виктуар Дутрело. — В нем не проглядывает ничего из того, что он любил или ненавидел»7.
Не оставляя следа
Карл, читавший Слова Сартра, давно знает, что все исходит из детства. И все туда же возвращается. «Однажды, когда я стану старичком, я усохну, я буду жить с диваном, с комодом, с креслами-качалками, со столом, на котором я писал и рисовал… И буду спать в своей детской кровати. Я повешу на стену те же картины. И мне все равно, знаю ли я, что моя мать повесила их туда, чтобы избавиться от них. Без этого я не знал жизни, я родился с ними. Это детская связь. Почти сентиментальная»1.
А пока речные трамвайчики, скользящие по Сене, не в силах соперничать с ярким светом, который включен всю ночь, смягчающим тени в его новой квартире на набережной Вольтера. Еще одна дань прошлому: дизайнер теперь живет на расстоянии нескольких домов от одного их своих первых парижских жилищ, недалеко от отеля, где ночевали Вагнер и Оскар Уайльд и где Бодлер написал Цветы зла.
Ночью Карл Лагерфельд другой, он одет в длинную белую рубашку, в которой как рисует, так и спит. Таким его знает только Шупет. Она одна видела крайнюю педантичность человека, который не хочет никаких сюрпризов.
«Он сказал мне, что перед тем, как лечь спать, он причесывается как можно тщательнее, он одевается на ночь как можно чище и как можно красивее на тот случай, если умрет среди ночи, чтобы его обнаружили в достойном виде»2, — заверяет друг его юности Франсис Вебер.
Для того чтобы легенда превратилась в миф, чтобы контроль был до конца идеален, чтобы его личная жизнь всегда оставалась тайной, ему, вероятно, хотелось бы поступить, как барон Эдуард фон Кайзерлинг: сжечь все свои бумаги и доказательства своей земной жизни. Он желает, чтобы его прах присоединился к праху Жака и его матери. «Он хранится в секретном месте вместе с прахом моей матери. Однажды к ним добавится и мой. Но я не хочу похорон, ничего не хочу. Однажды я пришел и однажды уйду. Пусть говорят, что спешить не стоит»3. Как животные, обитатели джунглей, он хочет скрыться, чтобы исчезнуть и чтобы его не нашли. От него должен остаться только штрих, силуэт.
Кто унаследует факел Карла Лагерфельда? Официально он не указал никого, кто пришел бы ему на смену на улице Камбон. Вероятно, пришлось бы пригласить нескольких дизайнеров для того, чтобы уподобиться его трудоспособности, его воле, его таланту. Кто будет наследником, наследником человека, который никогда не хотел иметь детей? «Что меня, вероятно, больше всего раздражает, — часто повторяет он, — исходит от услышанной мной фразы: „Лучший момент в жизни отца наступает тогда, когда он обнаруживает, что его сын — посредственность“. Я этому был бы не слишком рад»4. Кто унаследует его состояние? Шупет, кошка, ставшая продолжением его самого, как он порой заявляет? У нее, безусловно, есть счет в банке, открытый на ее имя, на котором лежат деньги, которые ей платят за фотографии, в частности ее хозяин… Или же его близкие? Но кто, поскольку он заявляет, что у него больше нет родственников? Словно создавая декорации для своей жизни, он всегда ориентировался на узкий круг, предпочитая «избирательную близость» натянутым отношениям. Среди его сердечных друзей — Хадсон, юный сын манекенщика Брэда Кренинга, ставший его крестником, которого он часто ведет за руку, приветствуя публику в конце дефиле. Во время его парижских вояжей мальчик якобы требует, чтобы они поселились в «Рице». «Он сказал: „Я не поеду в `Мерис`, там нет бассейна“. […] Кто-то ответил ему: „Но это намного дороже!“ — „Послушайте, я оплачу разницу“. В восемь лет…»5 Когда Карл Лагерфельд рассказывает этот анекдот перед телевизионной камерой, можно догадаться, что он отчасти гордится поведением крестника, оно ему напоминает поведение того рано повзрослевшего ребенка, который тоже ничего не боялся.