Вязель стоял в пелене брызг и смотрел им вслед.
— Пусть летят, — сказал он Роберту.
C. КОЛЛ — ОРЕШНИК
Он поднялся на чердак, стал подтаскивать мебель к двери. Ставни на окне скрипели, засовы подрагивали. Ветви неумолимо вползали внутрь. По лестнице, наверное, уже не пройти.
— Они здесь! — закричала я. Под дверь скользнул усик плюща; он растоптал его, оторвал. Но за первым последовал еще один, еще и еще.
Я попятилась к окну. Завела руки за спину, стала ощупью возиться с щеколдой на ставнях. Если смогу ее открыть — закричу, позову на помощь. Позову маму, папу. Позову Максела — он наверняка услышит.
Но не успела я нашарить щеколду, как длинные усики плюща скрутили ему руки, опутали щиколотки. Он заорал, стал отбиваться руками и ногами.
Я осторожно отперла ставни.
Окно широко распахнулось.
Главным я стал среди бардов Эльфина.
Моя страна — обитель летних звезд.
В воскресенье была месса, а потом — обед. Отец Максел всегда приходил, потому что Мария готовила лучшее жаркое во всем Уилтшире, а после обеда он и Роберт иногда шли погулять по холмам или по Риджуэйской дороге. Но сегодня Роберту было не до прогулок. Он вдруг понял, что вообще не хочет оставаться с Макселом наедине, потому что крестный отец слишком хорошо знал его, и мог прочитать все его настроения. Максел уже почувствовал, что у крестника что-то неладно.
Роберт нарочно замешкался в церкви, помог старому прислужнику собрать сборники гимнов, посмотрел, как в дверях мать болтает с подругами. Она, как всегда, выглядела безупречно, волосы уложены, макияж был сделан мастерски. Глядя на нее, он обратил внимание, с какой живостью она откликалась на каждую фразу, собирая свою еженедельную долю сочувствия. Она старательно делала вид, что прекрасно со всем справляется и что у нее всё хорошо. У Роберта так не получалось. И многие об этом догадывались, потому что никто ни разу не заговорил с ним о Хлое.
Отец ждал снаружи, в машине. Ему тоже не по силам было вести светскую болтовню.
По боковому проходу к Роберту подошел Максел в черной рубашке, брюках и старых расшлепанных сандалиях. Он сунул в мусорную корзину стопку газет, отдал прихожанам последние ворчливые наставления и сказал:
— Пошли.
Они обернулись — и Роберт увидел Вязеля.
Поэт стоял под статуей святого Франциска, смотрел снизу вверх на доброе деревянное лицо. На плече у святого Франциска сидели птицы — маленькие деревянные голуби. Они всегда нравились Роберту, с самого детства, когда во время долгих скучных служб он погружался в мечтания, и ему чудилось, будто птицы оживают и летают по церкви.
Вязель поглядел на него. Их глаза встретились.
Роберт напрягся.
«Пусть летят», — сказал Вязель прошлой ночью о летучих мышах. Сейчас, в миг кристально ясного озарения, Роберт понял, что он — он сам, Роберт — и в самом деле мог бы этого добиться: оживить птиц и сделать так, чтобы они вспорхнули с плеча святого. Надо было только очень сильно захотеть, собрать всю силу, какая скрывалась внутри. Если бы в нем было веры хоть с маковое зернышко.
— Кто это? — Максел подошел сзади, встал за спиной.
Роберт зажмурился. Потом сказал:
— Тот, о ком я вам говорил. Друид.
Отец Максел замер. Потом подошел к Вязелю — тот ставил зажженную свечу в подсвечник. Пальцы у поэта были тонкие, хрупкие; пламя затрепетало, озаряя его лицо.
— Рад видеть в церкви незнакомого человека.
Вязель поднял спокойные глаза.
— Я здесь уже бывал.
— Неужели?
— Много раз. За долгие столетия.
Максел кивнул. Крупные черты его лица ничего не выразили. Даже тень по ним не пробежала.
— Значит, должно быть, что-то притягивает вас сюда.
Вязель поглядел на Роберта.
— Эйвбери — это колыбель духовной силы, страна, окутанная мечтами и видениями. — Он опять перевел взгляд на Максела, и они стояли глаза в глаза, поэт — темный и худощавый, священник — большой и массивный. — Вы и сами знаете это, святой отец.
К удивлению Роберта, Максел медленно кивнул. Вязель сказал:
— До завтра, Роберт, — улыбнулся, перекрестился и вышел через деревянный проем главной двери.
— Мне показалось, ты говорил, будто он язычник, — задумчиво произнес Максел.
— Я понятия не имел, какого он вероисповедания.
— Что он имел в виду насчет завтра? — Крестный отец всегда имел обыкновение резко менять тему. На этот раз его манера разозлила Роберта.
— Ничего. Я обещал отвести его кое-куда.
— Человек, который странствует много столетий, сам прекрасно знает все окрестности. — Максел обернулся. — Роберт, держись от него подальше. Он не тот безобидный чудак, каким я его себе представлял. — Его голос зазвучал на удивление мрачно, но тут к ним подошла Кэти:
— Готовы?
— Хорошо поесть я всегда готов, — хрипло отозвался Максел.
К концу дня пошел дождь, поэтому послеобеденные напитки были перенесены в летний домик — обветшалый деревянный павильон под кедром. Роберт сел верхом на скамейку и приладил картину на мольберт, потом соскреб с палитры старую краску.
Максел должен был позировать ему для портрета; Роберт писал его уже много месяцев, то загораясь энтузиазмом, то остывая. Но сегодня ему хотелось погрузиться в мир красок. Он довольно легко набросал лицо, но чем дольше он вглядывался, тем больше оттенков зеленого, красного и даже синего различалось в глубине веснушчатой плоти. Эта игра красок завораживала его и наполняла отчаянием.
— Ты никогда не закончишь этот портрет, — ворчал отец.
— Закончу. Это для портфолио.
Максел сел, достал сигарету, закурил.
— Только этого не надо рисовать.
— Вы не могли бы не курить? Это меняет все тени.
— Трудно.
Мама встала:
— Пойду помогу Марии прибраться.
— Не делай этого, Кэти Магвайр. У тебя на это есть муж. А тебе надо полежать. Слишком ты бледная, девочка моя.
— Максел, а вы грубиян. До сих пор говорите со мной как с маленькой девочкой в Ирландии.
— Для меня ты всегда будешь маленькой девочкой.
— Болван. — Она вышла, быстрым шагом пересекла лужайку, опустив голову под летним дождем. Вслед за ней вышел отец Роберта.
Максел задумчиво курил.
— Она хорошо спит?
— Не знаю.
Он молча рисовал. Тяжелые капли дождя стучали по стеклянной крыше, рассыпались тысячами брызг, скатывались водопадами по желобу и с журчанием исчезали в водосточной трубе. Небо потемнело; Роберт проворчал:
— Вот так всегда и бывает, — и подмешал чуть-чуть изумрудной краски в колер для морщин, идущих от носа к губам Максела. Губы шевельнулись.
— Роберт, у них плохо с деньгами.
Роберт поднял глаза.
— Не может быть!
— Как ты думаешь, сколько стоит пребывание в больнице с полным круглосуточным уходом? Твоя мама отказывается от предложений о работе, даже от участия в каком-то фильме.
— Она вам рассказала?
Облако сигаретного дыма. Сквозь него донесся голос Максела:
— По секрету. Но тебе нужно знать. Эта твоя работа… Экономь деньги. Ни о чем их не проси.
Дождь стучал и стучал. Роберт пробормотал:
— Вы бы побрились. Эта щетина — просто кошмар.
Он потерял дар речи. У них всегда были деньги. Более чем достаточно. Мама была известной актрисой, получала награды, ее агент еле успевал отбиваться от предложений. Роберт добавил красной краски в синюю, высветлил, потом затемнил.
Он вырос, не зная нужды в деньгах. У Дэна в кармане вечно было пусто, мать одна воспитывала его. Роберт платил за обоих — это был не вопрос. По крайней мере для него. Может быть, Дэну было неловко. Роберт никогда об этом не задумывался.
Осторожно положив краску на холст, он произнес:
— Они всё равно не перестанут платить за Хлою.
— Конечно, не перестанут. Но это их разоряет. Чем дольше, тем сильнее.
У Роберта дрожали руки. О картине уже не было и речи; он отложил кисти. От их стука Максел вздрогнул, поднял глаза. Роберт устало опустился на линялую голубую скамейку, как будто его внезапно покинули силы. Такое с ним уже бывало — когда он допускал к себе в сознание мысль о том, что Хлоя лежит там, маленькая Хлоя, не шевелится, не разговаривает. Сейчас. В эту самую минуту.
— Что с тобой? — спросил Максел.
— Ничего. Всё хорошо. Просто замечательно.
Дождь пошел сильнее. Максел встал, выглянул в окно.
Потом хрипло рассмеялся:
— Казалось бы, хуже уже некуда. Ан нет — идет Дэн.
Дэн приехал на велосипеде. Он направился было к дому, но, услышав оклик Роберта, поехал к ним по траве, пошатываясь, прислонил велосипед к стеклу, вошел, промокший до нитки.
Максел выбросил окурок на крыльцо.
— Есть такая вещь — дождевик. Слыхал?
— Дождевики — это для хлюпиков. — Дэн сел, и с него тотчас же натекла лужа. — Дождь только недавно пришел со стороны Уэйдена, вот я под него и попал. Когда выезжал, было сухо. — Он отжал волосы, которые нарочно отпустил ниже плеч, потому что какой же он хэви-метал-гитарист без длинных волос? — Смотри, что я тебе принес.
Это была воскресная газета, дешевая, бульварная. Отец Роберта не допустил бы появления в доме такой прессы.
— Макулатура, — поморщился Максел.
— Да, но смотрите-ка. — Дэн раскрыл газету на внутренней странице. Заголовок был мелкий, но кричащий: «Сенсационная находка! Обнаружено древнее святилище! Тайные древние ритуалы среди забытых лесов Уилтшира!»
— О боже мой, — простонал Роберт.
Фотограф, видимо, стоял на дороге. Должно быть, ближе его не подпустил Макс. Но на снимке была отчетливо видна верхняя часть кромлеха, а вокруг него на поле — железный забор.
«Это загадочное сооружение, более древнее, чем пирамиды, скрывает в себе величайшую, самую охраняемую тайну в британской археологии. В самом сердце таинственного монумента Эйвбери в строжайшем секрете ведутся раскопки забытого доисторического памятника, захороненного среди черных деревянных столбов».