Тайна, покрытая лаком — страница 2 из 7

Впрочем, нынешние филологи-стебоведы (или стебологи?), прямые наследники пушкинистов, наверное, будут возражать: ведь по-научному стеб — это «стилистически маркированный тип прагмариторической речи с широкой коннотативной палитрой, который обязательно предусматривает интерпретативную общность».

Горенштейна на них нет…


Сент-Луис, 2014


Фридрих ГоренштейнТайна, покрытая лаком



О предке A. C. Пушкина А. П. Ганнибале с материализацией духов и раздачей слонов




Пушкин, Лермонтов и Толстой поехали кататься на лодке.

Пушкин говорит: «Кто выругается, с того рубль».

Конечно, сам первый и выругался: «Какая гладь, … мать!»

Лермонтов тут же: «Какая тишь, … мышь!»

А Толстой говорит: «По рубчику, по рубчику, … вашу мать!..»

Народный анекдот


Да здравствует солнце, да скроется тьма!

A. C. Пушкин


I


Я понимаю, что всякая наука, также и пушкиноведение, дело серьезное и требует к себе серьезного отношения. Я, конечно, не пушкиновед. Обыкновенный любитель сочинений A. C. Пушкина, также его идей, мыслей, чувств, которые принимаю умом и сердцем. Конечно, не сплошь и не вслепую. Принимаю и то, что сказано о Пушкине, хоть также не сплошь и не вслепую. А, например, очерк Ф. М. Достоевского «Пушкин», произнесенный в виде речи 8 июня 1880 года в Обществе любителей российской словесности, вовсе не принимаю. Она, эта речь, на мой взгляд, антипушкинская. Достоевский навязывает Пушкину свои, чуждые Пушкину взгляды и по-своему, антипушкински толкует образы Пушкина. В частности, резко отрицательно, как отрицательный персонаж, Евгения Онегина, и есть намеки, что нигилист Онегин — некое предвидение Бесов. Речь, как сказано, вызвала восхищение слушателей, подношение Достоевскому венка и избрание почетным членом Общества. Но известно также, что на следующий день, еще раз вдумчиво ознакомившись с очерком, иные как бы опомнились: чем же мы восхищались? Ведь тут много чуждого нам и нашему представлению о Пушкине. [...] Любите Пушкина, но не разбивайте при этом лоб, как перед зацелованной иконой. Пушкина это, пожалуй, даже рассердило бы. [...]

«Анекдоты» в переводе с греческого — неизданные. Анекдотами византийский историк Прокопий называет, в противоположность официальной истории, секретную историю, содержащую скандальные рассказы о разных придворных тайнах, в смысле интересных случаев с историческими лицами и вообще юмористические происшествия. В науке, особенно исторической, такие анекдоты нередко называют гипотезами, то есть научно обоснованными предположениями, выдвигаемыми для объяснения каких-либо явлений и требующими проверки на опыте и подтверждения фактами для того, чтобы стать достоверной теорией. Впрочем, гипотезы, как и анекдоты, бывают разные. Если возьмем первооснову, то есть происхождение Земли, есть гипотеза, по которой Земля вместе со всей Солнечной системой образовалась в результате некоего космического взрыва, а есть гипотеза, по которой Земля покоится на трех китах, вариант — на трех слонах. И в первом, и во втором случае — это гипотезы. А какая из них более верна, требует, на мой взгляд, опыта Шерлока Холмса, то есть без логики и без дедуктивного метода не обойтись. И вот почти одновременно я, отнюдь не пушкинист, обычный любитель, ознакомился с двумя противоположными гипотезами о происхождении А. П. Ганнибала, предка Пушкина по материнской линии.

По первой гипотезе, впрочем, и ранее мне известной, хоть в подробности не вникал, Ганнибал, то есть Пушкин по материнской линии, — эфиоп (вариант — негр), попавший в рабство и привезенный в Турцию. По другой гипотезе, Ганнибал, то есть Пушкин, — караим, то есть еврей из секты караимов (книжников), секты, не признающей раввинов, а только святые книги. Секта эта появилась в Приазовье еще при хазарах в VII–X веках. От себя добавлю, что еврейское племя Раша появилось на юге, то есть в Крыму, еще в I веке при римлянах, и если апостол Андрей действительно приходил крестить, то в первую очередь, согласно указанию Христа апостолам, он приходил к еврейским отщепенцам, то есть к Раша. [...]

Обе гипотезы, конечно, находятся в неравном положении. Первая, африканская — эфиопская, вариант — негритянская, почти уже не гипотеза — теория. Тома книг за ней, столетия за ней. Сам Ганнибал Абрам Петрович за ней стоит, более того, он ее основатель. И уж совсем, казалось бы, неоспоримо — сам Александр Сергеевич Пушкин с мосье Онегиным стоят. В «Евгении Онегине»:


И средь полуденных зыбей,

Под небом Африки моей

Вздыхать о сумрачной России…


Так же и в романе «Арап Петра Великого»; так же острополемическая «Моя родословная», стихотворная перепалка с недоброжелателями типа Булгарина. Но… Но недаром же Пушкин сказал: «Господи, сохрани меня от друзей. С врагами я сам справлюсь». Пророчески сказал. Я думаю, что и поныне иные «друзья» Пушкина, если иметь в виду восторженно молящихся на его икону пушкинистов, профессиональных и любителей, губят, то есть затемняют правду о Пушкине, не давая прояснить тайну, заливая ее лаком славословия. Известно, что мрак, покрывающий тайны, может рассеяться. Но лак приходится соскабливать, и это гораздо трудней, тем более если лакировщики так имениты и в большинстве, к которому, конечно, примкнуть выгодней.

Я слышал, что некто из таких примкнувших к пушкинистам-«большевикам» высказался где-то примерно так: «Из Пушкина хотели сделать еврея, но ничего из этого не получилось». Кто хотел сделать? Что значит «хотели сделать»? Глупо и безнравственно сказал. Некто, кстати, из русских псевдонимов еврейского происхождения. [...] А вот сделали из Пушкина эфиопа, вариант — негра. Получилось ли?

Моя задача не утверждать караимскую гипотезу, хотя она мне кажется гораздо более разумной, и не потому, что я хочу сделать из Пушкина еврея — логика, дедуктивный метод Шерлока Холмса то подсказывает. Однако хотите опровергать — то не ко мне, а, например, к скромному, неизвестному мне прежде харьковскому историку Александру Зинухову, очерк-версия которого был опубликован в московской газете «Совершенно секретно», № 6, 2001 год. Я же попытаюсь кратко указать на несоответствия и нелепости, подчас анекдотические, которые обнаруживаются в очерке Надежды Брагинской «Загадки Ганнибала», опубликованном в нью-йоркском журнале «Слово» № 29–30, и в ее очерке [...] «Откуда родом Ганнибал», опубликованном в берлинском журнале «Зеркало Загадок» № 4. Надежда Брагинская всего лишь добросовестный популяризатор чужих африканских версий-гипотез о происхождении Ганнибала, ныне в определенных кругах пушкинистов ставших почти теорией. Ибо слишком уж велик авторитет этих сторонников африканского происхождения. Издавна, вплоть до самого виновника, из-за которого весь сыр-бор, Александра Сергеевича Пушкина.

А с некоторых пор также и Владимир Владимирович Набоков в своих комментариях к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин» к тому руку приложил. Толстенный том, которому отданы чуть ли не пятнадцать лет. «Кабинетный подвиг» называет это свое деяние В. Набоков. «Россия должна будет поклониться мне в ножки (когда-нибудь) за все то, что я сделал по отношению к ее небольшой по объему, но замечательной по качеству словесности». В общем, я памятник себе воздвиг, к нему не зарастет народная тропа. Не знаю, как народная, но тропа современной интеллигенции и ставящих эрудицию и умение писать по-книжному превыше всего, превыше, конечно, той поэзии, которая, по Пушкину, должна быть глуповатой, и превыше, конечно, русской речи с ошибками:


Как уст румяных без улыбки,

Без грамматической ошибки

Я русской речи не люблю.


Набоков пишет правильно, умело, без ошибок, по-кабинетному. Но когда материал внекабинетен, жизненно пережит автором, то такие книги мне лично по душе. Однако таких книг две-три, отдельные рассказы… В основном же, в том числе и нашумевшая «Лолита», «кабинетный подвиг», не вызывает моего чрезмерного восхищения. Потому на тропе, ведущей к памятнику Набокова, который он сам себе воздвиг, моих следов мало. Это мое дело и мое право, это мой вкус, которого я никому не навязываю. Уж конечно, в ножки, даже и самому Пушкину, кланяться не собираюсь.

Да Пушкин этого и не просил, этого и не хотел. «Хвалу и клевету приемли равнодушно», — советовал Пушкин иным. Но насчет клеветы, к великому сожалению, совету своему не внял. А вот насчет хвалы, я думаю, внял. Сам себя, конечно, хвалил. «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!» И памятник себе возводил. «Любите самого себя!» — так в «Евгении Онегине». Своему другу лицейскому, Горчакову, говорил: «Когда меня хвалят, мне все равно. А когда ругают — не все равно». «Значит, тебе не все равно, когда тебя хвалят», — сказал Горчаков. Нет, Горчаков не разобрался в психологии Пушкина, который обладал чувством творца в самом высоком смысле, то есть Божьем. К проклятиям в свой адрес Бог не равнодушен. За проклятия в свой адрес Бог рано или поздно, так или иначе, при жизни или после жизни, наказывает. Вот к славословию в свой адрес, я думаю, Бог равнодушен. Не Бог требует, чтоб ему кланялись, а те, кто пониже. Часто самозванцы от имени Бога вещают. Инквизиторы разные, фарисеи, книжники… [...]

Набокова, как известно, в советское время много и несправедливо критиковали. Хотя в отношении снобизма, иной раз переходящего в цинизм, — справедливо. Ныне, в послеперестроечной России, — все наоборот. В оккультных набоковских обществах за каждую строчку в ножки кланяются, как Набоков и мечтал. Хорошо еще, что Набоков не прокомментировал «Гавриилиаду», тем более «Луку Мудищева», при его-то, Набокова, научной кабинетной дотошности и пунктуальности. Но — к делу, то есть к набоковскому Абраму Ганнибалу.

Набоков, конечно, «африканец» — караимская гипотеза, кажется, ему неизвестна, иначе, думаю, он как-то на нее бы откликнулся. Очевидно, она до него не дошла или в его время не существовала. Надо сказать, что к кому бы ни обратиться по африканской гипотезе, все от мала до велика начинают плясать от прошения Ганнибала и следующей за этим прошением «Немецкой биографии», то есть гипотеза держится на этих двух африканских слонах. Прежде слоны были абиссинскими. Ныне, по новейшему методу, они перекочевали за тысячу километров на берега озера Чад, поэтому вопрос первый — насколько эти оба слона достоверны. Не резиновые ли, не надутые ли воздухом? Первооснова — прошение Абрама Ганнибала. [...] Итак, в прошении — жанр бумаги важен — Абрам Петрович пишет: