одой человек натыкается на него буквально случайно. Его зовут Франсис Вебер, он служит в армии и хочет сниматься в кино. Он заметил девушек из Дома Patou, сопровождавших дизайнера:
«Я, не подавая виду, вился вокруг окружавшего его гарема. В какой-то момент я наткнулся на него и сказал: „Извините меня, я пытался подойти поближе к вашим манекенщицам“. Он засмеялся, мы начали болтать. Я нашел его очень симпатичным»6. Карл производит на него впечатление своим высочайшим культурным уровнем и своей семейной сагой. Сагой о ребенке, родившемся на севере Германии в очень богатой семье. Легенда по имени Лагерфельд работает. Книги, деньги, поведение, тайна. Остается выставить все это напоказ и развивать дальше.
Очень скромный юноша
У Жана Пату Карл Лагерфельд стал креативным директором, но его честолюбивые стремления еще не удовлетворены. Тем более что ему до смерти скучно. Тогда, чтобы развлечься, он с пользой для себя тратит свободное между двумя ежегодными коллекциями время на развлечения, танцы и заботу о своем теле. Еще до наступления эры бодибилдинга и, главное, раньше всех остальных он начинает укреплять мускулатуру.
В 1962 году Ив Сен-Лоран представил первую коллекцию собственного Модного дома, основанного с помощью того, кто станет его самой верной опорой за кулисами, своего компаньона Пьера Берже. То, что Ив продолжает свое восхождение к высотам французской моды, видимо, по-прежнему не волнует его друга. Карл, очевидно, мечтает о другом.
Резкий разворот, намечающийся в индустрии моды, вероятно, послужит средством для того, чтобы подчеркнуть собственную индивидуальность. У высокой моды земля уходит из-под ног. «Сегмент прет-а-порте, который когда-то называли конфекцией, берет свое начало в 50-х годах. Сначала это было всего лишь отражение коллекций от-кутюр, которое представляли каждые полгода. Постепенно Дома прет-а-порте осознали, что они должны развиваться, и обратились к модельерам, чтобы создать что-то иное»1, — объясняет журналистка Клод Бруэ. Карл улавливает экономический смысл прет-а-порте, которое выигрывает от своей самостоятельности, и возможность изменить историю моды, когда в голову ему приходит одна идея: Карл во что бы то ни стало хотел работать в Доме Chloé, потому что «он знал, что это ведущий Дом роскошного прет-а-порте»2, — добавляет она.
Два совладельца, управляющие Chloé, Габи Агьен и Клод Ленуар, принимают Лагерфельда. Им не нравится, что модельеры из команды, обученной Жераром Пипаром для Дома Nina Ricci, работают и для других марок. «Я работал с Chloé, а также на стороне, со многими другими, что ужасно раздражало Ленуара. И он намеревался расстаться со мной, — рассказывает Тан Гудичелли. — Он хотел, чтобы его сотрудники работали исключительно на него»3. Карл убеждает обоих совладельцев Chloé в том, что он идеально подходит для них. В 1964 году они заключают соглашение. Портниха Анита Брие вспоминает о своей первой встрече с молодым тридцатилетним мужчиной:
«Он был очень хорош, это был красивый мужчина… И потом, главное, что Карл невероятно приветлив, прост и любезен со всеми. Карл умеет расположить к себе людей»4.
Молодой человек фонтанирует идеями, которые дорабатывает у себя дома, прежде чем представить сотни эскизов побежденной начальнице. Между ними завязывается плодотворный художественный диалог. Карл работает скрупулезно, страстно. Он трудится без устали, больше, чем другие. Его многочисленные рисунки, которые он раскладывает на столе в мастерской, завораживают все ателье. Когда он дает разъяснения по поводу своих творений, нужно хорошенько сосредоточиться. Анита Брие вспоминает: «Нужно было приспособиться. Случалось, я иногда, оглядываясь на сотрудников ателье, говорила: „Черт, я не очень хорошо поняла, что он сказал, так быстро он говорил“. Но, рассматривая его эскизы, ты непременно понимала. Это король деталей. Это не просто пара штрихов карандашом, основа, плечи и потом рукава. Он сделает вырез на груди, при необходимости вытачки, наконец все становится ясно, но это поистине удивительно»5. Иногда заготовка, сделанная руками портних на деревянной болванке, не соответствует рисунку… Тогда Карл, который всегда внимателен, находит решение за несколько секунд.
В какой-то день 1965 года Виктуар Дутрело, которая теперь тоже создает одежду, просит Карла зайти к ней на авеню Фош и помочь закончить ее первую коллекцию. Два заговорщика снова с удовольствием спорят, на этот раз о своей карьере. Карл работает модельером в Chloé, но его имя нигде не фигурирует, во всяком случае, на одежде. Виктуар удивляется подобной скромности. Она подбадривает друга:
«Напиши „Карл для Chloé“!»6
Лагерфельд, как и все остальные, никогда не подписывал свои коллекции не потому, что ему недоставало честолюбия, а потому, что просто так было заведено. «После ухода Жерара Пипара коллекции Chloé рисовали четверо или пятеро человек. Нам никогда не говорили, кто придумал ту или иную модель»7, — уточняет Клод Бруэ. Карл не возражает против подобной анонимности, которая защищает его под сенью марки и не ограничивает только одним стилем. Никому не принадлежать. Быть то здесь, то там, быть свободным, чтобы успевать везде. Двигаться вперед, не снимая маски, еще чуть-чуть.
Пустячная новость
Гордятся ли родители Карла успехом своего сына? Отто не перестает щедро поддерживать его финансово. Но что он на самом деле думает о том, кем стал маленький мальчик, молча листавший карикатуры из журнала Simplissimus? Что касается Элизабет, то она подталкивала его к тому, чтобы он покинул семейное гнездышко и попытал счастья во Франции. Счастлива ли она теперь за своего сына, подписывающего все новые контракты? Если послушать самое заинтересованное лицо, то добрые родственные чувства в действительности были, видимо, непростыми.
Разумеется, колкости матери, несмотря на удаленность, не прекратились. «Я помню, что [она] позвонила мне в мой день рождения, когда мне исполнилось двадцать четыре года, и сказала: „О! Кстати, с двадцати четырех лет жизнь начинает идти под уклон. И поэтому было бы неплохо, если бы ты обратил на это внимание уже сейчас. Ты можешь поставить крест на своей молодости“»1.
Надо думать, мысль о том, что ее сын — модельер, отнюдь не приводит ее в восторг, так как, по словам Карла, она, будучи страстно увлечена модой, не присутствовала ни на одном из его показов. Понял ли Отто, чем именно занимается его младший сын? «Он был настолько убежден в собственной исключительности и гениальности, что остальное его не интересовало»2, — позже признается Карл. От этих признаний веет некоторой горечью. В них также можно разглядеть одну из причин, по которой Карл пожелал пойти в мире моды путем, отличавшимся от общепринятого. «Мысль о Доме, носящем их имя, вряд ли привлекла бы их. Я все еще вспоминаю саркастические замечания насчет гамбургских коммерсантов, занимавших солидное положение»3. Иными словами, быть владельцем Модного дома — это в конечном счете довольно вульгарно. Не тут ли кроется причина, по которой он тактично давал понять, что ставит себя выше той среды, в которой отныне вращается? Как бы то ни было, отец Карла не узнает, куда приведет судьба его сына.
В последнюю ночь романа Обжигающее лето рассказчика внезапно вырывают из мира невинности. В лесу у замка он видит у своих ног мертвого отца и понимает, что тот, будучи токсикоманом, скончался от передозировки морфина. Его тело будет ждать погребения в одном из залов обширного владения. «Входя в комнату, где он лежал в гробу, я прежде всего подумал: „В конце концов, это не так уж ужасно“»4, — пишет Кайзерлинг. В отличие от юного графа, Карл не увидит своего отца мертвым. Он не сможет долго созерцать его, прежде чем наконец со слезами на глазах отвернуться и вернуться к жизни. «Мать сообщила мне три недели спустя. Я так и не присутствовал на погребении, в противном случае оно прошло бы с большой помпой, я обожаю протокол»5.
Случайно позвонив по телефону родителям, он узнает о смерти барона Отто Христиана Людвига Лагерфельда, усопшего в Германии в разгар лета, 4 июля 1967 года, в возрасте восьмидесяти пяти лет, в тот момент, когда он читал свою газету. Поведение Элизабет Лагерфельд в этих обстоятельствах поразительно, но она читает нравоучения: нужно двигаться вперед, какой смысл оплакивать прошлое. Как и в детстве, Карл ничем не отвечает на поведение своей матери. Он равнодушно мирится с ней.
История их отношений похожа на беспрестанную борьбу между разумом и чувствами. Последние по мере возможного исключаются. Через некоторое время после смерти мужа Элизабет продает фамильный дом и отправляет Карлу в Париж мебель из его детской комнаты. Карл расскажет, с каким изумлением он обнаружил отсутствие своего личного дневника, который вел начиная с первых лет своей жизни в Париже:
«Я сказал ей: „Но в секретере лежал мой дневник“, а она ответила: „Есть ли на самом деле необходимость в том, чтобы все знали, что ты был идиотом?“ Она, конечно, все прочитала, все уничтожила»6.
К чему удивляться? Элизабет не отклоняется от своих правил. Кайзерлинг, любимый автор ее сына, якобы сам все сжег, прежде чем умереть.
Вместо ответа Лагерфельд принимает мать, ставшую отныне вдовой, у себя в Париже. Она постоянно живет в его новой квартире, в доме 35 на Университетской улице. Маленькая кровать, кресла-качалки и секретер отчасти помогают воссоздать комнату Карла в Германии. Эти вновь собранные вместе вещи невидимой нитью связывают его с потерянным раем детства.
Дух эпохи
В Доме Chloé, создавая коллекцию за коллекцией, Карл обновляет образ марки, вдыхая в нее то, что отвечает требованиям от-кутюр. Как говорит Клод Бруэ, «он не изменил кардинальным образом силуэт одежды, но значительно облегчил его. Громоздкая подкладка, все эти приемы, пришедшие от прежних портных, он их упразднил. Он создавал очень строгий покрой, отстрачивая по краю как одежду из фланели и кашемира, так и манто, жакеты, изделия из крепдешина и вечерние платья. Женщинам в них было очень удобно»