Чуть ниже виднелся темный силуэт Вязеля. Он уже спускался без помощи Роберта, скользил вниз, с шорохом раздвигая листву. Больше никаких звуков не было слышно, но Роберт понимал, что они погрузились глубоко-преглубоко в невообразимый, бескрайний лес. Навстречу ему из бездонной глуши поднимался пряный запах торфяной почвы, терпкое влажное дыхание подгнивших грибов, заплесневелой коры, тяжелой миллионолетней листвы.
Вязель остановился. Его голос отдавался незнакомым эхом.
— Роберт, мы добрались до нижних ветвей. Дальше придется прыгать.
Зашелестела листва.
Послышался глухой стук.
Роберт опустился еще немного, уцепившись грязными ладонями за шершавый ствол, заглянул под нижние листья дуба. Вязель стоял на земле, по колено в перегнившей листве, и глядел на него снизу вверх. Он был едва различим в зеленом полумраке.
— На этот раз, принц, я поймаю тебя.
— Не волнуйтесь. Я справлюсь. — Он отпустил руки, упал на мягкую пружинистую массу, встал, отряхнулся.
С минуту они смотрели друг на друга. Потом Роберт огляделся.
Безмолвные деревья стояли плотной стеной. От них исходил душный, тягостный мрак. Дремучий лес тянулся на тысячи миль, и они с Вязелем стояли в самом его сердце, крошечные букашки, навсегда затерянные в этом зеленом аду. Здесь перемешались сотни пород — деревья могучие, толстоствольные, кряжистые мирно уживались с тонкоствольными. Ветви над головой сплетались в непроницаемый полог, и едва распустившиеся побеги в цвету соседствовали с темной зеленью многолетней хвои. В полумраке листья шелестели, будто их колыхал незримый ветерок, однако ни единое дуновение не коснулось лица Роберта. Потусторонний лес Аннуина был полон духоты и какого-то странного спокойствия. В нем пахло гниением, плесенью, лишайниками и мхом.
Вязель устало опустился на прелые листья, прислонился спиной к дереву. Достал мешок из журавлиной кожи, вытащил из него маленькую бутылку воды и отпил. Потом протянул Роберту.
Но Роберт не шевельнулся.
— Мы умерли?
— Нет.
— Лежим в коме? Как Хлоя?
— Пока еще нет. Там, наверху, не прошло и секунды. — Вязель жестом указал ему на бутылку Роберт взял ее и отпил. Вода была холодная, и он вдруг почувствовал, что умирает от жажды.
Поэт невесело усмехнулся:
— Напрасно ты пошел.
— Вы бы без меня не спустились.
— Верно. Я был близок к смерти. Но это было давным-давно, целое мгновение и целую вечность назад и далеко-предалеко отсюда. А теперь мы спустились сюда, в мой мир, и он уже начал исцелять меня. — Поэт встал. В полумраке его волосы казались темнее. Роберт отдал ему воду, и Вязель бросил бутылочку в мешок. — Кроме того, — тихо добавил он, — обратной дороги нет. Дерево стало одним среди миллиона других деревьев, неотличимым от них. Твой единственный путь отсюда — вперед, через каэры.
Он нырнул под нависшую ветку и стал продираться через подлесок. Роберт старался не отставать. Всё это ненастоящее, говорил он себе. Никакого леса не существует. И не важно, куда мы пойдем, потому что через несколько часов я всё равно проснусь у себя дома, и окажется, что ничего со мной не произошло. Может быть, даже Хлоя никогда не падала с лошади.
Вязель внимательно следил за ним.
— Держись поближе ко мне. В лесу таится множество опасностей. — И стал продираться дальше.
Деревья неохотно пропускали их. Роберт и Вязель спустились по склону к куртине берез, через нее вышли к кустарникам. Заросли постепенно редели, сквозь них просвечивали белые цветы. Их запах был приторно-сладким.
Вязель поднял глаза и улыбнулся:
— Летние звезды.
Роберт узнал их. Он видел очень слабыми, едва заметными в лиловых сумерках, когда они сидели в саду со старым телескопом, и Максел показывал ему созвездия, держа в руке сигарету. Эридан — извилистая река. Телец — Бык, он всходит поздно. Лебедь. Девушка — Дева. Но такими яркими, как здесь, он их никогда не видел. Звезды блестели, будто в мороз, хотя в лесу было тепло и порхали ночные бабочки.
Вязель обернулся, прислушался, громко дыша. Казалось, он хочет сориентироваться. Он принюхивался к воздуху, прикасался ладонью к стволам деревьев. Наконец он сказал:
— По-моему, сюда. Не знаю, далеко ли мы зашли. Ищи следы, которые могли оставить люди, проходившие здесь. Что-нибудь похожее на тропинку.
Роберт стряхнул с макушки сухой листок.
— Люди? Вы хотите сказать — Хлоя?
— Может быть. — Взгляд у Вязеля был рассеянный. Он прислушался. Остановился, оглянулся назад, туда, откуда они пришли. — Ты ничего не слышал?
Где-то высоко в ветвях завывал ветер. А здесь, внизу, тяжело дышал, поскрипывал, шелестел лес.
— Всякое слышится.
Вязель настороженно ждал. Потом обернулся:
— Не отходи далеко.
И они медленно пошли дальше. Дремучий лес, казалось, изо всех сил старался как можно сильнее мешать их продвижению; вьющиеся лозы хватали за руки, сучки цеплялись за одежду, корни подставляли подножки. Твердая земля перемежалась болотистыми низинами, где под слоем водорослей скрывалась трясина, а мертвые стволы поверженных деревьев стояли, покосившись, как колонны разрушенного дворца. Время от времени налетали порывы ветра, раздували куртку Вязеля и волосы Роберта; золотистые листья кружились вихрем и хлестали по лицу, как густой снегопад. В сумерках Роберт два раза наступал в трясину; во второй раз он чуть не упал, вскрикнул, взмахнув руками. Вязель еле успел подхватить его; Роберт выкарабкался и присел, мокрый, перепуганный. Вязель стоял над ним.
— Какая-то здешняя сила не хочет пропускать нас. Я думаю, он держит Хлою в плену.
— Кто — он? — испуганно спросил Роберт.
— В Потустороннем мире всегда были короли. Их имена сохранились в легендах. Манавидан, Гадес, Араун, Мелвас. У Короля много имен, но он не может жить в одиночестве. Он — мрак, и смерть, и зима. Он поднимается в мир и похищает девушку. Молодую, живую, красивую. Как твоя сестра.
— Моя сестра находится в коме и лежит в больнице, — упрямо возразил Роберт.
Вязель тихо рассмеялся:
— Вот она — ее кома. Этот лес. — Он пошел дальше, его голос вернулся, отраженный деревьями. — Когда ты рисуешь, ты создаешь копию мира, верно? Ты воспроизводишь его на бумаге, но твой нарисованный мир не похож на настоящий. Он такой, каким ты его создал. И никто другой не воспроизведет его таким же, как ты. Когда я пишу стихи, я беру те же слова, какими говорим мы все, но их порядок и звучание создают неведомую прежде силу. Этот лес — тоже чье-то творение. Мы продираемся сквозь его ветви, как будто путешествуем по нервным отросткам в чужом мозгу.
— И вы думаете, Хлоя в плену у Короля?
Вязель оглянулся.
— Вот это мы и должны выяснить.
Они шли еще с час, а может, и дольше. Роберт мог измерять время только по собственной усталости. Потом, миновав ольховую рощу, Вязель сделал еще шаг, налетел на что-то и, вскрикнув от изумления, шлепнулся на мшистую кочку.
Роберт помог ему встать.
— Вы не поранились?
Поэт потер звездную отметину на ушибленном лбу.
— Кажется, нет. — Он осторожно шагнул вперед, вытянув руки. Его тонкие пальцы пошарили по воздуху, отыскали невидимую поверхность, распластались по ней, обрисовывая трещины и кирпичи.
Вязель отошел на шаг и поглядел на невидимую преграду сбоку. Дорогу преграждало слабое мерцание, зеленоватый отблеск в полумраке.
— Стена? — спросил Роберт.
— Каэр Видир. Стеклянный Замок. Второй круг.
— Второй? А сколько их всего?
— Семь. — Вязель поднял глаза. На него легли три тени.
— Она уже прошла Королевский Каэр. Этот — Стеклянный. Впереди ее ждут Вращающийся Замок, Спиральный Замок, Замок Мрака, Плетеный Замок и последний — грозный Каэр Сидди, Замок из Льда и Пламени. Каждый из них — это крепость, каждый — шаг на пути в глубины разума. А в самом сердце последнего замка стоит Престол, великий трон Аннуина. Тот, кто сядет на него, станет правителем Потустороннего мира. — Он отступил на шаг. — Надо найти вход.
Они принялись шарить по стене, едва различая ее взглядом. Деревья сомкнулись ближе и отражались в ней, так что лес казался непрерывным. Роберт увидел себя самого — грязного, заляпанного лишайниками. Собственное лицо вдруг показалось маленьким, бледным, он словно стал моложе; это напугало его, и он постарался думать только о Хлое, о том, как она бежит ему навстречу, бросается на шею.
Между двух ясеней Вязель остановился.
— Вот он. Здесь. Они вошли.
В замке было холодно. Толстые стеклянные стены пузырились на стыках, переливались бледными, едва заметными оттенками аквамарина и изумруда; витые стеклянные колонны поддерживали растрескавшуюся крышу.
Вязель сказал:
— Мы опоздали. Их здесь нет.
Внутрь давно ворвались деревья. Они росли в пустых залах, в просторных гулких комнатах. На полу грудами осколков лежали разбитые стеклянные плиты; их опутывали колючие заросли ежевики и папоротника. Ставни в окнах были выдавлены внутрь, их место заняли рваные занавеси из зеленой листвы. Вереница тонких дубовых ростков высотой в фут расколола радужный пол и бодро пробивалась из трещин, щеголяя молодыми зелеными листочками.
— Для такого запустения нужны годы.
— Не обязательно. — Вязель пошел к лестнице в глубине зала. — Давай-ка заглянем наверх.
Но лестница оказалась разрушена. Из стены пробилась раскидистая ветка вяза, под ее тяжестью ступени превратились в груду острых серебристых осколков. Вязель старался держаться подальше от зазубренных краев.
— Слишком опасно. Хлои здесь нет.
Дуновение теплого воздуха.
Еле слышный звон.
Вязель обернулся. На этот раз Роберт тоже услышал.
— Там кто-то есть! — Его сердце радостно забилось. — Это Хлоя! — Он бросился бегом, но рука поэта ухватила его за рукав.
— Нет. За нами следят. Думаю, следили с тех самых пор, как мы вошли в лес.
— Но кто?
Глаза Вязеля, темные и тревожные, бросили на него один-единственный взгляд. Вместо ответа поэт сказал: